— Думаю, что Харон хочет сказать, что тоже гордится своим папой.
Не знаю почему, но этот комментарий, черт возьми, сильно ударил по мне.
— Н-не думаю, что я когда-либо заставлял своего с-старика г-гордиться собой, — признался я и увидел, как лицо Мэй вытянулось.
Я провел рукой по ее бледному животу, ухмыляясь, когда мой ребенок снова толкнулся.
— Х-хочу быть х-хорошим отцом, М-Мэй. Хочу, чтобы н-наш сын г-гордился м-мной.
— Будет, — прошептала она, и я увидел, как по ее лицу катятся слезы. — Как он может не гордиться? Сегодня ты встал у алтаря и заговорил. Я видела, как ты боролся со своими демонами и победил. Видела, как ты боролся с горлом за слова, которые так сильно хотел сказать. Перед толпой — твой худший страх — и все же ты заговорил. Ты взял меня за руки, хотя они дрожали, и посвятил себя мне... и нашему сыну, вслух.
Она сделала паузу.
— Он будет гордиться тобой. И я буду смотреть, как он обожает тебя, хочет быть таким же, как ты. Как его папа, который борется, но каждый раз поднимается победителем.
Я сглотнул от ее слов, и она придвинулась ближе ко мне. Ее голова лежала на моей подушке.
— Я написала для тебя клятву, Ривер.
Я кивнул, зная, что она это сделала. Видел кое-что в ее блокноте.
— Я написала ее до того, как мы приняли решение о традиционных клятвах.
Она отвела взгляд, а затем, вернув его ко мне, сказала:
— Я бы хотела сказать ее тебе сейчас.
Я кивнул, ни хрена не мог говорить.
Мэй откашлялась и взяла меня за руку. Потом она заговорила:
— Ривер. Я не знала, что такое жизнь, пока не нашла тебя. Мальчика, который вошел в мою жизнь еще ребенком. Мальчика без голоса, который чудесным образом находил слова в моем присутствии. Мальчика, который поцеловал меня в губы, благословляя чуждым, недостижимым понятием надежды. Мальчика, которого мне всегда было суждено любить. Мальчика, который хранил в своем сердце самую сладкую музыку, который спас меня и показал, что такое быть дома.
Мэй рассмеялась, когда ее голос дрогнул от волнения.
Но я продолжал слушать. Я не хотел пропустить ни одного проклятого слова.
— Ты принял меня, девушку, которая в своей жизни не знала ничего, кроме боли и печали. И с того момента, как я снова увидела тебя, спустя годы после того, как ты утешал меня у забора, сломленного, израненного ребенка...
Она улыбнулась.
— И поцеловал меня, восьмилетнюю девочку, в губы, я была твоей. Мы боролись. Нам пришлось изо всех сил бороться, чтобы быть вместе, преодолевая слишком много препятствий, чтобы их можно было сосчитать. Но, в конце концов, наша любовь восторжествовала. Любовь, которую невозможно закалить в таком суровом мире, но которая, несмотря ни на что, восстает из пепла, чтобы быть чистой, настоящей и истинной.
Мэй положила руку мне на щеку.
— Потому что ты — мой Аид, мой скрытный, измученный темный лорд. А я — твоя королева, твоя Персефона, голубоглазая женщина, которая видела сквозь твой щит и завоевала трофей твоего сердца. Чтобы навсегда сохранить. Ты навсегда мой. А я навсегда твоя.
Мэй выдохнула, когда закончила, и у меня не было гребаных слов. Я всегда был плох в этом, но на этот раз все было еще хуже.
— Т-ты все для м-меня, д-детка, н-навсегда, — сказал я и увидел, как лицо Мэй растаяло в гребаном чистом счастье. — Т-ты это знаешь, д-да? У меня нет с-слов, н-но у меня есть это о-обещание.
— Спасибо, — прошептала она, как будто я только что посветил ей чертово стихотворение или что-то в этом роде.
— Люблю тебя, детка, — сказал я и еще раз поцеловал ее в губы.
— Я тоже тебя люблю, — сказала она и просияла. — И ты ни разу не заикнулся.
Я снова захватил ее губы.
Когда Мэй отстранилась, она сказала:
— Сыграй для меня, Ривер. — Ее рука легла на живот. — Для нас. — Соскользнув с кровати, я взял гитару и сел рядом с ней. Мэй прилегла мне на плечо и обняла за талию.
