После собрания, на котором решался вопрос похода на Восток, Крезер, он голосовал наравне со всеми, счел необходимым обосновать желание не покидать отряд.
— Хорошо, если ваши расчеты окажутся верными,— сказал Крезер, — а вдруг что-либо сорвется? «Немецкие» солдаты, не знающие немецкого языка, на первом же этапе трудного пути могут оказаться в критическом положении. А если на машине будет «офицер», который вступит в разговор, хотя бы с патрулем или на контрольном пункте, дело другое. Да и кроме того: битва с фашизмом — это война за будущее Германии, а я не имею права оставаться зрителем с галерки.
…Два полуторатонных «Диамонда» шли на большой скорости. На первой машине в форме капитана немецкой армии ехал Русин, на второй, в роли оберлейтенанта — Крезер. «Солдаты» сидели истуканами: в касках, закутанные в камуфлированные плащ-палатки, и в темноте ничем не отличались от вымуштрованных прусских гренадеров.
В первую же ночь отряд покрыл сто сорок километров. У берега реки Рат, в глухом лесном овраге, руси-новцы отдохнули днем, а с наступлением темноты продолжали путь.
Чем дальше продвигался отряд на восток, тем оживленнее становилось шоссе. Навстречу «Диамондам» и обгоняя их, шли машины. Казалось, весь автомобильный парк Германии, заглушив фары маскировочными щитками, спешил до восхода солнца доставить груз, пробежать положенное количество километров и укрыться в безопасном месте.
Две машины с пехотным подразделением, движущиеся на восток, не привлекали внимания. «Диамонды» беспрепятственно катились по асфальтовой ленте шоссе мимо сел и городков.
На второй дневной привал отряд расположился в густой роще у озера на территории Австрии. По расчетам Русина, до линии фронта оставалось около двухсот пятидесяти километров через Мертвые горы, по отрогам Эйзенэрцских Альп и по Штирийским Альпам.
Третий ночной переход начался не совсем удачно. У первого же перекрестка пришлось остановиться: с юга на север медленно двигалась бесконечная колонна машин дивизии, отступающей из Италии.
Километров через двадцать повторилась такая же история. А затем «Диамонды» поползли по узкой горной дороге.
— Тут не разгонишься, — бурчал Нечаев, крутя баранку на крутых поворотах. — Скорее бы на ровное место…
Наконец горы кончились. Дорога выпрямилась. Казалось, теперь ничто не задержит путников и они наверстают упущенное время.
Нечаев все чаще поглядывал на Русина, не пора ли сворачивать с дороги? Но тот молчал. До ближайшего лесного массива оставалось не менее четырех-пяти километров. Но тут случилось непредвиденное: машину закинуло в сторону, передние колеса ввалились в придорожную канаву, кузов с треском ударился о землю. Нечаев побледнел, моментально выскочил из кабины и замысловато выругался: у машины сломалась задняя левая полуось.
Безнадежность положения была очевидна: машину не отремонтировать, на буксире не увести, на одном «Диамонде» — не уехать.
— Как быть, товарищ командир? — официально спросил Нечаев.
Русин скомандовал: «По отделениям становись!» и как только смолкли разговоры, сказал:
— Сами видите… скоро рассвет. До первого леса дойдем пешком, а там видно будет. Или достанем машины или двинемся походным порядком. До фронта каких-нибудь сто километров, а то и того меньше.
ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ
Бойцы шли ходко. Минут через двадцать показалась деревня. Из глубины дворов доносилось протяжное мычание, нежное блеяние. От последнего дома дорога круто свернула на юг и потянулась к далеким холмам. К восходу солнца отряд перешел реку и углубился в лес.
…Всю дорогу и на привале Русина беспокоила мысль: «Брать» машины или оставшиеся сто километров пройти походным порядком?» «Брать» — это значит выследить машины и взять, ввязавшись в бой. Не лучше ли поберечь силы для прорыва через фронт? Имеет ли он право безрассудно рисковать жизнью товарищей? Вот они сидят, завтракают и вполголоса обсуждают причину аварии.
Старко подошел к Русину, протянул портсигар, щелкнул зажигалкой, затем сел и зашептал:
— Думается мне, «пеше по-конному» лучше. Черт с ними, машинами. Мало осталось. Овчинка выделки не стоит.
Русин улыбнулся:
— Сам надумал, или товарищи поручили?
— Не, сам… Хочешь, попытай у хлопцев…
Русин поднялся, вошел в партизанский круг.
— Что же товарищи, — громко сказал он, — пешком пойдем, а?
— Ясно, пешком.
…С наступлением темноты дорога ожила. Взвод шагал по обочине. Поминутно обгоняя его, проносились машины, навстречу им ехали войска, артиллерия. Неожиданно дорогу запрудили беженцы. Бесконечная вереница серых, усталых людей плелась на запад. Слышались плач, брань. И стоило где-либо в толпе вспыхнуть спичке или мелькнуть папиросному огоньку, поднимался крик:
— Огонь! Потушите огонь!
Чем ближе к фронту, тем больше встречалось машин и беженцев. Промежуточный привал отряд сделал в поле, среди кустарника, метрах в двустах от шоссе. От далекого артиллерийского боя гудела земля.
