Снегирев неопределенно хмыкнул. Павлов покрутил головой. Коготков сел по-восточному, поджав под себя ноги, и с укоризной посмотрел на Русина.
— Вы, Владимир Николаевич, командовали ротой, имеете опыт побега и такое загнули, что… Ну, товарищ Нечаев — сержант-танкист, ему простительно… Давайте на миг представим: договорились бежать. Восемьсот человек как один согласны. Когда бежать, как не во время марша в каменоломню… Идем. Подан условный сигнал… Ура! Мы бросаемся, уничтожаем охрану и собак, овладеваем пятьюдесятью автоматами и…
Русин зажмурился и на миг представил дальнейшее: Восемьсот человек — голодных, промокших, не зная местности и языка, с автоматами, — один на двадцать, — разбегаются кто куда, — ведь не побегут колонной. И уже через час начнется травля собаками: а затем расстрелы… расстрелы… и… все ради того, чтоб маленькая группа наиболее удачливых ушла. Он облизал сухие губы, качнул головой:
— Простите, вы правы… Дальнейшее можете не договаривать…
— То-то, — сказал Коготков, — ради успеха одиночек нельзя рисковать человеческой массой. Группой — извольте… А сейчас предлагаю: просить Гисса снабжать нас газетами, сообщать о том, что умалчивает пресса, доставать медикаменты. Большего, пожалуй, он и не сможет…
ОШИБКА ПРИ ПОДСЧЕТЕ
Еще двадцать эсэсовцев во главе с капитаном Виктором откомандировали из шталага. На замену прибыли капо из Мюнхенской тюрьмы. Эсэсовцы, пока что оставшиеся у фон Шерфа, несли наружную охрану, а дежурили в блоках, у ворот и конвоировали пленных капо.
После того как Русин отрыл и вторую могилу, недели две его назначали на разные работы внутри зоны. Гисс умудрялся ежедневно передавать ему свежие газеты, курево, еду, медикаменты. А как-то, оставшись с глазу на глаз, сказал:
— Если найдете способ бежать, я подготовлю одежду, дам карту местности, пистолет и адрес товарища на германо-швейцарской границе.
…Изнурительные работы и еще больше изнурительные мысли сделали свое. Русин весь высох: бледная кожа плотно обтягивала скулы, нос заострился, глаза ввалились. Волосы у висков поседели.
— Сдаешь, друже, сдаешь, — говорил Старко. — Может быть, болит что? Может, тревога какая?
— Эх, Остап, Остап, на здоровье не жалуюсь. А тревожит думка: бежать хочу. Хожу, высматриваю лазейку, щелочку, а ее, проклятой, нет. Крепко построена тюрьма. Но… найду! А как найду — поминай как звали. Уйду!
— Один?! Без меня?! Без хлопцев?! — обиделся Старко. — Да как же это так? И не думай, одного не пустим…
…На пятнадцатый день Русин вновь попал на работу в каменоломню. В пути колонну военнопленных неожиданно остановили. Два капо — дежурный у ворот » старший конвоя — медленно прошли вдоль колонны, громко отсчитывая ряды военнопленных.
Из иронических реплик конвоиров Русин понял причину остановки: капо у ворот шталага, выпуская колонну, ошибся в подсчете на два ряда. И хорошо, что спохватился, а то было бы ему мороки, когда с работы возвратилось бы на десять военнопленных больше.
«Вот она, лазейка!» — возбужденно думал Русин. Пленных, работающих «на камне», считали трижды: при проходе через ворота, после окончания рабочего дня и вновь в воротах. И если бы сегодня дежурный у ворот не спохватился, а десять узников убежали из карьера, то их исчезновение не было бы замечено до следующего дня.
Чем не лазейка!? Гисс «ошибется» в подсчете рядов, те, кто рискнет на побег с Русиным, после сигнала об> окончании работ спрячутся, переждут взрывы и…
Было решено бежать впятером. Нечаев, Вальц, Иберидзе и Старко, ни минуты не колеблясь, поддержали план Русина. Поговорить с Гиссом Русину удалось только через несколько дней.
— Вас интересует, когда я дежурю у ворот? — удивился Гисс. — Извольте: четвертого и шестого ноября…
Русин взволнованно зашептал:
— Я нашел способ. — Мы… Нас пять. Как раз один ряд… При подсчете в воротах ошибитесь на один ряд—-и… Гисс, вы обещали помочь. Вы обещали карту и пистолет… Помните?
Гисс задумался.
Русин вплотную подошел к столу.
— Гисс, вы обещали! Гисс!
— Хорошо, двадцать седьмого вы получите карту № пистолет, а четвертого… На сколько рядов я должен ошибиться? На один? Может быть, на два ряда?
— Пока на один.
— Хорошо. От ошибки никто не застрахован…
ОПЕРАЦИЯ «ШТИЛЬ»
Стемнело. Проливной дождь не переставал ни на минуту. Порывистый ветер врывался в улицы притихшего городка, срывал с деревьев листья, кружил их, сметал в кучи.
Пренебрегая приказом о светомаскировке, мощными лучами фар пугая одиноких пешеходов и пробивая дорогу сквозь промозглую ночь, промчался длинный гоночный «Ганомак».
На северной окраине в нескольких десятках метров за контрольным столбом, не сбавляя скорости, машина, свернула на узкую дорогу, убегающую в лес.
Петляя среди вековых деревьев, дорога поднималась в гору. Постепенно деревья редели, и, наконец, «Ганомак» выскочил на плоскогорье.
На мгновение кабина осветилась. За рулем сидел группенфюрер СС Блашке. До двенадцати оставалось семнадцать минут, а до цели поездки — двадцать пять, километров. Блашке чертыхнулся, включил свет и до отказа нажал акселератор.
