ые сутки не получают пайка.
Гросс не спускал глаз с майора, слушал внимательно и, как всем показалось, доброжелательно, а когда майор кончил, елейным голосом спросил:
— Люди хотят кушать? Ты тоже хочешь кушать? Да?
— Да, — твердо сказал майор. — Я так же, как все, хочу есть.
— А-а-а! Кушать? Ты, русская свинья, хочешь кушать? — взвизгнул Гросс, молниеносно выхватил пистолет, выкрикивая «На, кушай! На, кушай!», выпустил в лицо майора две пули, подбежал к строю и, тыча дулом пистолета в грудь пленным, расстрелял обойму.
Шесть человек свалились.
— Бунтовать?! — в исступлении орал Гросс. — Я вам покажу, как бунтовать!..
Кто-то крикнул:
— Товарищи, это провокация!
Один из эсэсовцев нажал спусковой крючок. Десятки пленных упали. С ближайшей вышки раздалась пулеметная очередь. Пули ударились о кровли навесов. На головы пленных посыпались мелкие осколки черепицы и шифера. Двадцать эсэсовцев шагнули вперед. Пленные попятились. Размахивая пистолетом, Гросс вопил:
— Садись! Все садись!
С вышки у ворот и на западном углу плаца застрекотали пулеметы. Пленные поспешно присели на корточки. Гросс, подбоченясь, подошел и, продолжая размахивать пистолетом, объявил:
— Конвенции и постановления объяснять буду я. Каждое упоминание о них я восприму как личное оскорбление. Запомните сегодняшнее утро и, когда для вас наступят черные дни, вспоминайте его с благоговением, как самое радостное утро нашего знакомства… Жрать вам дадут…
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ…
«Черный день» наступил раньше, чем ожидали узники…
Пленные, построенные в пять шеренг, стояли, окаймляя плац. Гросс в сопровождении взвода эсэсовцев вошел в середину и помахал скатанным в трубочку листом бумаги:
— Возвращаюсь к конвенции… Вот они… По ходатайству Женевского международного Красного Креста советские военнопленные некоторых национальностей подлежат освобождению и роспуску по домам… Цыгане-узбеки, таджики, туркмены и родственные им национальности закаспийских республик будут освобождены в первую очередь. Цыгане, узбеки и все, кого перечислил, выйти из строя!
Никто не пошевелился. На левом фланге одной колонны послышался гортанный говор, и кто-то не совсем уверенно выкрикнул:
— Не поняли, повторите!
Гросс повторил. Расталкивая шеренги, вышел военнопленный с копной черных вьющихся волос на голове и жидкой кучерявой бородкой — цыган. Что-то выкрикивая, из задних рядов торопливо пробился низенький, худой мужчина с головой, повязанной, как чалмой, грязным полотенцем, обутый в самодельные постолы из кусков автомобильных камер. Он на ходу извлек из кармана скомканный кусок бумажки и, протягивая Гроссу, пролепетал:
— Моя пропуск есть… твоя пропуск давал…
Гросс, ухмыляясь, похлопал по плечу обладателя «пропуска».
— Гут… Зер гут… Ты хороший пленный… зови твоих земляков…
Через несколько минут в центре плаца выстроилось до сорока узбеков с цыганом на правом фланге. Их пересчитали, вывели из лагеря, погрузили на две машины и увезли. Следом помчались машины с эсэсовцами.
— Ну, а теперь поговорим по душам, — словно продолжая приятную беседу, сказал Гросс. — Слушайте внимательно…
Медленно поворачиваясь на каблуках, взглядом удава, гипнотизирующего жертву, Гросс смотрел на понуро стоящих пленных и ледяным тоном говорил:
— Коммунисты, комиссары и политработники, поднять руку вверх.
Ни одна рука не поднялась. Гросс уставился на часы и, как только минула третья минута, медленно пошел вдоль первой шеренги, отсчитывая каждого пятого в строю.
— Один… два… три… четыре… Ты!.. Один… два…
Закончив обход и расчет, Гросс зычно крикнул:
— Кому сказал «ты!» и стоящие ему в затылок — из строя шагом марш!
Шестьдесят обреченных на смерть пятерок вышли в центр каре. Заложив руки в карманы, Гросс вновь пошел вдоль поредевших рядов.
Шел вразвалку. Глазами впивался в худые, истощенные лица, будто хотел по внешнему виду обнаружить коммуниста. Поравнявшись с Лизуновым, Гросс остановился и игриво погрозил ему пальцем:
— Ты, кажется, хочешь сказать что-то?
Лизунов вытянул руки по швам, вскинул подбородок:
— Точно так, господин оберштурмфюрер, хочу!
Шагая рядом с Гроссом, Лизунов вглядывался в лица и указывал то на одного, то на другого военнопленного:
— Коммунист… Политрук… Комиссар…
…Тридцать семь человек вывели из строя. Гросс подходил вплотную к каждому из них, бил по лицу и грозно кричал:
— Коммунист?!
Один из обреченных, размахнувшись, ударил Гросса кулаком в подбородок и, схватив обеими руками за горло, свалил на землю… Эсэсовцы кинулись на помощь коменданту… С вышек раздались предупредительные выстрелы… Эсэсовцы, сопровождавшие Гросса, щелкая затворами, окружили коммунистов и, направив дула на колонны пленных, угрожающе выставили ноги вперед…
Тридцать семь увели. Никто не заметил, как Лизунов исчез. В полдень до лагеря долетели одиночные и групповые выстрелы. Минут через двадцать к комендантскому домику подошли пустые машины, отвозившие узбеков, и сейчас же на них погрузили коммунистов.
