Путь беглецов пересекали многочисленные балки и овраги, поросшие кустарником.
Хлеб кончился. Последние кусочки, твердые как камень, помазанные тонким слоем маргарина, показались особо вкусными. Нечаев вытряхнул мешок:
— Чисто!
Лица беглецов вытянулись, помрачнели. И сразу же потяжелели обрезки труб в слабых руках, а ноги стали непослушными.
На пятые сутки, пренебрегая опасностью, беглецы разожгли костер на дне глубокого оврага и сварили чечевичную кашу. Русин с болью в сердце смотрел на осунувшиеся лица товарищей, поросшие щетиной. Еще день, два, и наиболее слабые начнут отставать. А ведь впереди столько трудностей.
На шестой день Русин, как всегда, шел впереди. Неожиданно он остановился, снял кепи и, чертыхнувшись, почесал за ухом. В ряду стройных молодых деревьев стояло неказистое, дуплистое дерево, сучковатый ствол которого напоминал фигуру сказочной «бабы-яги». Ее, эту «бабу-ягу», он видел вчера…
— Беда, ребята, — тоном провинившегося школьника сказал Русин. — Я заблудился…
…Двое последующих суток беглецы продолжали поход. Все чаще раздавался чей-либо возглас:
— А мы здесь проходили!
Когда зловещая «баба-яга» попалась беглецам в третий раз, Русин устало сел и, не глядя на товарищей, сказал:
— Группу поведет товарищ Белых. Он в тайге вырос.
— Чего там Белых? — угрюмо возразил Иберидзе.— Со всяким может случиться. Веди ты, Владимир Николаевич. За тобою шли…
Товарищи поддержали.
— Ясно, за тобой…
— Веди, как ведешь…
…Ночевать расположились в густом кустарнике. Истощенные, выбившиеся из сил люди спали как убитые.
И вдруг ночную тишину потревожил густой бас Иберидзе:
— Подъем!
Протирая глаза, люди вскочили:
— В чем дело? Почему подъем?
— Четверть четвертого, — радостно пробасил Иберидзе. — Четверть четвертого!..
— Ты что? — испугавшись, что товарищ сошел с ума, спросил Старко. — Что с тобой?
— Четверть четвертого! Понимаешь?! — глаза великана сверкали. — Когда в последний раз был дома, на селе, — проверял по часам. Петух всегда пел четверть четвертого… Слышите? Петух поет…
Из глубины леса донесся отчетливый крик петуха. Перерва рассмеялся, ласково чертыхнулся:
— Ишь ты, стервец, поет…
Спать уже никому не хотелось. Петушиный крик — это люди… быть может, приветливые люди… Петушиный крик — это жильё, а возле жилья тепло и еда…
Петух пел через промежутки времени. С рассветом беглецы поднялись и уже не цепочкой, а стараясь чувствовать товарища плечом, пошли. Деревья неожиданно расступились. Показалась полянка, а на ней, под двумя буками-великанами — домик в три окна, с крыльцом. Во дворе стояли хозяйственные пристройки, стог сена и «чум», сложенный из мелких чурок.
— Вот что, друзья, — сказал Русин, — всем соваться в неизвестное — незачем. На разведку пойду я один. А вы ждите. За старшего остается товарищ Шота…
Русин одернул пиджак, раздвинул кусты и шагнул вперед.
Одиннадцать человек, лежа за кустами, затаив дыхание неотрывно следили за ним. Вот он перепрыгнул канаву, пересек полянку, открыл калитку в ветхой изгороди, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Дверь раскрылась. Русин перешагнул порог, и… наступили мучительные минуты томительного ожидания…
Иберидзе подмял под грудь несколько веток и, словно приготовившись броситься в атаку, застыл…
— Э-э-эх! — не вытерпел он. — Под Севастополем мы двумя гранатами подбили танк… Танк, грозную машину… а перед нами избушка на курьих ножках… Проводов не видно, значит, телефона нет в ней… Глушь! Если командира задержали, сколько человек должно быть в избушке? А? Два? Три? Больше не будет, а нас взвод… Что могут иметь те? Дробовики?!
Иберидзе оглянулся на Перерву.
— Если услышим крик, выстрел или увидим командира под охраной хотя бы десяти человек — атакуем избушку. Голову проломаю тому, кто отстанет…
В этот момент Русин вышел на крыльцо и помахал кепкой.
— Ребята! Давайте сюда!
«ГОСТЕПРИИМНЫЙ» ЛЕСНИЧИЙ
Хозяин домика, низенький щуплый мужчина лет сорокапяти — пятидесяти, в егерском кепи, в блузе, заправленной в галифе, стоял на крыльце. Рядом с Русиным он выглядел карликом. Тонкими пальцами левой руки лесничий подкручивал колечки усов и зелеными лукавыми глазами добродушно-внимательно рассматривал беглецов, столпившихся перед ним.
Наконец он заговорил. Голос был не по комплекций низким, густым.
Русин перевел товарищам слова лесника:
— Господин Отто Вильгельмович Кауфер, старши»й лесничий, говорит: «Против таких молодцов как мы не устоять ни проволоке, ни решеткам любого заведения господина Гиммлера». Он сочувствует военнопленным. Его сын попал в плен. Господин Кауфер разрешает отдохнуть у него. Обещает подкормить нас, помочь. Надеется, что мы не окажемся ворами и, конечно, в долгу не останемся, — в хозяйстве его рабочих рук нет… так вот… В общем предлагает расположиться под тем навесом.
