Русин выслушивал разведчиков, наносил на карту одному ему понятные значки и ежедневно высылал мелкие группы бойцов на запад, на север, на восток, а вслед за этим в штаб Жардана поступали сведения о подрывах путепроводов, о «самовозгорании» железнодорожных составов, об «исчезновении» крупного фашистского чиновника, о «скоропостижной» смерти предателя нации, о «нечаянных» пожарах на складах, принадлежащих оккупантам, или в пристанционных пакгаузах.
Недели через две после прибытия в отряд группа Гребных получила задание вывести из строя электрическую станцию, снабжающую энергией крупный завод, работающий на немцев.
Через пять дней Гребных возвратился и привел долговязого немца в длинном макинтоше. Руки у того были связаны за спиной, а на голову, по самые плечи, накинут мешок.
Гребных положил перед Русиным кожаный портфель, набитый документами, стащил с головы долговязого мешок и, пинком подталкивая его, серьезно сказал:
— Не то Иохим фон Риббентроп, не то его дядя. Может быть, поговорите…
Немец оказался фон Гольцштофом. Он ехал из Берлина с совещания у имперского министра фон Риббентропа.
Возвращаясь после выполнения задания, Гребных остановился на полчаса в домике активного деятеля Комба, в деревеньке, через которую пролегала магистральная автомобильная дорога, и от хозяина узнал, что в придорожной мастерской стоит «Майбах». А пассажиры — в ожидании окончания ремонта — завтракают под навесом, в саду владельца мастерской.
— Побеседовать бы с ними, — вслух подумал Гребных, Партизаны поняли это как приказ и… через двадцать минут приволокли фон Гольцштофа…
Фон Гольцштоф с ужасом следил за Русиным, небрежно перебирающим бумаги, вынутые из портфеля. А когда Русин вскрыл конверт с грифом «совершенно секретно», застучал зубами, как в лихорадке.
В конверте оказалась «памятная записка», подписанная три дня назад.
Каждый абзац «записки» пестрел фразами: «фюрер приказал», «фюрер требует» или «фюрер ждет доклада о выполнении». А вся «записка», адресованная руководителям германских служб на территории Франции, говорила о том, что вот-вот произойдет высадка англо-американского десанта на территорию Франции. Это вызовет активизацию движения Сопротивления и, следовательно, увеличит число врагов, с которыми придется бороться. А поэтому, поскольку речь идет о защите Европы от врага, фюрер считает, что у Германии нет оснований избегать проведения в жизнь самых решительных превентивных мер, то есть, пока не поздно, усилить террор устрашения, арестовывать как можно больше авторитетных участников Сопротивления, имеющих вес во всех сферах: в экономике, в науке, среди военных, из числа общественных и политических деятелей. Фюрер думает, что не сто пятьдесят, а две тысячи заложников в каждом департаменте вполне обеспечат безопасность тыла в любых условиях.
— Вот что, друже, — сказал Русин, взглянув на Гребных. — Бери своего «фона», бери его портфель и немедленно отправляйся к товарищу Жардану. Хорошо было бы размножить эту «записку» да раздать французам.
«ОВЕРЛОРД»
Обстановка накалялась. Вскоре после поимки фон Гольцштофа Жардан пригласил начальников отрядов к себе. Стоя у карты, Жардан разводил руками и саркастически улыбался.
— Не по-ни-маю! На Востоке от берегов Ледовитого океана к Карпатам и до Черного моря, имея перед собой главные силы противника, Советская Армия громит хваленые гитлеровские дивизии, а на Апеннинском полуострове ф скоростью нескольких километров в сутки ползут войска Александера, и трудно понять, что там, борьба или спокойное «освоение» территории, оставленной врагом?
Партизанское движение ширится. Франция созрела для восстания, как никогда. Она может обеспечить встречу войск вторжения, а их нет. И второго фронта нет. Любой мальчуган знает: «Атлантический вал» — миф! Каждая будущая огневая точка этого «вала» давно известна англо-американскому объединенному командованию… Если бы за Ла-Маншем лежала не Англия, а Советская Россия, французам не пришлось бы томиться в ожидании…
Большинство начальников отрядов соглашалось: правильно сказано! Пока раскачиваются англо-американцы, оккупанты, «очищая» тыл, арестовывают десятки ни в чем неповинных людей, объявляют их заложниками и на основании драконового «кодекса» расправляются с ними…
…В отряде Русина, как и во всех многочисленных подразделениях единой армии французских внутренних вооруженных сил, не сидели сложа руки.
В середине мая из госпиталя возвратились Вальц и Иберидзе. Вальц слегка сутулился, изредка покашливал, в ненастные дни на лице у него появлялся нездоровый румянец, глаза лихорадочно блестели. Иберидзе выглядел курортником.
— Ну, как там насчет силенки? Не убавилось? — озорно спросил кубанец, с восторгом разглядывая великана товарища.
Иберидзе вместо ответа поднял железный прут толщиной с палец, чуть натужился и завязал его узлом…
…Шестого июля под прикрытием неисчислимого количества самолетов тысячи судов перевезли через Ла-Манш англо-американскую армию под командованием Дуайта Эйзенхауэра, — план «Оверлорд» вступил в действие. В тылу противника, на его флангах приземлилось двадцать тысяч авиадесантников. Они быстро вошли в контакт с войсками, высаженными с моря, и сейчас же вступили в бой с гренадерами Роммеля. А Роммель начал по частям вводить в бой дивизии и откатываться на восток.