И я играл. Играл и пел, пока снова не взял ее, лицом к лицу, глядя в эти гребаные волчьи глаза, которые я так любил.
Те, которые я никогда не отпущу.
Ни на одну гребаную секунду.
Эпилог
Стикс
Побережье, Техас
На следующий день…
Я смотрел, как она бежит по песку. Солнце садилось, и надвигалась ночь. Она с улыбкой оглянулась через плечо, потом снова посмотрела на океан. Я вдыхал дым затяжку за затяжкой и чувствовал песок под ногами. Я прислонился к крыльцу домика, которого мы сняли на неделю.
Никакого клубного дерьма.
Здесь не было никого, кроме нас.
Только я, Мэй, гребаный песок и море.
— На что похож океан? — спросила она много месяцев назад. — Каково это — чувствовать песок под ногами? Каково, когда волны плещутся по твоим голым ногам?
— Ничего особенного просто океан и все, — сказал я и пожал плечами.
— Я мечтаю увидеть его, — сказала она, лежа у меня на груди. — Я читала об этом в книгах. Это была настоящая мечта — вдыхать соленый воздух и гулять по золотому песку.
Я знал, что должен привезти ее сюда, когда Красотка начала говорить мне о медовом месяце. Гребаный медовый месяц. Я был Презом долбанного преступного МК. Было не до медового месяца на тропических островах. У нас были враги, которые вынюхивали все вокруг двадцать четыре на семь, ожидая шанса нанести удар. Мне нужно было совершить вылазку и обменять оружие.
Но я мог сделать это. Техас. Пляж. Мэй вела себя так, словно я только что подарил ей гребаное солнце.
— С-садись в г-грузовик, — сказал я ей сегодня утром. — Я-я хочу тебе кое-что п-показать.
И Мэй села. Лила собрала ей сумку на неделю. Мне просто нужен был мой жилет, футболка и джинсы.
— Куда мы едем? — спросила она.
— К-кое-куда, — ответил я, и мы ехали четыре часа, пока не добирались сюда.
Когда пять минут назад я открыл дверь, лобовое стекло не показывало нам ничего, кроме дома и частного пляжа, Мэй ахнула и замерла на своем месте.
— Стикс, — прошептала она, затем открыла дверь грузовика и вышла наружу.
Ее руки закрыли лицо, затем опустились, когда она откинула голову назад и закрыла глаза, ветер пробежался по ее коже.
А потом она побежала по песку, отбрасывая сандалии в сторону. Она громко рассмеялась, чувствуя песок под ногами. А потом она побежала навстречу волнам.
Я последовал за ней, закурил, и вот я здесь.
Счастливый гребаный крик вырвался у Мэй, когда вода коснулась ее ног. На ней было длинное белое платье, волосы распущены. Ветер взметнул черные как смоль пряди, и когда она снова посмотрела на меня, смеясь и улыбаясь своими розовыми губами, которые я так любил, ее голубые глаза сияли ярче, чем когда-либо прежде.
Она остановилась и протянула руку. Как чертов мотылек на гребаное пламя, я шел по песку, пока не оказался рядом с ней у кромки воды. Я обнял ее за талию, и она снова прижалась ко мне, накрыв мои руки своими.
— Не могу поверить, что ты дал мне это, — прошептала она дрожащим голосом, глядя, как солнце опускается за горизонт.
— Да, — прохрипел я.
— Ты всегда даришь мне мои мечты, Ривер. Все. Каждый день с тобой — это благословение. — Она повернулась в моих объятиях. — Каждый день с тобой — это сбывшаяся мечта. Я с трудом могу поверить, что это моя жизнь.
— Да, — повторил я и поцеловал ее в губы.
Когда я отстранился, Мэй взяла меня за руку.
— Пойдем в дом? Я очень хочу показать, как сильно тебя люблю. Хочу показать тебе, как сильно тобой дорожу. И хочу заняться любовью со своим мужем, с тем, кто дает мне мир так, как я никогда не верила, что это возможно.
Мэй улыбнулась, ветер развевал ее волосы, я посмотрел в эти гребаные волчьи глаза, которые обожал, и просто ответил:
— Да.
С ней это всегда будет чертово да.