Блашке вразвалку подошел к Вальцу:
— Значит, ты грузин? Магометанин? Да?
— Точно так, господин группенфюрер, — без запинки ответил Вальц.
— Хор-ррр-ошо-о!—усмехаясь, протянул Блашке.— Поблагодари соплеменника за то, что он спас твою вонючую шкуру.
— Спасибо, Иберидзе! — сказал поспешно Вальц.
— Не так! — крикнул Блашке. — Не так! Подойди и ударь его в лицо, да ударь как следует… Иначе…
И снова встретились взгляды. Вальц тихо качнул головой. Нет, ударить своего спасителя, хотя бы для вида, он не может. Лучше бросить в лицо презренному эсэсовцу — «да, я еврей!», и умереть.
Блашке хладнокровно расстегнул пистолетную кобуру и наполовину извлек пистолет. Медлить было нельзя. Иберидзе чуть склонил голову, выразительно опустил веки, дескать: «Бей. Ударь». Вальц размахнулся и ударил. Группенфюрер подскочил к Иберидзе, ухватил его за воротник мокрой гимнастерки.
— Говори, подлец, он грузин? Грузин?
— Так точно, аджарец, — не моргнув, сказал Иберидзе.
— Становись в строй!.. Оба становитесь!.. Комендант!!!
Кирмфельд подскочил на месте от испуга.
— Этих пятьдесят, великана в их числе, я беру! Переписать по форме «три», привести в человеческий вид и к утру доставить по адресу… — Блашке небрежным жестом протянул клочок бумаги. — Расписку о приеме подпишу я.
ПОДАРОК СТАРОМУ ФРИЦУ
Оркестр играл до тех пор, пока «Ганомак» Блашке скрылся за поворотом дороги. Пятьдесят военнопленных, ставших собственностью Блашке, «привели в порядок»: постригли, побрили, сводили в баню и каждому выдали пару белья, штаны и куртку из полосатого тика, пилотку, ботинки на деревянной подошве, бушлат и одеяло из черной, грубой, толстой ткани.
Через час их посадили в автофургоны и отправили в Альбах.
Рано утром машины остановились у высоких железных ворот с вывеской «Механическое предприятие Ф. Блашке и сын».
В центре просторного двора, залитого асфальтом, старший конвоя зычно крикнул: «Штильгештанден!» — и направился к крыльцу, с которого спускались группенфюрер Зепп Блашке и его отец — Фриц, пожилой мужчина среднего роста, до безобразия заплывший жиром.
Стосемидесятикилограммовый Блашке-отец ходил, с трудом передвигая ноги, всем туловищем покачиваясь из стороны в сторону. Громко сопя и отфыркиваясь, он подошел к строю.
Несколько жировых складок на затылке и тройной подбородок, на который спадала нижняя губа, мешали старому Блашке шевелить головой, и он, переступая с ноги на ногу, поворачивался слева направо и узенькими щелочками-глазками рассматривал каждого военнопленного.
— Гутен морген, — глухим басом сказал старый Фриц.
Никто не ответил на приветствие.
— Вы что, не понимаете по-немецки?
Молчание продолжалось.
— Э-э-э, — шлепая губами, протянул Фриц Блашке и заговорил по-русски: — Я сам биль пленени у рус-ки… руски народ — хороший народ… я биль пленени, ви стали пленени, ми…
Зепп Блашке, — он задержался, оформляя расписку в приеме пятидесяти военнопленных, — подошел к отцу.
— Подожди, старина, говорить буду я.
Старик умолк. Зепп, как истый нацист, презирал все русское, но сейчас иного выхода не было, — пришлось говорить по-русски:
— Кто умеет говорить или понимает по-немецки — шаг вперед!.. Ни-ко-го? — выждав некоторое время, разочарованно протянул Блашке. — Значит, никого нет? Ладно. Запомните, с этого дня вы находитесь в распоряжении Фрица Карловича Блашке и будете работать на его предприятии. В отношении вас сохраняется положение о советских военнопленных. Вы знаете марксистский принцип: «Кто не работает, тот не ест». Так вот, ваше питание будет регулироваться количеством вашего же труда.
Зепп многозначительно поправил пистолетную кобуру и повысил голос:
— Пре-ду-преж-даю: малейшая жалоба моего отца на кого-либо из вас и… хотя меня называют «юденфершлингер», по-русски — «пожиратель евреев», но с моим «Вальтером» знакомы не только жиды… Что бы ни случилось, в лагерь никого из вас не отправлю. Старший команды есть?
Военнопленные молчали. Русин стоял правофланговым первой шеренги. Блашке подошел к нему, за руку вывел из строя и, поставив рядом с собой, продолжал:
— Он будет старшим, а «аджарец», — Блашке кивнул на Вальца, — помощником. — Блашке погрозил кулаком Русину. — Слушай, ты, никаких бунтов и забастовок!.. Никаких попыток установить связь с кем-либо за стенами мастерской. Никаких мыслей о бегстве в одиночку или группой. По гребню стены проложен высоковольтный кабель, за стеной злейшие сторожевые псы… Во всех уголках сигнализация на ближайший пункт крипо, и каждого, вздумавшего бежать, ждет приказ: «Кугель!» — «Пуля!» — немедленный расстрел на месте задержания. Смотри!.. — легонько оттолкнув Русина, Блашке улыбнулся. — Но если ты и твои товарищи будете достойно вести себя, — слово Зеппа Блашке, — не пожалеете. С сегодняшнего дня вам будут выдавать табак, а через месяц — дам девок, по одной на троих. Сейчас вас накормят и отведут в жилой блок, а – завтра на работу. А пока можете сесть, курить и негромко разговаривать…
В РАБСТВЕ
Пленные устало опустились, кто прямо на асфальт, кто на узелок с бушлатом и одеялом. Хромоногий старик, постукивая костылями, раздал им по две сигареты. Русину протянул четыре.
