Чтобы дать время обдумать предложение, Русин умолк, не торопясь, скрутил папиросу, медленно прикурил у кубанца и, попыхивая дымом, вновь повел разговор:
— Предприятие рискованное, верно. А до сих пор какая из операций, проведенных нами, не была без риска? А? И хотя никого из присутствующих нельзя заподозрить в трусости, надо честно признаться самому себе, хватит ли мужества и силы с оружием в руках пробиваться к своим. Пойдет только тот, кто захочет… Минут пять подумаем, а затем проголосуем…
— Открыто или тайно?
— Тайно, — ответил Русин. — В комнате на столе блокнот и карандаш. Кто согласен со мной — напиши: «да», а если не хочет идти — «нет». Напиши, вырви листок и положи в полевую сумку. Она на столе. Как сидите, так справа по одному и начнем. Нечаев, тебе первым голосовать…
…Один за другим бойцы неторопливо заходили в комнату, а вернувшись, молча садились.
Русин зашел последним, вынес полевую сумку, вынул листки, сложил их аккуратно пачкой и начал вслух читать: «да», «да»,«за!»
Один из «бюллетеней» Русин не огласил…
Чем меньше оставалось листков, тем добрее и приветливее становились лица бойцов. «Нет, не ошибся в товарище, — думал каждый, — не находится малодушных, пожелавших изменить присяге. Видно, одна только паршивая овца обнаружилась. Можно считать, единогласно голосуем!»
Слышались облегченные вздохи. Люди тянулись за кисетами, покашливали, перешептывались. Наконец очередь дошла до последнего, ранее отложенного листка. Русин помахал им и весело прочитал:
— Ежели кто напишет: «нет», я ему голову проломаю и из рук живым не выпущу.
Смех товарищей заглушил реплику:
— Ай да тайное голосование! Кто же это герой такой?
Одергивая гимнастерку, кубанец вышел на середину.
— Чего, чего глотки дерете? Я писал. — Хотел подписаться, да подумал: «Нарушу тайну, и бюллетень аннулируется». Я — «за»! Почему? Да потому, что, когда шел на фронт, мне мать-Родина дала карабин, а я вот вернусь чистенький, гладкий, в американской робе «БЕУ», то есть «бывшей в употреблении» и меня спросят: «А как насчет карабинчика?» Что ответить? Как смотреть людям в глаза? Ну, а когда приеду да скажу: «Простите, с карабином грех случился, раненый в беспамятстве потерял, но взамен получайте автомат, изготовленный господином Круппом,– а к нему боекомплект патронов да дюжина гранат немецкого образца» — тогда другое дело. Вот я и говорю, товарищ старший лейтенант: я — «за»!
— Ай да кубанец! Ай да Кубань! — крикнул боец из отделения Гребных…
— Кому Кубань да кубанец, а тебе, дядя Вася, товарищ Мийус, — строго, поучительно ответил кубанец.
Дружный хохот заглушил его слова. Впервые за долгие месяцы совместной боевой жизни Вася-кубанец потребовал обращения по фамилии. Призывая к порядку, он поднял руку и обратился к Русину:
— Вы, товарищ старший лейтенант, крепенько оформите протокол: «Слушали» запишите, что надо, а в «постановили» — большими буквами: «единогласно — за!» Оружие сдадим тому, от кого получали.
НА ВОСТОК-
Жардан, ероша волосы, несколько раз прюшелся из угла в угол, остановился перед картой, большим и указательным пальцами, как циркулем, промерил расстояние от границы Франции к Восточному фронту. Задумался: имеет ли он моральное право наложить запрет на дерзкое по замыслу и в то же время мужественное решение? И если скажет: «Нет, не разрешаю», подчинятся ли ему русиновцы или уйдут? По тону Русина чувствовалось: докладывал, только чтоб соблюсти субординацию… А может быть, шутит, испытывает?..
Жардан исподлобья посмотрел на Русина.
Нет. Офицер, который на протяжении многих месяцев не раз доказывал неустрашимость и ненависть к фашистам, не шутил, когда докладывал решение, единогласно принятое на собрании взвода. Он добьется решенного. Счастье сопутствует смелым, а отряд отважных советских бойцов нельзя упрекнуть в отсутствии смелости.
Русин ждал.
«Ну конечно, — продолжал размышлять Жардан, — 'Советская Армия тем и сильна, что в ее рядах сражаются ровесники Октября, сыновья страны, озаренной гением бессмертного Ленина, не испытавшие «прелестей» капиталистического строя, люди, уверенные в своей правоте и готовые отстаивать ее решительно и самоотверженно. А кто прав, для того нет преграды».
Не выдержав открытого русиновского взгляда, Жардан отвел глаза и негромко спросил:
— Так что же вы хотите, мой друг?
— Мы хотим уйти так, чтобы впоследствии никто не сказал: «Они дезертировали».
— Хорошо, идите! — Жардан обеими руками пожал руку Русину: — Сотни километров по логову врага не прогулка по Булонскому лесу. Тщательно подготовьтесь, я помогу, чем сумею. Идите…
…К концу недели отряд был готов к походу. Жардан обеспечил Русина подробной картой юга Германии и Австрии, в высшем штабе уточнил обстановку на фронтах, не разглашая истинных намерений отряда, договорился с командиром правофланговой дивизии о пропуске смельчаков через боевые порядки за линию фронта и при нужде — поддержке их огнем, выделил машины для переброски людей до места перехода границы, а в день выхода отряда приехал проститься с бойцами.