Постепенно дорога опустела. Попадались колдобины и воронки от фугасок. Временами отчетливо слышались артиллерийские залпы. Порывы ветра доносили глухую дробь крупнокалиберного пулемета. С гребня очередной гряды высоких холмов виднелись алые сполохи на востоке и севере. Чувствовалась близость фронта.
Первые лучи солнца внезапно вынырнули из-за гор, разогнали все живое на дороге. Отряд ушел в лес. С трудом пробиваясь сквозь чащу, бойцы разыскали полянку и расположились на отдых. Охрану бивуака несло отделение Гребных.
Русин, как только перекусил, примостился под кустом и, согревшись на солнце, моментально уснул. Спал, как говорится, «одним глазом» и сквозь сон вскоре услышал, как в лесу заревели моторы, как под ударами топоров со стоном падали деревья, чей-то зычный голос, будя раскатистое эхо, выкрикивал слова немецкой команды и кого-то ругал.
Он хотел подняться, но не хватало силы преодолеть гнет чего-то большого, мягкого. От неожиданного прикосновения чьей-то руки Русин открыл глаза. Над ним склонился Гребных.
— Товарищ старший лейтенант, «фрицы» волокут батарею!..
…У самой опушки расположилась трехорудийная батарея 155-миллиметровых пушек. Лежа в засаде, Русин и Гребных наблюдали за противником. В поисках батареи, на бреющем полете над лесом несколько раз пролетел истребитель с красными звездами на плоскостях. Не заметив цели, он ушел на восток.
Гребных, как зачарованный, следил за самолетом, а когда тот скрылся, восторженно прошептал:
— Наш, ей-бо, наш!
— М-да, наш, — произнес Русин. — Фронт не далее, чем в десяти—двенадцати километрах. Хорошо было бы заиметь «языка». На карте командира батареи нанесена самая что ни на есть подробная обстановка.
Гребных лукаво подмигнул:
— Пойти, попросить?
— На рассвете попросим, — ответил Русин.
О рассвете Русин упомянул не зря. В голове у него созрел план: внезапным ударом уничтожить орудийные расчеты, вывести из строя пушки, захватить карту командира батареи, на машинах артиллеристов домчаться до передовой, ворваться в траншеи, а там — «ничейная» полоса, свои…
Русин готов был крикнуть: «Вперед!», но здравый смысл подсказал: только не ночью. На незнакомой местности легко сбиться с дороги, не разобраться в обстановке, запутаться в лабиринте ходов-переходов и, чего доброго, напороться на огонь своих же пулеметов. Прорыв надо начинать с рассветом и утром завершить его.
В час ночи батарея произвела налет и умолкла. К этому времени взвод выдвинулся и залег в непосредственной близости от противника. Легкий ветерок доносил не только отдельные слова, но и громко произнесенные немецкие фразы. Орудийная прислуга улеглась спать в шалашах. В палатке командира батареи горел фонарь. Сквозь полотнище, обращенное к лесу, виднелся силуэт офицера. Он говорил по телефону, что-то записывал.
Наконец Русин приложил ко рту раскрытую ладонь и подал сигнал.
…В молниеносной, безмолвной схватке решилась судьба батареи. Пока бойцы-артиллеристы вынимали орудийные замки и снимали прицельные приспособления, а Нечаев и Говорков с помощниками выводили из строя моторы тягачей и машин, Русин изучал карту с нанесенной обстановкой.
В полосе дивизии, поддерживаемой уничтоженной батареей, стороны разделяла река. Неприступный правый берег господствовал над левым, советским. Единственная переправа в излучине реки надежно прикрывалась огнем ротного опорного пункта на окраине небольшой деревни, разбросанной по пологому склону горного отрога, выступающего на восток из общего массива.
— Если прорываться, то только здесь. Другого места нет, — сказал Русин, карандашом ставя крест в излучине реки.
КРАСНОЕ ЗНАМЯ НА ГОРЕ
Перед предстоящей горячей схваткой бойцы с особым удовольствием сняли с себя немецкие мундиры, одетые поверх красноармейских гимнастерок. Хорошо было бы избавиться от касок и «лягушачих» плащей, но они пока нужны.
…Лесная дорога вывела на побитое танками шоссе. Вскоре на пути отряда легла большая деревня. Неожиданно метрах в пятидесяти перед машинами появился солдат. Размахивая руками, он громко кричал. Как только по приказу Русина Нечаев остановил машину, солдат подбежал к кабине и, запыхавшись, доложил:
— Господин капитан, в дневное время дальше ехать не разрешается. Куда вы спешите?
Сжимая пистолет и помня, что он «немец», Русин надменно усмехнулся:
— К черту на рога, господин ефрейтор. Устраивает вас?
Тот осклабился: ну и шутник капитан. Как весело проговорил: «к черту на рога». Ему жаль запылить сапоги, и он «к черту на рога» тянет целый взвод!
— Устраивает? — насмешливо переспросил Русин. Ефрейтору было безразлично. Капитан предупрежден, и пусть поступает, как ему угодно. Он махнул рукой — езжайте!..
Моторы взревели. Машины мчались мимо замаскированных и укрытых в землю тыловых служб, мимо позиций минометных и артиллерийских батарей. Справа по гребню горы виднелись отдельные огневые точки.
Судя по карте, вот-вот должен был показаться поворот, за которым, огибая гору, дорога пойдет по-над рекой к переднему краю, к переправе.