— Их двенадцать, и они дойдут часам к семи…
…Позавтракав, господин Кауфер вывел из сарая мотоциклет и сказал жене:
— Я еду в город по вопросу покупки дома. Если задержусь, не беспокойся. Проследи, чтобы Зитта убрала под навесом. И кто бы ни интересовался военнопленными, держите язык за зубами.
ЦЕНА ДОМИКА
Рассчитывая на то, что военнопленные дойдут до канала к семи часам, господин Кауфер имел в виду свои рахитичные ноги, а у беглецов шаг был широкий, настроение приподнятое, и расстояние от домика лесничего до разбитого молнией дуба они проделали намного быстрее.
Лес кончился неожиданно. Корни последних деревьев впивались в обрыв. Внизу, под обрывом, извивалась грунтовая дорога, а за нею пологий спуск, поросший высокой травой, широкая полоса канала Дортмунд—Эмс, а дальше сплошной зеленый ковер, покрытый причудливым узором темных, будто рукой садовника подстриженных, кустов.
Километрах в десяти западнее спокойная Эмс несла свои воды к морю. Реки беглецы не видели, но знали: от крутого берега, закрывающего горизонт, до границы всего тридцать пять километров.
Старко первым увидел плоскодонку метрах в пятидесяти от дороги, на берегу канала. Чуть поодаль бродили круторогие волы, значит, поблизости пастух.
Беглецов ждала трудная ночь. Они отошли метров на сто в глубь леса и расположились на привал на дне оврага. Русин изучал карту, намечал маршрут предстоящего перехода до границы. Старко и Нечаев, вполголоса беседовали. Иберидзе строгал палку. Остальные после плотного завтрака дремали.
Вдруг Русин и Иберидзе одновременно насторожились. Послышались подозрительные шорохи, сопение и треск валежника. Возле оврага бродил или зверь, или человек. Обменявшись взглядом, Русин и Иберидзе торопливо вскарабкались по склону оврага. В нескольких шагах от них стояли четыре подростка с палками в руках. Они заметили беглецов и помчались прочь.
Русин спрыгнул на дно оврага, поднял с земли отрезок трубы, обвел взглядом настороженные лица товарищей и тяжело, но спокойно сказал:
— Отходим к лодке. Живыми не дадимся, довольно с нас. Направляющий Старко. Вальцу и Нечаеву наблюдать влево. Авдееву и Булатнику — вправо. Иберидзе и я прикрываем тыл. Пошли!
Как только Старко вылез из оврага и, пригибаясь к земле, побежал, его заметили. Со всех сторон поднялись крики и улюлюканье. Прогремел ружейный выстрел. Горохом ударила дробь по толстым стволам.
Выбираясь из оврага последним, Русин видел, как Старко свернул на тропу к дубу. Товарищи не отставали от него. Метрах в пятидесяти, стараясь окружить беглецов с обеих сторон, прячась за деревьями, бежало до двадцати юнцов.
Бежавший рядом с Русиным Иберидзе оглянулся. С силой выбрасывая вперед мускулистые тела, по их следам беззвучно мчались два волкодава.
— Собаками травят! Надо остановиться, иначе загрызут, — зло процедил сквозь зубы Иберидзе.
Едва Русин и Иберидзе, тяжело дыша, прислонились спиной к дереву и приготовились отстаивать свою жизнь, рыжий пес, высоко подпрыгнув, с ходу бросился на Русина. Тот взмахнул обрезком трубы. Волкодав свалился с перешибленным позвоночником… Черное, косматое страшилище вздыбилось и грудью ударилось о грудь Иберидзе. Великан обеими руками схватил его за челюсти и рывком развел в стороны и вниз. Волкодав взвыл и, тряся головой, закружился на месте.
Крики усилились. Вторично прогремел выстрел. Русин и Иберидзе бежали не оглядываясь. Лес кончился. Не раздумывая, друзья спрыгнули с обрыва на дорогу и понеслись к каналу.
Лодка была уже спущена на воду. Как только Русин и Иберидзе влезли в нее, шесть весел дружно ударили по воде.
Преследователи столпились у края обрыва, размахивая руками, грозили беглецам. Плоскодонка глубоко сидела в воде и, несмотря на усилия гребцов, медленно плыла по фарватеру. Положение было критическим. Юнцы один за другим сползали на дорогу. Несколько из них уже бежали по берегу и громко кричали.
Из-за маленького мыска показался белоснежный катер. Разрезая волны, он мчался навстречу лодке.
Катер проскользнул между берегом и лодкой, оттеснил ее на середину канала, а затем, вздымая волны, круто развернулся, и, настигнув плоскодонку, ударил ее в корму.
Утлое суденышко легко перевернулось. Юнцы, травившие беглецов в лесу, стоя на берегу, злобно бранились, швыряли камни и палки в головы барахтающихся в воде.
Погоня за военнопленными превратилась в безобразную травлю. Их настигали, хватали баграми, втаскивали на палубу катера, избивали, связывали и, как бревна, складывали один к другому. Пленных оказалось девять, — трое, не умевшие плавать, пошли ко дну.
…Под восторженные вопли толпы, сбежавшейся со всего городка, катер пришвартовался к пристани. Пленных выволокли, погрузили в кузов грузовика и повезли в городское управление крипо.
