Дуглас возвратился как раз перед тем, как внезапно стало темнее, чем в сумерках, начался сильный дождь и улица потонула в серых потоках воды, с треском пузырившейся и яростно колотившей по плиткам.
— Я сумел обогнать потоп! — воскликнул Дуг, стаскивая куртку. — Я видел тучи в зеркале заднего вида, они гнались за мной от самого Клируотера!
Некоторое время Джарвис, Джилл и Дуглас с кофе в руках, наблюдали за грозой, стоя у большого окна, на котором красовалась позолоченная звезда, потом помощник шерифа уединился со своим начальником, чтобы доложить о результатах поездки. Он нашел владельца мотеля, где, по словам Джойс, ее клиент снял комнату, и тот подтвердил, что видел их вместе. А с помощью местных полицейских Дуглас нашел Кларка Кеннета, картографа, подтвердившего невиновность Джойс — если, конечно, не предположить, что они сообщники и ухитрились на полной скорости скатать на ферму на западе, причем так, что их никто не заметил, а потом еще быстрее примчаться на север, чтобы множество свидетелей могли это подтвердить. Нет, Джарвис ни секунды в это не верил. Не Джойс нанесла этот удар, не она поставила финальную точку.
В другой комнате зазвонил телефон, и Джарвис подумал, что начинаются неприятности. Когда на Карсон Миллс обрушивалась гроза, звонки шли один за другим, жители сообщали о поваленных опорах линии электропередачи, требовали помочь вычерпать затопленный подвал или просто хотели приободриться, поговорив с кем-нибудь. Но Джилл, переводя звонок на начальника, объявила:
— Это Беннет, шериф!
— Бог мой, а я и забыл про него! Я отправил его на ферму Петерсенов покормить кур и свиней! Алло, Беннет!
— Шериф, я застрял, здесь столько воды, что форель из Слейт Крик поднимается к самой ферме! Я не могу вернуться в город.
— Болван, я и сам это вижу! Ты что, считаешь, что у нас другая погода? Оставайся на месте, пока гроза не кончится.
— А если она не кончится?
— У тебя что, есть нечего?
— Кроме смеха, шериф, что мне делать?
— Иногда я задаюсь вопросом, не специально ли ты во все влипаешь.
— Здесь мрачно, я не хочу тут сидеть, здесь воняет, дом постоянно скрипит, а в дыры льется вода!
— Тогда запрись у себя в машине и слушай записи твоего чертова Хэнка Уильямса! Что тебе еще сказать?
Беннет не ответил. Связь прервалась. После нескольких попыток связаться с ним Джилл просунула в дверь голову.
— Телефонная сеть не работает, — сообщила она.
Джарвис раздраженно фыркнул. Они превратились в рабов прогресса, подумал он, как только отключалось электричество и телефон, они теряли самих себя. Отчуждение по-американски передается по кабелям, проложенным вдоль дорог.
Загрохотал гром, зашатались стены. Дуглас и Джарвис переглянулись, словно два удивленных ребенка.
— Думаю, нам тоже остается только ждать, — произнес Дуглас.
— Ждать и извлекать уроки.
— Из чего?
— Из этого, — промолвил Джарвис, указывая на стену мутной воды, стершей мир по ту сторону окна.
Дуглас нахмурился, словно только что получил расчетный листок, из которого исчезли все надбавки.
— Какие уроки?
— Не знаю, но они точно есть. По крайней мере, когда стареешь, очень полезно: ты воспринимаешь все философски и можешь придать смысл тому, в чем ты его раньше не видел.
— А если не получается?
— Тогда сходишь с ума.
30
Церкви напоминают магниты. Что бы вы ни делали, каковы бы ни были ваши личные убеждения, ноги все равно приведут вас в место отправления культа. Непременно. Под любым предлогом. Благочестие, туризм отправление какого-нибудь обряда или просто из любопытства. Так работают церкви, храмы, мечети, синагоги, они хватают вас, а потом выплевывают, с той разницей, что в промежутке вы получили вашу маленькую дозу обращения. Такого рода места являются воплощением сослагательного наклонения и, как следствие, неизбежного стремления к сомнению, а значит, к недоверию, то есть к своеобразной вере, пусть даже формальной; только открытая дверь превращает атеиста в агностика, то есть в своего рода верующего. «Быть может…», «А если…». Религиозны вы или нет, святилища вселяют в вас сомнения, веру в возможность высшей справедливости, во всеведущий суд и таким образом способствуют вашему превращению в моральное существо, даже вне законов, являющихся всего лишь маркерами пределов нашей терпимости. В предположении «В том случае, если…» достаточно переосмыслить понятия добра и зла в уме каждого. Таким образом, церкви также являются цементом цивилизации.
Когда я слышу по радио или читаю в газетах, что закат религии неизбежен, я содрогаюсь, спрашивая себя, каков станет мир, основанный только на личной этике. Думается мне, он окажется хуже, чем представлен нам в самых мрачных фантастических романах. Но я также уверен, что человек никогда сознательно не убьет отца, даже самому непримиримому стороннику независимости от взрослых необходимо время от времени оборачиваться, чтобы встретить ободряющий взгляд того, кто старше тебя. Книги по истории убедили меня, что мы являемся порождением циклов, мы повторяем наши ошибки, ибо неспособны все исправить с первого раза. Мы двигаемся на ощупь, медленно, как если бы человечество было учеником с ограниченными возможностями или чересчур рассеянным. Религия может официально приходить в упадок, но я знаю, она вернется в массовом масштабе, а из ее недр, увы, вспыхнут войны, но оттуда же придет и спасение нашего рода, я в этом убежден.