Жардан медленно шел вдоль шеренги подтянутых бойцов и вдруг остановился:
— Ба! Кого я вижу! И вы уходите?
Пашон, это к нему обратился Жардан. отрицательно покачал головой:
— К сожалению, нет. С разрешения командира только провожаю.
Закончив обход, Жардан подал знак своему адъютанту. Русин скомандовал: «Смирно». Гордо вскинув головы и крепко сжимая оружие, бойцы замерли. Жардан взял из рук адъютанта папку и красное знамя на коротком древке.
— Товарищи, — громко сказал он, — от имени миллионов честных французских патриотов говорю вам спасибо и в знак признательности и благодарности вручаю взводу знамя. Пронесите его до встречи с частями Советской Армии и как символ дружбы передайте командиру полка, в котором будете продолжать службу Родине.
Развернув знамя, Жардан взмахнул им и вручил Русину. Русин передал знамя Старко:
— Тебе нести, Остап! Держи крепко!
— А это послужной список взвода, — Жардан передал папку. — В нем записаны все большие и малые дела взвода. Его вы также вручите командиру полка. Я прощаюсь с вами и желаю счастливого пути. Успеха! Не забывайте о сражающейся Франции!
Жардан крепко обнял Русина, троекратно расцеловался с ним и торопливо пошел к машине…
…Под вечер отряд прибыл в штаб правофланговой дивизии. Высокий, тощий, как жердь, пожилой полковник с нескрываемым любопытством разглядывал. Русина. Ни о чем не расспрашивая, передал данные о противнике в полосе дивизии. А узнав, что Русин владеет немецким языком, предложил побеседовать с двумя артиллеристами, этой ночью перебежавших из-за Рейна.
Фельдфебель и обер-ефрейтор толково и охотно отвечали на вопросы и рассказали, где находятся ближайшие тыловые подразделения.
В течение двух дней Русин с командирами отделений с наблюдательного пункта полка первой линии изучал оборону противника.
Пашон не отставал от них и, когда с наступлением ночи бойцы, переодевшись в немецкое обмундирование, вышли в траншеи, начал прощаться. От волнения он заикался, поминутно тер глаз.
— Дорогой мой Пашон, прощайте, — сдержанно проговорил Русин и протянул руку.
От избытка чувств Пашон окончательно растерялся, обеими руками ухватил руку Русина, рывком прижал к груди:
— Мой командир! Мой дорогой товарищ Вольдемар! Вы слышите, как бьется сердце француза, — захлебываясь говорил он, — это сердце гордится вами. Когда там, в далекой России, будете вспоминать о Франции — не забывайте: Франция — это Жардан, Рюзанна Ларрей, ее отец, Дютье, хорошие ребята «маки», и… Пашон. Да, да, Пашон тоже. Не выбрасывайте из памяти бедного Пашона.
Единственный глаз славного малого покраснел, набух влагой, в голосе его слышались слезы. У Русина запершило в горле. Разве забудется Пашон, бездомный калека, не раз рисковавший жизнью ради них, неизвестных ему людей, оказавшихся на чужбине. Он обнял Пашона:
— Спасибо, друг. Спасибо за все…
…Один за другим бойцы без шума переползали через бруствер и исчезали в темноте. Проводив взглядом последнего, Пашон вылез из траншеи, сел и долго напряженно вслушивался, не раздастся ли окрик немецкого часового. Не потревожит ли ночь торопливый выстрел? Не донесутся ли шум боевой схватки, стрельба, крики?
Стояла гнетущая тишина, какая может быть только на фронте, когда, словно сговорившись, противники перестают вести взаимоуничтожающий огонь.
Изредка в небо взлетали ракеты. Покачиваясь на парашютиках, они плавно скользили вниз, на короткий момент выхватывали из темноты куски истерзанной, изрытой земли, падали и гасли.
На рассвете, когда в серой утренней мгле начали вырисовываться отдельные контуры вражеской обороны, Пашон спустился и, прихрамывая, побрел по траншее.
Где ползком по ровному месту, где пригибаясь, а где скользя от куста к кусту, стараясь не выходить из теней, отбрасываемых буграми и отдельными деревьями, Русин вел взвод по азимуту.
Уже через час отряд вышел в район артиллерийских позиций. С тригонометрической вышки неожиданно взвилась ракета и осветила подступы к лесу, в котором располагался дивизионный склад боеприпасов и стояли грузовые машины, охраняемые отделением солдат.
Переждав ракету, отряд двинулся дальше. Впереди шло отделение Иберидзе. Черная стена леса приближалась. Легкий ветерок доносил лесную прохладу, запах прелых листьев. Левее и сзади отряда в небе одновременно вспыхнули две ракеты. Иберидзе притаился. Впереди поляна. Вдоль штабелей ящиков со снарядами, тихо насвистывая, бродит часовой.
Как только догорели ракеты, Иберидзе пополз. Часовой остановился, перекинул с руки на руку карабин, нерешительно спросил:
— Вер ист да?
Одновременно правее раздалось испуганное хриплое:
— Хальт! Вер комт?
Иберидзе оттолкнулся от земли, прыжком разъяренного барса сбил часового, придавил собой и мощной рукой ухватил за горло…
Далекая ракета кстати озарила лесок, поляну, бугорки, землянки, в ряд выстроенные машины. Взвод поднялся и без единого звука кинулся вперед по вражескому тылу.