Миллионы людей с облегчением вздохнули: «Конец!!! Через какие-нибудь две недели Западная Европа будет очищена от оккупантов, англо-американские дивизии ворвутся на территорию «третьей империи» и где-нибудь у Одера встретятся с советскими войсками».
Сторонники «аттантизма» более других воспряли духом: наша берет!..
Но шли дни, и многих начинал беспокоить червячок сомнения. По данным штаба Эйзенхауэра и Монтгомери, силы экспедиционной армии нарастали изо дня в день. Грозная боевая техника беспрепятственно прибывала через канал. Одиннадцать тысяч самолетов завладели небом. Полтора миллиона солдат рвались в бой. Но… то шторм, то низкая облачность, то просто плохая погода тормозили наступление, и вместо ожидаемого победного марша на юг и восток союзная армия предпочитала распространяться вдоль побережья канала.
Это давало возможность Роммелю маневрировать ограниченными силами и на отдельных направлениях, создавая заслоны, переходить в контратаки.
…Неожиданно в расположение отряда Русина пришел подросток лет четырнадцати с запиской от мосье Дора. Тот просил Русина прибыть на свидание по весьма важному делу.
Свидание состоялось в том же домике лесничего.
Дора стоял у окна и, отбивая такт ногой, пощипывал подбородок.
Русин, поглядывая на старика, старался догадаться, чем вызвано свидание? Какая мысль волнует Дора настолько, что, забыв о собеседнике, он вот уже пять минут не может найти фразу, которой хотел начать разгсн вор. Русин решил помочь ему:
— Разговор наедине, без стенографистки?
— А? Что? — встрепенулся Дора. — Вы запомнили ее? Не правда ли, милая девица? К сожалению, ее нет… Вышла замуж… Но сейчас зайдет новая. Она у хозяйки…
— Значит без стенограммы не обойтись?
— Ничего не поделаешь. История и руководство требуют. А вот и секретарь. Прошу…
Послышались скрип двери и шум легких шагов. Русин обернулся. То, что произошло дальше, заставило Дора протереть стекла очков. Командир грозных «русских маки» и секретарша Дора с радостными возгласами бросились друг к другу, пожали руки.
— Дорогая Рюзанна, какими судьбами? Мадемуазель Ларрей, откуда вы появились? — расспрашивал радостно удивленный Русин.
Девушка растерянно переводила взгляд с Русина на Дора.
— Эта крошка, рискуя жизнью, оказала неоценимую услугу нашему отряду, — сказал Русин. — Она — героиня!
— А-а-а! — протянул Дора. — Тогда дело намного проще. Господин Русин, к вам взывает наша Родина: жизни ста пятидесяти патриотов, — среди них Давид Ларрей, отец мадемуазель Рюзанны, — угрожает опасность. Они приговорены к смерти… Спасти их можете только вы!!!
Рюзанна разрыдалась. Дора, насупившись, взглянул на собеседника. Русин сжал челюсти, скрипнул зубами. Освободить сто пятьдесят приговоренных к смерти — не мост взорвать!.. С мостом — просто… Где они? Кто охраняет? Сколько охранников? Есть хотя бы маленький шанс на успех? Не окажутся ли бесцельными жертвы? — Словно отгоняя возникающие вопросы, Русин ладонью провел по лбу. Отказать? Но не за этим, чтобы услышать отказ, Рюзанна приехала вместе с Дора к командиру «русских маки».
— Мы готовы. Не плачьте, Рюзанна. Слезы не помогут. Приготовьтесь записывать то, что мосье Дора сочтет необходимым уточнить…
Дора порывисто тряхнул руку Русина, взъерошил волосы и стал рассказывать. Карандаш в руках Рюзанны проворно бегал по бумаге.
— Из тюрем десятков округов в замок де Фош перевезли сто пятьдесят семь заложников. Их — известных общественных деятелей, юристов, артистов и священников — собирались уничтожить. На железнодорожной станции де Фош выгружен десятитонный автомобиль «Заурер», прозванный в России «душегубкой». Обреченных должны отравить по пути из замка к глухому оврагу. Сегодня там уже отрыты могилы.
— Вы иронизируете по поводу стенограммы, — обиженно сказал Дора. — А тот, кто предупредил о готовящемся злодеянии, потребовал не только стенографировать беседу с ним, но и зафиксировать ее на пленку. Он рассчитывает в недалеком будущем обелить свою грязную особу этим документом.
Русин задумался. Дора и Рюзанна, как приговора, ждут его ответа. Что же предпринять? Уничтожить «душегубку»? — заложников казнят другим способом. Перехватить машину при выезде из замка? — можно опоздать. В отряде только пятьдесят человек! А что, если… — От внезапно возникшей мысли Русин побледнел, зажмурился: Да, только так! Торопливо набросав на клочке бумаги несколько строчек, Русин протянул его Дора:
— Я согласен, но нам необходимо это…
— Ясно, ясно, — поспешил заверить Дора, пряча записку в карман. — Завтра вы получите план замка… Количество охраны уточним. Газенваген будет отремонтирован не ранее чем послезавтра. Господин Русин, мы надеемся…