ия. В стенах были высечены десятки небольших ниш, и в них кучками сложены кости.
Маттео Сапорелли продолжал доставать его:
– Ну… Как ты? Встать можешь?
Проигнорировав обращенные к нему слова, Фабрицио продолжил изучение обстановки.
По периметру вдоль стен рядами лежали люди. Вглядевшись в темные силуэты, Чиба увидел, что это гости, официанты и несколько человек из охраны. Он узнал лица нескольких актеров, комика Сарторетти, замминистра по культурному достоянию, телеведущую. Самое странное, царило гробовое молчание, словно им кто-то запретил говорить.
Маттео Сапорелли продолжал шепотом пытать его:
– Ну? Что скажешь?
Устав от бесконечных вопросов, Фабрицио обернулся и увидел молодого коллегу. Выглядел тот неважно. С распухшим глазом и раной на лбу он казался дурной копией Руперта Эверетта, которому заехал по физиономии какой-то мордоровот.
Фабрицио Чиба помял ноющую шею.
– Что с тобой случилось?
– Меня схватили брюханы.
– Тебя тоже?
Сапорелли пощупал подбитый глаз.
– Мне врезали, когда я попытался сбежать.
– Мне тоже. Все болит.
Сапорелли понурил голову, словно собираясь сознаться в ужасной вине:
– Послушай… Я не хотел… Мне очень жаль…
– Ты о чем?
– Об этом кошмаре. Это все из-за меня.
Фабрицио привстал, чтобы посмотреть ему в лицо.
– В каком смысле? Не понимаю.
– Ровно год назад я написал очерк о коррупции власти в Албании для небольшого издательства в Апулии. И теперь албанская мафия хочет со мной расквитаться. – Сапорелли коснулся раны кончиками пальцев. – Но я готов к смерти. Я буду умолять их сохранить вам жизнь, потому что нечестно отыгрываться на вас. Вы тут ни при чем.
– Извини, но должен сказать, что ты ошибаешься. – Фабрицио ударил себя в грудь. – Это все моя вина. Нас похитила экстремистская группировка финских лесозаготовителей. Я рассказал миру, как они уничтожают девственные леса Северной Европы.
Сапорелли расхохотался:
– Да брось… Я слышал их, они говорят по-албански.
Фабрицио с сомнением поглядел на него:
– Ты еще скажи, что знаешь албанский.
– Нет, не знаю. Но очень похоже именно на албанский. В их речи слышны согласные, типичные для балканских языков. – Он продолжал ощупывать фингал под глазом. – Скажи мне правду, как я выгляжу, а? У меня совсем безобразный вид?
Фабрицио окинул его взглядом. Все было не так уж страшно, но он с тяжелым вздохом кивнул головой.
– Но со временем-то пройдет?
Чиба скрепя сердце огорчил коллегу:
– Не думаю. Удар-то нешуточный… Надеюсь, хотя бы глаз не поврежден.
Сапорелли бессильно откинулся на землю.
– Голова раскалывается. У тебя нет, случайно, саридона? Или “момента”?
Чиба хотел ответить “нет”, но вспомнил о волшебной таблетке, которую ему дал Бокки.
– Тебе, как всегда, везет. Держи таблетку. Сразу полегчает.
Писатель здоровым глазом уставился на таблетку.
– Что это?
– Не думай. Глотай.
Лауреат премии “Стрега” после секундного колебания проглотил пилюлю.
В этот момент из темноты подземного коридора донеслись размеренные глухие звуки. Они походили на биение сердца.
– Боже мой, они идут. Мы все умрем! – заорал Алигьеро Поллини, замминистра по культурному достоянию, и кинулся в объятия к Магу Даниэлю, знаменитому фокуснику с 26-го канала. Телеведущая запричитала, но никто не стал ее утешать. Звуки становились все громче, отдаваясь эхом в крипте.
Фабрицио, у которого со страху помутнело в глазах и заныли даже пломбы в зубах, сказал:
– Сапорелли, я… я… Я ценю тебя.
– А я тебя считаю своим литературным отцом. Образцом для подражания, – ответил молодой писатель в порыве искренности.
Они обнялись и повернули головы к выходу из галереи. Тьма была такой густой, что казалось, ее можно пощупать. Словно миллионы литров чернил с минуты на минуту должны были хлынуть в крипту.
Доносившиеся из мрака звуки напоминали ритуальное шествие, словно неведомые первобытные охотники били в гонги и барабаны, отбивая ритм ладонями.
Медленно, словно вырываясь из державшей их в плену тьмы, стали появляться фигуры.
Тут же все прекратили ныть и стонать и в молчании стали наблюдать за процессией.
Эти люди были непомерных габаритов. Белые как мел, с маленькими, вросшими в покатые плечи головами. Талию скрывали складки жира, руки казались окороками. Некоторые из них держали под мышкой бонги, другие в такт били себя ладонями по груди. Были среди них и женщины, ниже ростом, с плоской грудью и широкими, как у груши, боками, и дети, тоже толстые, испуганно сжимавшие материнские руки.