Русин рукой указал на крытый дранкой навес. Кауфер мотнул головой:
— Я…я… битте.
Поглядеть на незваных гостей на крыльцо вышла дородная, молодящаяся супруга господина Кауфера — фрау Катрин и краснощекая, по всему видно, жизнерадостная, невестка — фрау Зитта…
Уже через час изголодавшиеся беглецы получили полведра горячего вареного картофеля, буханку хлеба, и штоф снятого молока. Они поели и улеглись на душистое сено.
Фрау Катрин сидела у окна и на длинных спицах вязала что-то яркое и пестрое. Она изредка высовывалась по пояс из окна, сняв очки, озабоченно поглядывала то на дорогу, то на навес, под которым расположились пленные.
Фрау Зитта хлопотала по хозяйству: кормила цесарок, кур и уток, бегающих по двору, готовила пойло коровам, варила корм свиньям, металась от дома к хозяйственным постройкам.
Когда Русин сказал, кто он и его товарищи, господин Кауфер прервал его: «Достаточно того, что вы нуждаетесь в приюте. Остальное меня не интересует. Я не знаю, где Альбах. Одна просьба: если вас обнаружат у меня, вы должны заявить, что пришли буквально полчаса назад, ведь за оказание помощи таким, как вы, мы отвечаем головой и благополучием».
После того, как пленные поели, к навесу подошел Кауфер, сказал:
— Отдыхайте, а потом поможете по хозяйству… что умеете… — И больше не интересуясь ими, уселся на скамеечке под буком, принялся плести рыболовную сеть.
Заметив, что фрау Зитте не под силу вытянуть бадью из колодца, Вальц помог ей. Немного погодя Нечаев молча отобрал у фрау Зитты метлу и старательно подмел двор. К середине дня пленные работали так, будто не сегодня пришли к лесничему, а были старожилами лесного хуторка: чистили хлев и конюшню, пилили и кололи дрова, чинили ветхую изгородь, окапывали деревья в садике за хуторком, окучивали картофель.
Русин просил Кауфера указать, не стесняясь, чем могут помочь его товарищи в хозяйстве. Работа нашлась. За десять дней пленные перекопали большой огород, вынесли на грядки огромную кучу навоза, накопившегося за несколько месяцев, выкосили два луга, расчистили главную просеку на полкилометра, выкорчевали с десяток вековых пней. Иберидзе с тремя товарищами полностью сменил дранку на крышах сараев и навеса, окрасил домик снаружи.
Господин Кауфер за все благодарил и пищи не жалел: картофель, хлеб, полбенная каша и снятое молоко подавались на стол в изобилии.
Недели через две господин Кауфер пригласил Русина в комнаты, усадил к столу, протянул прейскурант строительной фирмы, рекламирующей недорогие комфортабельные коттеджи и, указывая на один из рисунков, тоном заговорщика спросил:
— Что вы скажете об этом красавце? А?
Русин прочел описание домика и условия фирмы.
— Хорош! Стоит пять тысяч марок…
Господин Кауфер воровато взглянул на фрау Катрин:
— Да, да… Но если выполнить некоторые работы, к примеру: подготовить площадку, откопать котлован под подвальный этаж и фундамент, фирма сделает скидку этак до четырехсот марок…
— Так в чем же дело? — заинтересовался Русин.
— О! — воскликнул Кауфер. — Вы и ваши друзья отроете котлован…
— Хоть сейчас, — согласился Русин…
С утра господин Кауфер разметил площадку под будущий особнячок, и беглецы приступили к работе. Работали от зари до зари. К концу недели, когда последняя лопата земли была вынута, Отто Вильгельмович пожал руку Русину и повел речь о том, что в маленьком хозяйстве накладно иметь много батраков…
— Спасибо вам, Отто Вильгельмович, — сердечно поблагодарил Русин. — За все спасибо. С вашего разрешения, нам пора в дорогу.
…По совету Кауфера решили выйти с утра. По своему плану лесного участка Кауфер с немецкой аккуратностью вычертил маршрут через лес к каналу, кружками пометил повороты и переходы с просеки на просеку и, вручая его Русину, сказал:
— Под вечер дойдете. На берегу канала рыбачьих лодок много. Засветло облюбуете одну, а как стемнеет –смело в путь. Да поможет вам бог!..
Каждому пленному Кауфер дал пачку сигарет. По распоряжению свекра фрау Зитта принесла пять буханок хлеба и ведро вареного картофеля, а от себя, тайком, в мешок Нечаева высыпала сырого картофеля на одну варку и сунула кусок солонины.
Долго в эту ночь не спали беглецы. Знали: впереди самое тяжелое — полная неизвестность. Покуривая, разговаривали: не все немцы — фашисты и эсэсовцы с пистолетом на ремне и дубинкой в руке, немцы — это дядюшка Ганс, добрый Отто Вильгельмович, Зитта, фрау Матильда — человечные люди, готовые помочь попавшим в беду. И если от Альбаха до Тевтобургского леса повстречались три таких немца, то и до голландской границы может встретиться хотя бы один. И сколько бы ни бесновалась геббельсовская пропаганда, хорошее и доброе не вырвать из человеческих сердец…
С первыми лучами солнца беглецы поднялись и отправились в путь. Фрау Катрин и фрау Зитта проводили их до калитки. Отто Вильгельмович, перекинув через плечо дробовик, пошел с ними до поворота на главную просеку, туда, где начинался вычерченный им маршрут. Когда за деревьями скрылся последний из пленных, господин Кауфер подумал вслух: