Кстати, правильно ли записан поистине исторический день? Ведь запись сделана за несколько минут до сигнала о воздушной тревоге…
Блашке поморщился: удары молотка в руках Освальда были так беспомощны, — сел удобнее, раскрыл одиннадцатую тетрадь и принялся читать:
«…Только что вернулся от «страшного Генриха». Это первая встреча после того, как я явился с докладом о печальном происшествии на строительстве злополучного бункера. Тогда он не кричал, не угрожал, а сказал: «Хорошо, Зепп, идите».
В течение месяца я терялся в догадках, кто, когда и где «ликвидирует» меня. Но… я остался жив. И кто знает, не для сегодняшнего ли дня сберег меня шеф. Более полугода он не вспоминал обо мне. А вчера позвонил Брандт и, как всегда зловеще, сказал: «Он желает видеть тебя. Ты должен быть совсем один». Опять инквизиторская формулировка приглашения.
Генрих принял меня в саду. О чем шла речь, знаем он и я, а с этой минуты будет знать и бездушная тетрадь. При случае она заменит меня.
Сперва Генрих говорил о положении на фронтах. Он рассказал все то, о чем я читал в газетах и знал из радиобесед доктора Фричё, и в то же время я понял многое, а главное, — причину его усталости. Не легко утерять веру в победу. Поражаюсь, как до сих пор ему удается сохранять присутствие духа и способность логически рассуждать.
Вне видимой связи со всем сказанным он в упор спросил: «Как поживает фрау Ида?» Я ответил: «Она у отца». Гиммлер коротко рассмеялся: «Мадрид! Чудесный город! Самое спокойное место в мире. Испания раньше всех разрешила проблему еврейства. Как здоровье почтенного посла?» Я сказал: «Жив, здоров, благодарю».
С этого момента «страшного Генриха» будто подменили. Вернее, он стал самим собой. «Слушайте, Зепп, — сказал Генрих, — завтра вы отправитесь к тестю. Я мог бы предоставить вам самолет или подводную лодку, но это требует официальности, а она не желательна. Вы поедете на машине, один, в роли туриста. Хотя нет, возьмите адъютанта. Если сочтете нужным, разрешаю «оставить» его по эту сторону Пиренеев…
Ваш тесть немедленно отправится к Франко и намекнет: пора кончать бессмысленную бойню. Россия, укрепив свое могущество в Европе и Азии, будет угрожать миру. Этого не должны допустить мы и англосаксы. Гитлер не бессмертен. История знает массу примеров. В любой момент в Германии может быть организовано новое правительство во главе, скажем, с Германом Герингом, при министре иностранных дел, хотя бы, фон Папене или фон Нейрате, оба вполне респектабельные фигуры… Как мне кажется, это правительство согласится со следующим: в Норвегии и Дании немецкие войска капитулируют даже перед символическими силами западных союзников. Кессельринг обрушит на Югославию все двадцать пять дивизий… Войска с запада мы срочно бросим к Висле и отгоним Красную Армию к границам тысяча девятьсот тридцать девятого года…
Я понял и вспомнил участь Гесса. Гиммлер задумался и после некоторого молчания, посмеиваясь, продолжал: «Зепп, мои руки достанут до любой точки планеты. Это не угроза. Учтите, западные союзники могут принять предложение и пойти на переговоры, но… могут поступить по-свински, и конфиденциальный разговор, к примеру, посла Альбы с Иденом, или еще с кем, предать гласности. В таком случае, Зепп, знаете, что я сделаю? «О, нет!» — чистосердечно сказал я. — «Так вот. Будет объявлено: Зепп Блашке — провокатор, выродок нации, продавшийся большевикам, действовал по заданию Кремля. Я потребую вашей явки в Берлин. У вас, конечно, хватит ума начихать на это и за Пиренеями спокойно выждать конца. Он будет плачевным. Вы меня поняли? Поняли вашу роль? Это необходимо для истории!»
На этом беседа закончилась. Минут пять было уделено технической стороне поездки и уточнению некоторых деталей. «Страшный Генрих» назвал меня «милый Зепп», пожелал счастливого пути…»
Блашке встряхнул автоматическую ручку и записал:
«Сегодня еду. Необходимые документы, валюта и открытый лист на бензин в кармане. Гиммлер предупреждал: на дорогах Франции пошаливают партизаны.
Если бы тевтонские рыцари боялись средневековых дорог, не было бы великой Германии. Партизаны те же бандиты. Нападают только ночью. Не из трусости, а сознавая величие миссии, весь путь я совершу днем. Хотел бы я встретиться с бандитами и показать им, кто такой Зепп Блашке. Решено: Освальд доедет до Мадрида».
Блашке поставил точку. Подправил завитушки некоторых букв и только сейчас почувствовал, что стук молотка мешает ему все время, взглянул на адъютанта. Тот, стоя перед портретом старого Фрица, все еще пытался вбить гвоздь в бетонную стену.
— Что вы делаете, Освальд? — недовольно спросил Блашке.
— Не вбивается, господин группенфюрер, — плаксиво ответил адъютант.
Блашке махнул рукой:
— К черту, оставьте. Время не ждет. Положите в чемодан шкатулку фрау Иды, коробки с орденами, мою портупею и парадный мундир. На шоферское сиденье поставьте ящик с гранатами и запасными обоймами к пистолету.
Зазвонил телефон. Блашке повел бровью.