Наконец, оробело и смущенно, вошла в крипту вся процессия. Одеты они были в рваные спортивные костюмы, растянутые кофты, старые комбинезоны уборщиков. На ногах у них были сношенные кроссовки, кое-как заштопанные грубой ниткой и проволокой. На жирные бицепсах – собачьи ошейники. У некоторых в ушах были сломанные наушники, к которым они подвесили медальоны с именами и номерами телефонов, бутылочные крышки и прочую дребедень. Другие опоясали грудь велосипедными покрышками.
Кожа их была лишена пигмента, и казалось, свет раздражает их выпученные красные глазки. В бесцветные волосы были вплетены обрывки красно-белой пластиковой ленты, которую используют при ведении строительных работ.
Внезапно музыка прекратилась, и пришедшие в молчании застыли перед пленниками. Потом они расступились в стороны, кого-то пропуская.
Вперед вышло несколько стариков столь рахитичного вида, что казалось, будто они вышли из концлагеря. Они были белые как снег, но не альбиносы. Волосы у некоторых были темные.
Толстяки опустились на колени. Затем в центр помещения на белых пластмассовых стульях вынесли мужчину и женщину.
Голову старика украшало затейливое сооружение, отдаленно напоминающее уборы из перьев у американских индейцев – только сделанное не из перьев, а из одноразовых шариковых ручек, бутылочек от “кампари сода” и цветных пластмассовых совочков. Солнечные очки Vogue с большими стеклами закрывали почти все лицо. Грудь защищали латы из разноцветных летающих тарелок.
Голову женщины венчало синее ведерко, из-под которого спускались седые косы с вплетенными в них полосками от автомобильных камер и голубиными перьями. Она была закутана в засаленный пуховик “North Face”, из-под которого торчали две сухонькие ножки, все в варикозных узлах.
“Король с королевой”, – сказал себе Фабрицио.
67
“Эти двое – король с королевой”, – сказал себе Саверио, находившийся на другом конце большой крипты.
Толстяк сбросил его здесь, рядом с другими приглашенными. По соседству сидели две женщины, одетые всадницами. Они молчали и синхронно, как китайские болванчики, качали головами. В углу он увидел Лариту, она лежала на земле и, кажется, чувствовала себя скверно. Она как одержимая терла себе лицо и шею, словно смахивая невидимых насекомых.
Странным образом Саверио был спокоен. На него накатила ужасная усталость. После того как он поднял с земли обугленные останки Зомби, его перестало что-либо трогать. Он, как Будда, сидел неподвижно, с умиротворенным лицом, рядом с искаженными страхом, мокрыми от слез лицами других пленников.
“Может, это и есть дух самурая, о котором говорит Мисима”.
Было одно существенное различие между ним и этими людьми. В отличие от них, он больше не цеплялся за жизнь. И в определенном смысле чувствовал себя ближе к этим монстрам, вылезшим как в страшном сне из чрева земли. С той разницей, что они сумели сделать то, что не удалось ему с его Зверями. Превратить праздник в кошмар.
Толстяк, державший велосипедное колесо как щит, ударил палкой о землю и сказал на незнакомом языке:
– Тише!
Старый царь со своего пластмассового трона оглядел пленников и затем слабым голосом спросил:
– Вы советские?
Саверио хотел быть одним из них, он вынес бы любое испытание, дал бы подвесить себя на крючьях, чтобы доказать им, что он стоящий человек, что он воин. Свой среди людей тьмы.
Пленники переглядывались в надежде, что кто-то знает этот чудной язык.
Чубастый тип с подбитым глазом и кровавым порезом на лбу поднялся и попросил тишины.
– Друзья, не бойтесь, это албанцы. У них на меня зуб. Я добьюсь, чтобы вас всех освободили. Есть ли среди вас кто-нибудь, знающий албанский, чтобы быть мне переводчиком?
Ему никто не ответил, потом Миша Серов, вратарь “Ромы”, сказал:
– Я русский.{Эти три реплики приведены в оригинальном тексте по-русски.}
Старик знаком велел ему подняться.
Футболист подчинился, и между ними при всеобщем изумлении началась беседа. Наконец, Серов обратился к пленникам:
– Они русские.
– Чего они от нас хотят?
– Что мы им сделали плохого?
– Почему они нас здесь держат?
– Ты сказал ему, кто мы? – наперебой посыпались на русского вратаря вопросы.
Серов, на своем хромающем итальянском, объяснил, что это русские спортсмены-диссиденты, сбежавшие во время Римской олимпиады и живущие в катакомбах из страха, чтобы их не уничтожили советские спецслужбы.
– А мы тут при чем?
Футболист хихикнул:
– Они думали… Эээ… Думали, что мы коммунисты.
Оглушительный хохот потряс залу.
– Ха-ха-ха. Кто, мы? Мы что, похожи на коммунистов? Мы их сами ненавидим, – воскликнул Риккардо Форте, новоявленный магнат алюминиевой промышленности. – Ты объяснил ему, что коммунизм давно в могиле? Что сейчас реже встретишь коммуниста, чем… – Он даже не знал, с чем можно сравнение.
– Металлиста, – подсказала Федерика Сантуччи, диджей “Радио-9”.
– Конечно, сказал и еще рассказал, что советского режима больше нет и русские теперь гораздо богаче итальянцев. Я сказал ему, что я тоже русский, что я футболист и живу, как мне нравится, потому что зарабатываю кучу денег.
Атмосфера разом стала легкой и оживленной. Довольные и радостные, все хлопали друг друга по плечу.