– Мне страшно, – говорит он, залезая в большую кровать.
Потом Эшли говорит:
– Не могу спать, – и залезает рядом с ним.
В два часа ночи к нам без единого слова приходит Нейт. Мы, как собачья стая, сбиваемся в клубок, тихо посапываем, конкурируем за подушки и одеяла. Самый лучший для меня ночной сон за весь этот год.
На рассвете Бонгани уже готовит завтрак. Он видит, что я проснулся, и приносит мне чай. Когда просыпаются дети, я выпиваю вторую чашку, заедая простыми тостами, и смотрю, как дети поглощают обильный завтрак. Пока мы едим, я спрашиваю у Бонгани, как поживают его родные. Он отвечает, что хорошо и что живет здесь всю жизнь.
Взяв с собой купальные костюмы и смену одежды, как нам было сказано, мы спозаранку выезжаем на поиски слонов. На этот раз нидерландская пара едет в другой машине, и мы сами по себе. В одной из других машин какой-то ребенок устраивает истерику и выбрасывает мягкую игрушку. Всем приходится остановиться. К мальчику подходит Дирк. Я боюсь, как бы он не стал читать ему нотацию за нарушение правил, но нет – Дирк дает ребенку леденец на палочке, Джозайа выскакивает подобрать мишку из травы, и мы едем дальше.
На следующей остановке, пока все щелкают фотоаппаратами, я говорю Дирку, какой чудесный у них Бонгани. Дирк мне сообщает, что отца у Бонгани убили, а мать, чтобы выжить, занялась проституцией и умерла от СПИДа.
Мы устраиваем пикник на совершенно картинном пейзаже под огромным деревом, на котором оказываются несколько качелей, сплетенных из невероятно длинных веревок. Дети летают по воздуху. Ветер восхитительно пахнет землей и травой. «Пикник» – это коктейли и большие удобные стулья, а также красивые столы с настоящими тарелками и едой, берущейся из бесконечных огромных длинных плетеных корзин. На обратном пути в лагерь мы останавливаемся у реки, где заранее поставлены палатки для переодевания и где, нам сказали, можно плавать, не опасаясь крокодилов. На страже становится «спасатель» с ружьем, и дети входят в воду. Я воздерживаюсь, боясь паразитов или чего угодно, что может возбудить мой пищеварительный тракт.
Вечером после ужина никто не притворяется, что будет спать на своем месте. Все переодеваются в пижамы, запрыгивают в большую кровать и тянут теплое какао, пока Бонгани нас убаюкивает.
«Чего вы хотите?» – спрашивал меня Таттл, кажется, уже много-много месяцев назад.
Я хочу, чтобы вот это, что бы оно ни было, никогда не кончалось.
На следующее утро, пока дети уезжают на расположенную неподалеку крокодиловую ферму, я занимаюсь укладкой всего, что мы с собой привезли, и всего, что здесь накопили, обратно в чемоданы. Неожиданно я решаю оставить почти всю одежду – кроме той, в которую заворачиваю хрупкие предметы.
Чемоданы набиты сувенирами – шляпами, футболками, так необходимыми всю эту неделю, но вряд ли их хоть раз наденут снова.
Я откладываю огромную кипу одежды, и когда возвращается Бонгани, спрашиваю, можно ли это оставить ему.
– Да, – очень серьезно отвечает Бонгани. – Я все это сохраню до вашего возвращения.
– Я хочу, чтобы вы взяли это себе, – говорю я. – Или отдали кому-нибудь, кто будет сам носить. Мне возвращать не нужно.
– Спасибо, – говорит он. – Я это буду носить с удовольствием.
Когда мы уезжаем, я даю ему денег, но он возвращает мне часть:
– Для меня нехорошо иметь слишком много денег. Если кто-нибудь решит, что я богат, меня попытаются обокрасть. Я могу взять только в меру. Мне очень приятно было работать с вами и вашей семьей.
Я думаю, не привезти ли его в Соединенные Штаты. Он мог бы ходить в школу и учиться. Я записываю свое имя, адрес, телефон и и-мейл на куске бумаги и отдаю ему:
– Если что – не стесняйся обратиться.
Мы обнимаемся на прощание.
– Счастливого пути, очень был рад нашему знакомству, – говорит он.
По дороге в Дурбан мы два раза останавливаемся на шопинг. Эшли покупает краску для своей комнаты и сережки. Решительно настроенная привезти домой Мадлен и Саю то, что им нужно, она покупает подарки для них, как когда-то для своей любимой мисс Рини. Она покупает что-нибудь одно, тут же видит еще что-то и тоже покупает. Эшли и Рикардо выхватывают взглядом универсальный магазинчик и умоляют водителя остановиться. Чувствуя серьезного покупателя, владелец не торопит Эшли, позволял ей все как следует рассмотреть, что она и делает, останавливаясь наконец на идеальном, как ей кажется, подарке: чернокожие куклы-младенцы, довольно крупные, мальчик и девочка, анатомически верные. Я ей говорю, что вполне можно одну купить для себя, но не уверен, что это такие уж хорошие подарки для родителей Аманды.
– Ошибаешься, – заявляет она без обиняков. Мне приходится выбирать между вариантом сказать, что я не только опекающий их взрослый, но и тот, кто оплачивает счета, или просто проглотить пилюлю и позволить поступать по-своему.
– Ладно, – говорю я. – Но на мой взгляд, это последний в ряду идеальных подарков.