…В лагере царил произвол и террор. Ежедневно, после поверки, из строя по фамилии вызывали коммунистов и политработников… Выискивали евреев. Военнопленных раздевали догола и подвергали унизительному осмотру. Отбирали тех, кто внешне походил на таджиков, узбеков, киргизов и туркменов.
Тех, в ком эсэсовцы подозревали коммунистов, евреев или граждан среднеазиатских республик, выводили и увозили к глиняным карьерам в нескольких километрах от лагеря. Туда же отправляли больных и истощенных, не сумевших подняться на поверку.
Как-то посреди плаца выгрузили тюки прелой соломы, тонкой древесной стружки и кипы старых мешков. Издевательски посмеиваясь, Гросс объяснил: надвигается русская зима. Он не может снабдить пленных шубами, а потому разрешает использовать солому на подстилку, а из мешков сделать одеяла. Шерсть и вату заменит стружка.
«ВЫХОДЬТЕ, БРАТЫ УКРАИНЦЫ!»
Однажды по поднявшейся в лагере суматохе узники догадались, что предстоит нечто не совсем обычное. Сейчас же после поверки было приказано привести в порядок территорию лагеря. Такого мероприятия никто из военнопленных не помнил.
Откуда-то пополз слух: из Берлина прибудет высокопоставленное лицо. У многих узников поднялось настроение: неужели наступит конец террору Гросса и их бесправному положению? Они с надеждой посматривали за колючую проволоку, на административные дома, где также готовились к приезду гостя: мели, скребли, чистили.
Часам к двенадцати на поляне у домика коменданта установили две походные кухни. Повар в белом колпаке и фартуке рубил и закладывал в котлы мясо. Вскоре до голодных людей донеслись ароматные запахи приготовляемой пищи.
Неподалеку от кухонь остановился грузовик. Из него вылезли пять женщин в нарядных городских туалетах и двенадцать мужчин в черных костюмах. В руках у некоторых были музыкальные инструменты в чехлах. А через час от навеса к навесу пронеслось:
— Приехал!.. Приехал!..
К комендантскому домику подкатила легковая машина. Выбежав на крыльцо, Гросс отрапортовал полному мужчине в эсэсовском мундире, почтительно поздоровался с сопровождающими в штатских костюмах. Через несколько минут в лагере прозвучал сигнал:
— По-ротно, становись!
…Штандартенфюрер СС, полный, с отвислым брюшком, поддерживаемым широким поясным ремнем, с небрежно зажатой в зубах дымящейся сигарой, шел рядом с Гроссом. Следом кучкой — пятеро в штатском. Двое из них были поразительно похожи друг на друга. До синевы выбритые подбородки, свисающие усы и блестящие «трезубы», сквозь желто-голубые розетки приколотые к лацканам синих плащей, — делали их двойниками.
Штандартенфюрер что-то брюзжал, а Гросс, подобострастно-почтительно отвечал:
— Цу бефель! Цу бефель!
Пока приезжие обходили ряды, два военнопленных из команды обслуживающих притащили и поставили перед строем ящик, обтянутый синей тканью.
Закончив обход, штандартенфюрер поднялся на ящик, проговорил несколько фраз и, опираясь о плечо Гросса, слез на землю. Сейчас же на ящик вскочил один из усатых «двойников».
Русин вполголоса перевел сказанное штандартенфюрером: «С вами будет говорить уполномоченный Украинской рады. Что он скажет — истинная правда. Верьте ему!» «Уполномоченный» снял шляпу, трагически простер руки, со слезами в голосе воскликнул: «Браты! Украинцы! — и продолжал: — Советский Союз, Советская Россия — разгромлены. На необъятных просторах рухнувшей большевистской империи — хаос и террор. В этот тяжелый исторический момент возрождается Украина, самостийная великая держава. Под руководством Германии, возглавляемой фюрером, она, строя жизнь на основе нового порядка, без коммунистов, займет достойное место в семье народов. Долг каждого украинца принять участие в строительстве новой Украины. Поэтому все украинцы, стоящие в строю, должны выступить вперед. Этим они заявят о своей национальности. Их ждут свобода, блага жизни и прежде всего еда, выпивка, обмундирование и веселье, веселье без конца!».
Закончив призывом выходить из строя и становиться отдельно от «москалей», оратор легко соскочил с ящика и полушепотом, заговорил с штандартенфюрером. Тот кивнул головой. Из рядов военнопленных вышло человек пятнадцать. Переминаясь с ноги на ногу, они смущенно стояли перед общим строем. Неожиданно двое попятились и юркнули на свои места.
— Украинцы, два шага вперед! — громко крикнул Гросс.
Никто не пошевелился. Пошептавшись с штандартенфюрером, «уполномоченный», заложив руки за спину, пошел вдоль застывших шеренг.
— Выходьте, браты украинцы! Выходьте, не лякайтесь! — выкрикивал он, зорко всматриваясь в лица пленников. Некоторых военнопленных он ласково похлопывал по плечу:
— А ты не украинец?
Постепенно ряды украинцев росли. «Уполномоченного рады» привлек рост Старко. Он остановился перед ним:
— А ты не украинец?
Старко мотнул головой и отрицательно цокнул губами.