— Кто бы ни был, меня нет и не будет… Не вздумайте говорить, что через час мы уезжаем в Испанию…
…Под вечер Зепп Блашке и адъютант выехали из Берлина. Блашке сидел за рулем «Ганомака». На нем был штатский костюм и мягкая шляпа. Переодевшись, он долго придирчиво рассматривал себя в зеркале. «Какая невзрачная фигура, — думал он. — Какое глупое, глупее, чем у Освальда, лицо. Что значит человек снял мундир. Нет мундира — нет человека».
…С наступлением темноты Блашке включил фары.
— Господин группенфюрер, свет… свет… — испуганно зашептал адъютант. — Только вчера сообщали в газете…
— Чепуха, — пренебрежительно ответил Блашке, — бомбят с высоты, откуда не видно света фар. Не верьте газетам, верьте мне. А я говорю: ничего утешительного. Через несколько дней мы будем в Мадриде…
ПОСЛЕДНЯЯ «КРЫСА»
Вторые сутки группа Гребных сидела в засаде. В десяти метрах от нее извивалась широкая лента автодороги Нанси—Лион. Влево шоссе, огибавшее лысые холмы, просматривалось километров на пять, и машина с севера, прежде чем поравняться с засадой, раз десять попадала в поле зрения бойцов. Вправо, до леса километрах в трех, шоссе шло как по линейке. Гребных даже казалось, что он различает большую колдобину перед белым мосточком через ручей у лесной опушки.
Обычно оживленная магистраль выглядела пустынно. В дневные часы по ней изредка проходили «цивильные» машины: тихоходные грузовики, «легковушки», работающие на древесном топливе. Громоздкие, неуклюжие баллоны с газом на крышах лимузинов или на багажниках придавали им зловещий, воинственный вид.
В первый день со стороны Нанси показалась «крыса» на двенадцатицилиндровом «Майбахе» с фашистским вымпелом на крыле. Гребных приготовился к встрече, но вовремя заметил два грузовика с солдатами, следовавшими за ним.
Ночью вообще не было движения. Гребных уже подумывал, не пора ли возвращаться «домой», как один из бойцов легонько толкнул его и, протягивая бинокль, доложил: «С левого борта не иначе «крыса!»
Гребных прильнул к окулярам. Из-за дальнего холма выскочила и исчезла за поворотом машина.
— Угу, — буркнул Гребных, возвратил бинокль и выкинул вперед длинный ствол ПТР. — Не зря сидели. Возьмем. Наблюдай.
Машина, обогнув холм, сверкнула лакированными боками, исчезла, вновь показалась совсем недалеко от места засады. Гребных чуть подался вперед и начал целиться в баллон правого переднего колеса…
Комендант пограничного пункта, возвращая документы Блашке, доверительно зашептал:
— Рекомендую найти попутчиков. На дорогах Франции одиночная машина, вроде вашей, может стать легкой добычей партизан. Лучше всего пристраиваться к воинским машинам…
Блашке презрительно фыркнул.
— Благодарю за совет.
Первый день пути прошел спокойно. Дороги Франции ничем не отличались от германских: без крутых поворотов, гладкие, оборудованные указующими и предупреждающими знаками. Здесь населенные пункты война не тронула, и даже, как показалось Блашке, жители в них мало чем отличались от немцев. Только взгляды, провожавшие «Ганомак» с немецкими номерными знаками, были не то презрительные, не то насмешливые.
— Не любят нас французы, — философски заметил адъютант.
— Любовь — понятие спорное, — сквозь зубы процедил Блашке. — Пусть не любят, лишь бы боялись. Горючего у нас достаточно, ночевать будем в Лионе.
Взглянув на спидометр, Блашке убавил скорость, закурил и, попыхивая сигаретой, начал рассказывать о предстоящей встрече со старым товарищем по партии и по первому, еще нелегальному, отряду СС. Незаметно Блашке увлекся и вспомнил несколько пикантных историй из «мюнхенского цикла», случившихся с безбородыми юнцами. После пятнадцатилетней разлуки группен-фюрерам СС будет интересно вспомнить о них.
Считая адъютанта бессловесным придатком к своему чину, Блашке никогда не баловал Освальда беседами на отвлеченные темы. Не спуская с шефа влюбленного взгляда, юнец воспринял разговорчивость Блашке как признак того, что группенфюрер, облачившись в штатское, стал более доступным и, следовательно, с ним можно разговаривать, как с простым смертным.
От этой мысли он повеселел, искренне рассмеялся «анекдоту» с евреем-раввином, пытавшимся отрицать принадлежность к религиозной общине, и развязно сказал:
— Безусловно, встреча двух группенфюреров обещает быть интересной, лишь бы проклятые партизаны не испортили нам настроение. Мы напрасно пренебрегли советом пограничника…
— Мы? — удивленно воскликнул Блашке. — Кто это мы? — Блашке повернулся на сиденье, уничтожающе взглянул на адъютанта и звенящим шепотом огорошил его:
— Освальд, вы дурак! О каких партизанах идет речь?.. «Мы!»… Гм… Бандиты с большой дороги знают, на кого нападать. Они существуют для трусов и мошенников. Не предполагал, что вы, ко всему, трус… Да, трус…
…Руль вырвался из рук Блашке. Освальда отшвырнуло и придавило в угол кузова. Машину занесло в сторону. Она по инерции прокатилась по шоссе и передними колесами влезла в канаву. Блашке ударился лбом о парприз и тут только до него донесся громкий выстрел и пронзила мысль: «партизаны!»