Русин сидел, обняв колени. Казалось, дремал, но на самом деле внимательно слушал беседу сына и отца Блашке. Зепп и старый Фриц стояли в двух шагах от Русина.
— Учти, отец, русские военнопленные прошли школу большевизма — нравоучительно говорил Зепп, — и их нужно рассматривать как большевиков. Верные себе, даже в плену они борются против государства, взявшего их в плен. Строгость, строгость и… беспощадная строгость… Эти побывали в руках Кирмфельда и оценят перемену. Они истощали. Береги их, ухаживай, но не как за свиньями, предназначенными на рождественские колбасы, а как за быками редкой породы. Сегодня Генрих подарил тебе пятьдесят человек, а через месяц — не даст и одного, даже за огромные деньги. Времена меняются. Скоро пленные будут котироваться на вес золота, и тогда таким, как ты, не добиться лицензии на них. — Зепп игриво похлопал отца по животу. — Думал ли ты, старина, что когда-либо у Блашке появятся правительственные заказы и собственные рабы… целая рота рабов?.. Сегодня не трогай их. Пусть пожрут и отоспятся. Они не спали более суток, и их растрясло в пути. Смотри, уже спят, и старший клюет носом. Он производит впечатление неглупого. Наверное, сволочь, коммунист и командир…
…Во двор вошли три девушки со стопками аллюминиевых мисок в руках и начали расставлять их на длинном столе под навесом в углу двора. Пленные зашевелились.
Через несколько минут те же девушки под предводительством сухощавой пожилой женщины-стряпухи в белом переднике внесли четыре ведра и несколько буханок хлеба, нарезанного ломтями. От ведер валил пар.
— Встать! — крикнул Блашке. Пленные вскочили и быстро выстроились. Блашке поманил Русина:
— Мой отец — добряк по натуре, но он старый прусский фельдфебель и любит дисциплину. Командуй: «К столу!»
…Густая овсяная похлебка с разваренной картошкой и редкими жировыми блестками, щедро разлитая в миски, эрзацхлеб, намного лучше выпеченный, чем в шталаге, и кружка бурды, напоминающей кофе, изголодавшимся людям показались прекрасными. Они жадно и быстро уничтожали все.
Пока пленные ели, Зепп и Фриц Блашке, продолжая беседу, медленно прохаживались неподалеку от навеса, а немка стряпуха и три девушки-рабыни с позорным знаком «ОСТ» на груди стояли чуть поодаль от стола и, пригорюнившись, смотрели на мужчин в полосатой, арестантской одежде.
Когда трапеза была закончена, Зепп подошел к столу:
— А теперь, — сказал он, — слушайте: вот ваши фюреры. — Блашке громко хлопнул ладонями и крикнул:
— Фридрих!.. Иохим!..
На зов подошли двое мужчин: лет сорока, высокий, сутулый, с впалой грудью, без четырех пальцев на правой руке, и чуть помоложе — плечистый, с черной повязкой, прикрывающей пустую глазницу, край одного уха был отсечен.
— Это ваши боги, — продолжал Блашке, указывая на них, — каждое их слово для вас закон. Они говорят только по-немецки, и чем скорее вы научитесь понимать их, тем меньше будет неприятностей для вас.
Блашке многозначительно посмотрел на одноглазого.
— Иохим, вступайте в командование.
Иохим по-солдатски ответил: «Цу бефель, герр группенфюрер!» — отошел шага на три, повернулся спиной к навесу, вскинул руки и крикнул:
— Штановис!..
…К приему военнопленных старый Блашке готовился давно.
В 1935 году Зепп и его молодчики провели в жизнь нюрнбергские антисемитские законы в округе Альбаха. п пятнадцать механических мастерских, принадлежащих евреям, были ликвидированы.
Вскоре репрессировали семерых немцев, владельцев придорожных механических заведений. Фриц Блашке вздохнул полной грудью. Уже через полгода на месте прадедовской кузницы появилось большое здание, а в нем двадцать рабочих. Возвышение Зеппа дало Фрицу военные заказы. Фриц подумывал о приобретении современных станков, о дальнейшем расширении производства. Но… счастье человека не бесконечно. В течение двух недель Блашке лишился всех квалифицированных рабочих: двое, решив организовать собственное дело, ушли. Пятеро попали в картотеку Гельмара Шахта и особым приказом были мобилизованы на экспериментальный завод Сименса. А восьмерых — забрала война на Востоке.
К этому времени Блашке превратился в «толстяка Фрица» и сам работать не мог… Вихрастые подростки кое-как справлялись с мелкой текущей работой по обслуживанию случайных клиентов, а от нескольких ветхих старичков и трех инвалидов-калек — их удалось уговорить стать к станкам, — толку было мало. «Толстяк Фриц», ставший «старым Фрицем», с болью в сердце смотрел, как исчезала клиентура и уменьшались заказы.
Через местные организации партии старый Фриц выхлопотал «в помощь престарелой немке домохозяйке» трех русских девушек. Но на просьбу дать ему, как человеку, имеющему возможность выполнять государственные заказы, хотя бы десять военнопленных, — получил отказ.