…В одиннадцать часов, когда Блашке собрался ужинать, по телефону позвонил Брандт и сказал:
— Зепп, «он» желает видеть тебя в двенадцать в охотничьем домике. Ты должен прибыть один. Совершенно один.
Ночной вызов к «страшному Генриху» мог смутить не только «пожирателя евреев».
«Странно, очень странно, — думал Блашке, выжимая из мотора все, что тот мог дать. — Почему ночью? Почему «совсем один»? Может быть, я мчусь навстречу смерти?»
Лучи фар выхватили из темноты белое пятно — охотничий домик. Справа замелькала высокая железная ограда. Блашке выключил свет и подал сигнал. Визжа тормозами, «Ганомак» на долю секунды остановился у фигурных ворот. Они бесшумно распахнулись. Машина, пробежав по аллее, подкатила к мраморной лестнице.
Слуга в егерском костюме, держа в вытянутой руке раскрытый зонт, сбежал по ступенькам, открыл дверцу «Ганомака». Блашке неторопливо поднялся по лестнице, не останавливаясь, сбросил плащ, швырнул на кресло фуражку и прошел через вестибюль.
У двери, прикрытой тяжелой портьерой, Блашке остановился, пригладил безупречно причесанные волосы и одернул полы мундира. Словно из-под земли выросший егерь почтительно раскрыл дверь. Из глубины комнаты .послышалось: «А-а, Зепп, входите!»
Легко кашлянув, Блашке переступил порог. Гиммлер ждал его. Обеими руками схватив руку Блашке, он потряс ее, подтолкнул Блашке к мягкому креслу, милостиво улыбнулся, предложил сесть. И сейчас же, словно забыв о примчавшемся за сотню километров группенфюрере, заложил руки за спину и принялся молча ходить из угла в угол.
Гиммлер был явно взволнован.
Не нарушая тишины, Блашке сидел на краешке кресла. Внезапно Гиммлер остановился, взял со стола папку, хлопнул ею о стол и уставил на Блашке белесые глаза, поблескивающие сквозь выпуклые стекла пенсне:
— Что вы скажете об этом?
— Не имею представления, — нерешительно ответил Блашке.
— Ах, да, — ехидно усмехнулся Гиммлер. — Я забыл. Вы в принципе против всего антигерманского, но… — пожевывая губами, Гиммлер вынул из папки газету, помахал ею и, щуря глаза, медленно продолжал:
— Иногда следует почитывать… К примеру, здесь… декларация Советского Союза, Великобритании и Соединенных Штатов от тридцатого октября сего года… об ответственности… На досуге ознакомьтесь…
Блашке нерешительно развернул газету.
— Успеете, — проговорил Гиммлер. — Существует список преступников. Я имею честь состоять под первым номером, а вам, с вашей портупеей, также отведено подобающее место. Волей господ-союзников мы стали, так сказать, сообщниками в масштабе истории. И нас, если верить декларации, собираются вздернуть на одной веревке.
Гиммлер невесело улыбнулся, резко повел головой и, словно пытаясь ослабить петлю, сдавившую шею, пальцами оттянул воротник мундира. Блашке передернуло, Жак в ознобе. Расстегнув воротник, Гиммлер хмыкнул:
— И именно поэтому мы должны держаться всегда вместе, разделять одни идеи, и будет просто смешно, если мы станем выносить сор из избы… Как вы думаете?
Блашке молчал: уж если на шефа одно упоминание о декларации действует столь сильно, то каково должно быть ему, сравнительно малой пешке в большой игре? Но Гиммлер и не ждал ответа. Подтянув к креслу Блашке стул, он сел и вкрадчивым тоном, от которого Блашке окончательно стало не по себе, продолжал:
— Не в пример некоторым, занимающимся болтовней, вы и я — практики и ко всему должны подходить реально. Если не случится чудо, — а насколько я разбираюсь в происходящем, его не будет, — война нами проиграна. Смешно думать, что после этого проигрыша нас оставят в покое. Поэтому мы обязаны заблаговременно принять кое-какие меры, если и не ради нашего будущего, то ради будущего культурного мира, я имею в виду мир без большевизма и коммунизма, которые будут уничтожены мощью англосаксов… Короче, Зепп, — в голосе Гиммлера Блашке уловил звенящие нотки, — я остановил свой выбор на вас. Вы выполните, что надо… Понятно?
Гиммлер подошел к письменному столу, ногтем подчеркнул на карте незначительный населенный пункт на юге Германии и, глядя перед собой, начал объяснять: наиболее важные архивы гестапо, картотеку и личные дела агентов, разбросанных по земному шару, и особо секретные документы, хранящиеся в сейфах шефа, необходимо заблаговременно укрыть в надежном месте. Хранилище надо создать в глубочайшей тайне, так, чтобы о нем не знали не только люди, но и полевые мыши. А для этого завтра же группенфюрер Зепп Блашке по своему выбору заберет советских военнопленных из лагеря «Нахт унд небель эрлас», под охраной пятидесяти капо и двадцати молодчиков из зондеркоманды СД доставит в указанное на карте место, в толще гранитной горы построит бункер необходимой емкости, а затем…
— Помните, Зепп, — грозя пальцем, говорил Гиммлер, — наиполнейшая тайна. Население близлежащих сел должно остаться в неведении. Работать, применяя только мускульную силу. Ни одного взрыва, ни одного выстрела. Материалы подвозить ночью. Шоферов из организации Тодта после каждого рейса ликвидировать. По окончании работ пленных уничтожат капо под вашим наблюдением, а с капо в вашем же присутствии рассчитаются люди из зондеркоманды.