– Я вообще-то знаю, что делаю, – отвечает она. – Я видела в одной любимой передаче, а потом посмотрела в реале – фактчекинг, как мы это называем в школе. Было проведено исследование, в котором старикам с деменцией давали кукол как предмет заботы. И старики сразу становились намного счастливее. – Она несет кукол к кассе. – У них появлялось близкое существо, которому они были нужны.
В последнюю секунду, когда владелец собирается уже прокатать мою карточку, Эшли добавляет по одеялу для каждой куклы. Я подписываю чек, не говоря ни слова. Эшли тут же вынимает кукол из упаковки, укачивает их и называет своими близнецами.
Рикардо говорит, что хочет автомат совсем как настоящий – который когда полиция видит, так стреляет в тебя на месте.
– Ни в коем случае, – отвечаю я.
– Как их зовут, твоих двойняшек? – спрашивает Нейт, когда мы выходим из магазина и владелец закрывает за нами металлические ворота.
– Поживем – узнаем, – отвечает Эшли.
Мы возвращаемся в машину и едем по окраине Дурбана, но тут начинается непонятное. Водитель нервничает: давит на газ, резко обгоняет другие машины, хотя дорога почти не загружена.
– Что-то не так? – интересуюсь я.
– Они у меня на хвосте, – говорит он.
– Кто у вас на хвосте?
– Машина какая-то, – говорит он, выруливая на встречную, чтобы обогнать медленно едущую машину. Какая-то машина едет прямо на нас, и мы не успеваем закончить обгон – водителю приходится вернуться обратно в нашу полосу. На подъезде к светофору он притормаживает, просматривает перекресток, но на красный не останавливается.
– Эй! – говорю я. – У нас дети в машине!
– Поверьте мне, – отвечает он. – Иногда лучше не останавливаться.
Я гляжу назад – та машина тоже не остановилась. В ней трое мужчин. Вскоре они догоняют нас и начинают сталкивать с дороги. Эшли пронзительно кричит. Водитель жмет вперед, вдавив педаль в пол, пыль клубится за нами. Белая машина держится рядом, спихивая нас с дороги дальше.
– Стоит, наверное, остановиться, – говорю я.
– Нет, – отвечает водитель. – Ничего хорошего не будет.
Так продолжается пару минут – а может, полминуты, потом оглушительный грохот, похожий на взрыв, и машина дергается вправо. Водитель изо всех сил удерживает руль. Мы медленно останавливаемся, и пыль начинает оседать.
– Авария? – спрашивает Рикардо.
– Шина лопнула, – говорит водитель.
Трое преследователей останавливаются сразу за нами, выходят из машины, приближаются. Подойдя, сразу же начинают колотить по машине и раскачивать ее. Страшно.
– Захват заложников, – шепчет Нейт. – Надо просто отдать им деньги.
– Детки мои, детки! – вдруг вопит Эшли. – Они не дышат, детки мои!
Я рывком распахиваю дверцу – сбивая того, кто на нее опирался. Рикардо, Эшли и Нейт вылетают наружу, держа на руках коричневых младенцев в одеялах.
Эшли на обочине завывает:
– Деточки, деточки мои! Они не дышат!
Нейт наклонился над младенцами, прикладывается ухом к их груди по очереди, делает дыхание изо рта в рот.
– Кто помнит, как реанимацию делать? – кричит он.
Мы с Рикардо на коленях склоняемся над коричневым мальчиком, Нейт сдавливает грудную клетку девочке и кричит:
– Дыши! Дыши!
– Ему плохо! – кричит Рикардо. – У кого-нибудь тут есть дефрижератор?
Водитель сидит в машине, парализованный страхом.
Выкрики Эшли переходят в пронзительный, на одной ноте, вой, – будто все страдание, всю боль и горе смерти Джейн она вложила в этот звук. Она стоит на обочине в настоящей истерике, и я не знаю, кому сперва помогать.
– Вы убили моих детей! – выкрикивает она снова и снова.
Глубоко озадаченные налетчики залезают в свою машину и уносятся прочь. Мы ждем, пока они отъедут подальше; потом мы с Нейтом подбираем младенцев и подходим к Эшли, которая никак не может успокоиться. Нейт показывает ей кукол:
– Смотри, все нормально. Вот, держи.
Он кладет кукол ей на руки. Эшли дышит часто и неглубоко, глаза у нее широко раскрыты, будто она не соображает, где находится. Я беру бумажный пакет, в котором были куклы.
– Дыши сюда, – говорю я, сворачивая отверстие пакета в трубочку, и подношу ей к губам.
– Это было здорово, – говорит Рикардо. – И здорово страшно.
Мы киваем. Когда Эшли наконец удается перевести дыхание, мы все садимся в машину.
Водитель все еще за рулем. По его лицу стекают безмолвные слезы.
– Запаска есть? – спрашиваю я.
Он кивает. Мы быстро меняем колесо и уезжаем. Нас еще бьет дрожь.
– Это часто бывает, – говорит Нейт. – Похищение, захват. Иногда им нужна машина, иногда только деньги.
– Вам очень посчастливилось, – говорит водитель. – Иногда им богатые белые тоже нужны.
– Ты как, ничего? – спрашиваю я у Эшли.
Она молчит, но кивает.
– Ты выступила совершенно потрясающе. Как ты до такого додумалась?
– Телевизор, – отвечает она. – Ты же знаешь, телевизор у нас всегда был включен.
– Да.
– Ну, вот, я всегда видела, как там женщины плачут, мамы и тети, и всегда мне было печально и страшно. Они стоят в дверях и рыдают, а репортер пытается пролезть внутрь. Или они бдят при свечах, потом падают на пол. Не знаю. Просто как-то на меня нашло.