Дежурный полицейский офицер, плотный мужчина в летах, слегка выпивший, принял пленных, приказал развязать их, собственноручно надел каждому наручники и всех, до распоряжения, посадил за перегородку в дежурной комнате.
От побоев у Русина болела и кружилась голова. Плотно сжав челюсти и закрыв глаза, он следил за бурной беседой дежурного с кем-то, чей голос казался знакомым.
— Дурака не валяйте, — говорил дежурный. — Я запишу девять, только девять.
Знакомый голос возражал, доказывал, что дежурный грубо нарушает закон, грозил жалобой и требовал занести в протокол — двенадцать.
— Бросьте, бросьте, — урезонивал дежурный, — закон я знаю. В вас говорит жадность и желание надуть государство. Получите за девять… это уже три шестьсот…
— Нет, — упрямился собеседник. — Четыре восемьсот и ни пфеннига меньше…
И вдруг Русин резко откинулся на спинку скамьи и захохотал:
— А ведь это господин Кауфер, Отто Вильгельмович, сукин сын. Это он выдал нас, а сейчас торгуется за наши головы. Дядюшка Ганс говорил: за поимку нашего брата по закону идет по пятьсот марок с головы, а доносчику платят четыреста… Нашей кровью дом покупает…
ПРОСЧЕТ КАУФЕРА
О поимке пленных дежурный по управлению послал телефонограмму начальству в Бильфельд и получил указание задержанных посадить под строгий арест.
На утро местная бильфельдская газета опубликовала статью под броским заголовком «Доколь?» Среди белого дня, в центре империи, за много сотен километров от фронтов, ликвидирована банда из двенадцати беглых военнопленных большевиков. Вооруженные до зубов, они безнаказанно грабили бедных, беззащитных жителей. И если бы не патриотический поступок старшего лесничего господина Отто Кауфера и не самоотверженность молодых феэсовцев, то один бог знает, чем бы кончились похождения кровавых вампиров.
В суровые дни гуманность неуместна, — писал автор. — Непонятно, почему толпа не линчевала красных? Если славные защитники великих идей фюрера, сражаясь на Востоке, узнают о том, что их ближним и любимым, когда они мирно спят, угрожает смерть от руки бежавшего пленного большевика, не вправе ли будут они задать вопрос: «О чем думают те, кому поручено охранять лагеря, и как они несут службу?»
«Не пора ли, — спрашивал автор, — кое-кого из засидевшихся в тылу и уклоняющихся от службы под боевыми знаменами, сменить людьми, честно идущими в атаку?» Доколь «мыши будут танцевать на спине сытого кота»? Общественность требует расследовать, из какого лагеря и какими путями бежали пойманные бандиты, кто давал им приют, а нерадивых, допустивших побег, строжайше наказать в назидание другим.
Пока в Бильфельде думали, как быть с беглецами, статья попалась на глаза руководителям провинции. Последовало распоряжение: «Бандитов этапировать в Кельн». А в Кельне вокруг девяти беглецов разгорелись страсти.
Группа чиновных лиц, заинтересованная ударить по ведомству, призванному охранять шталаги, подняла шум вокруг «банды военнопленных», а ведомство это, чуя нависшую над ним угрозу, стремилось доказать свою невиновность.
В междуведомственную перепалку включились вышестоящие чины. Обе стороны требовали строгого расследования.
Беглецов рассадили в одиночные камеры, допрашивали, стращали. Они рассказывали о побеге, но им не верили.
При обыске у Русина обнаружили карту дядюшки Ганса и план маршрута от домика Кауфера до канала. Следователь потребовал назвать того, кто дал их.
Русин на секунду закрыл глаза, и перед ним сквозь алую пелену всплыло суровое лицо старого Ганса: трубка в зубах, вьется дымок. У старика постепенно стали закручиваться в колечки усы, вытянулся нос, на подбородке появилась ямочка, а вместо шляпы — на голове обозначилось егерское кепи… Голова господина Кауфера ожила, и Русин ясно услыхал: «Что вы скажете об этом красавце? А? Вы и ваши друзья отроете котлован…»
— Ну, как? Вспомнил? — спросил следователь.
— Так точно, — ответил Русин, — карту и план я получил от господина лесничего Кауфера. Около месяца мы работали у него бесплатно, и он дал их в виде платы. На плане его собственноручные надписи.
Вызванный на допрос Кауфер попробовал возмутиться, разглагольствовал о былых заслугах, пытался опорочить показания пленных и Русина, но экспертиза доказала тождество почерка Кауфера с надписями на плане, и… безмозглая голова лесничего повисла на волоске.
Показания беглецов о работе в механическом заведении Блашке в Альбахе тщательно проверили. У следователя возник вопрос: не имеет ли тут место злоупотребление коменданта лагеря? Ведь упорно поговаривают о том, что некоторые из них торгуют советскими военнопленными.
Покровитель Кауфера помчался к «дорогому товарищу по партии» Борману. Тому равно не терпелось напакостить «страшному Генриху». Он позвонил в Кельн и намекнул о том, что надеется на благоразумный подход к «делу о банде».
Буквально через несколько минут с Кельном соединился Брандт: только что Гиммлеру доложили о возмутительной шумихе вокруг советских пленных, оказавшихся на свободе после воздушного налета на Альбах. Гиммлер рассчитывал, что кельнские руководители не заинтересованы опорочить его ведомство.