После смерти Рози предсказание пастора Алеццы стало сбываться: Джарвис все реже и реже ходил к мессе, и в конце концов вовсе перестал посещать церковь. Но я уверен, каждый человек всегда возвращается к своим корням. Так что в среду утром Джарвис Джефферсон постучался в дверь церкви. Алецца встретил его с улыбкой, свидетельствующей о том, что он ждал его. Он пригласил шерифа войти, и они сели на скамью в первом ряду.
— Вам не хватает веры? — спросил пастор.
— Я никогда не порывал с ней.
— Тогда почему вы больше не приходите на мессу?
Джарвис указал на большое распятие.
— Чтобы он знал, что я недоволен.
— А теперь вы смирились.
— Нет. Но я должен успокоиться, мне бы не хотелось устраивать скандал в момент предъявления улик. Моя Рози бы не одобрила.
— Из этого я делаю вывод, что вы здесь для того, чтобы поговорить не с Господом, а со мной?
— Я пришел к вам, если можно так сказать, не как верующий, а как шериф. Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно Йона Петерсена.
Взгляд Алеццы стал жестким, вокруг глаз собрались крохотные морщинки. Когда методистский пастор с внешностью актера позволял себе дать выход эмоциям, его красота исчезала.
— Я в числе подозреваемых?
— Скажу честно, до сегодняшнего дня я даже не включал вас в список, — промолвил шериф, — но теперь, когда вы сами говорите… Скажите, если пастор убьет человека, о котором он точно знает, что он очень плохой, он попадет в ад?
— Если речь идет об убийстве по собственной воле? Разумеется. Убийство — смертный грех.
— А разве существует способ действовать не по собственной воле?
— По воле Господа, например.
Губы шерифа в насмешливой улыбке сложились в запятую под его усами.
— И часто Бог велит своим пасторам убивать по его воле? Скажите мне об этом, и я тотчас пойду надевать на него наручники.
Алецца пристально посмотрел на Джарвиса, и улыбка тотчас слетела с лица старика.
— Это метафора, шериф.
— Хорошо, но я все же хочу вернуться к тому, что произошло в день убийства. Вам позвонил Райли Петерсен, так?
— Да, он был у Стюартов. Он сказал мне, что если в тот день я говорил с ним искренне, я должен тотчас приехать, потому что его отец хочет причинить кому-то зло.
— В тот день?
— Да. Я… однажды утром я встретил Райли и сказал ему, что если он хочет зайти ко мне поговорить, моя дверь всегда для него открыта.
— Почему вы так сказали? Ведь они же лютеране, разве нет?
— Они прежде всего человеческие существа, дети Господа. А я, как и все, слышал, что рассказывают о жизни на ферме Петерсенов. Хотелось приободрить мальчика, напомнить ему, что он не одинок.
— Но разве не пастор Тьюна был должен взять на себя эту обязанность?
— Пойдите и скажите ему об этом.
Джарвис покачал головой.
— Итак, вы помчались к Стюартам. В котором часу это случилось?
— Точно не знаю. В начале первого.
— Мальчик и Трэвис Стюарт утверждают, что пришлось звонить дважды, чтобы вы взяли трубку.
— Возможно. Я сидел на улице, писал, там плохо слышно телефон.
— Хорошо. А дальше?
— Я забрал мальчика, сказал Трэвису, что сам справлюсь, и мы поехали на ферму.
— Почему? Почему бы не попросить его поехать с вами? Когда Петерсен пребывал в ярости, требовалось несколько человек, чтобы усмирить его, вы разве этого не знали?
— Я обещал мальчику помощь, это был мой долг, я не хотел замешивать сюда Стюартов. К тому же, думаю, пастор в одиночку может напугать гораздо больше, моя должность внушает почтение, а если бы мы прибыли группой, Йон Петерсен мог расценить наше появление как вызов.
Джарвис согласился.
— А когда вы приехали на место, Йон был один?
— Да. Я толкнул дверь, он лежал там, растянувшись во весь рост. Разумеется, мертвый.
— Райли сказал, что вы провели в доме не менее пяти минут. Могу я узнать, почему?
Алецца не сумел скрыть удивления.
— Я думал, я не в списке подозреваемых!
— Нет, я спрашиваю лишь для того, чтобы уточнить детали, вы же знаете людей, что заседают в судах Вичиты, если что-то останется неясным, они опять станут говорить, что мы в деревне не умеем работать чисто.
— Сначала я застыл от неожиданности. Я знал Йона, и вам это известно. Я хочу сказать, что знал его лучше, чем вы можете себе представить. Однажды он пришел ко мне.
— К вам? К методисту?
— Да. Уверен, в тот день Ингмар перевернулся в своей могиле.
— Чего он хотел?