Николай ВикторовичАгафонов
ДА ИСПРАВИТСЯ МОЛИТВАМОЯ
повесть
Пролог
Выстрелы ещё слышались,но уже в отдалении. Анна огляделась. Поле, слегка припорошенное снегом,казалось серым, мертвенным. Таким же мертвенным, как и лицо майора Коновалова.Эту мертвенность подчеркивали багровые пятна, проступившие сквозь бинты, ибезучастный взгляд раненого. Анна уже пыталась тащить раненого, но этибесплодные попытки пришлось оставить. Слишком грузен был майор, ее хрупких силне хватало. Подумывала ползти за подмогой, но именно этот взгляд, безразличныйк собственной судьбе и вообще ко всему вокруг, удерживал медсестру. Ейказалось, что жизнь в Коновалове теплится лишь благодаря ее присутствию, аотползи она на несколько шагов, и уже не понадобится никакая подмога.
— Потерпите, товарищмайор, — сказала Анна и увидела, как на мгновение ожил взгляд майора, а еголицо дернулось, словно от ухмылки. Затем взгляд вновь потух.
Женщина в отчаянии ещераз огляделась — сквозь дымку, застилающую искореженное взрывами поле, ейпочудилось движение. Мелькнули силуэты в серых шинелях.
— Боже милостивый! Даэто же свои. — Анна вскочила и замахала руками: — Эй, сюда! Сюда! — И тут жепочувствовала острый толчок в спину.
Она с удивлениемпоглядела назад. Никого, только вдруг небо дрогнуло, а затем, словно гигантскаякарусель, провернулось на невидимой оси раз, потом другой.
— Господи помилуй! —прошептала Анна, и земля вздыбилась и ударила женщину своей мерзлой твердью влицо. Обжигающая боль заполнила все ее существо, а затем и небо, и боль, истрах, и отчаяние погрузились в непроглядную тьму.
Впереди что-то светлело.Анна шагнула к свету и оказалась в храме. Храм сиял белизной, словно умытыйсолнечным светом. Мимо нее прошли три юные гимназистки с нотами в руках. Анначуть не вскрикнула, признав в одной из девушек свою сестру Олю, но таобернулась и прижала палец к губам. Анна сдержалась и последовала за сестрой,одновременно вдруг осознав, что она сама и есть одна из этих девушек-гимназисток.«Это же сон», — догадалась Анна и тут же испугалась, что может проснуться.Возле амвона они опустились на колени и запели. Хрустальная чистотатрехголосного созвучия вознесла под своды купола Божественные словапсалмопевца: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние рукумоею...»
В священнике, стоящем упрестола, Анна узнала протоиерея Владимира Каноникова, расстрелянного краснымив восемнадцатом. От его кадильницы струился розовый дымок, маленькими облачкамимедленно выплывая из раскрытых Царских врат, наполняя храм душистой легкостьюаромата. Свет стал меркнуть. Анна оглянулась и увидела, что стоит уже одна, ине в храме, а посреди лагерного барака. Барак был пустым и потому казалсяособенно мрачным. Она осмотрелась в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Ни единойдуши, только голые нары. Сердце сжалось. Все тело налилось тяжестью, так чтозахотелось лечь на нары. Но при этом Анна понимала, что если она сейчас ляжет,то уже никогда не встанет. Она опустилась на колени и запела:
— Господи! Воззвах кТебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе!
И с первыми словамимолитвы барак просветлел. Стены его раздвинулись и стали прозрачными. Она вновьбыла посреди храма, но уже в окружении монахинь и послушниц монастыря. Они пелитот же прокимен. Анна оглянулась. На игуменском месте стояла матушка настоятельница.Она вначале приветливо улыбнулась Анне, а затем слегка погрозила ей пальцем:мол, не смей отвлекаться на службе.
Сознание возвращалосьпостепенно. Сначала мир ожил в звуках чьих-то голосов, шепота, скрипа и шуршания.Потом пришла память. Память о жгучей боли. Веки ее дрогнули, но открывать глазабыло страшно. Казалось, если их открыть, вернется боль. В ее сознании продолжалзвучать великопостный прокимен: «Положи, Господи, хранение устом моим, и дверьограждения о устнах моих».
Пожилая санитарка,сидевшая возле ее кровати, отложила спицы с вязаньем и прислушалась. Неразобрав, что шепчет раненая, она встала и торопливо вышла из палаты.
Анна вновь услышалаголоса и наконец решилась открыть глаза. Прямо над собою увидела склоненноелицо подполковника медицинской службы Смышлянского.
«Не уклони сердце мое всловеса лукавствия, непщевати вины о гресех», — мысленно произнесла Аннаокончание прокимна, но губы при этом у нее дрогнули. Смышлянский подумал, чтоона собирается заговорить, и испуганно замахал рукой:
— Не разговаривайте,Анна Александровна, не надо! Лежите спокойно.
По щекам Анны потеклислезы, исчезая в бинтах, тугой повязкой обрамлявших лицо.
— Ну что вы, голубушка?Теперь-то чего? — пробормотал в растерянности доктор и обернулся к санитарке: —Надежда Ивановна, два кубика, пожалуйста, и можно дать теплой водички.
После укола и несколькихглотков воды Анна заснула. Когда проснулась, было уже утро. На побеленномпотолке палаты играли солнечные блики. Она вспомнила, как ее старенькая няня,Анисия Егоровна, уверяла их с сестрой Олей, что это не солнечные зайчики, каких обычно называли, а свет, исходящий от Ангелов, когда они прилетают вчей-нибудь дом.
Глава 1. Няня
Снег лежал везде. Натротуаре, на крышах соседних домов, на деревьях. На попоне, прикрывавшей спинупонурой кобылки, запряженной в сани. На картузе и сутулых плечах кучера, чтоожидал седока напротив их дома. Даже пышные усы и борода извозчика были покрытыинеем.
Сестренки Берестовы, Оляшести и Аня пяти лет, уткнулись разгоряченными лбами в холодное оконное стекло.Ямщик дремал. Смешной кучер, как можно дремать на морозе? А может, он не кучер,а Дед Мороз? Оля и Аня прыснули смехом от такого нелепого предположения. Этогоямщика они видели много раз и раньше. Но где же тогда Дед Мороз? До того какприлипнуть к окну, они с визгом и хохотом носились по залу. Их мама, АнастасияАркадьевна, вместе с горничной Полиной наряжала елку. Вначале девочки тожепомогали взрослым, пока можно было вешать игрушки на нижние ветки. Потом началишалить. Анастасия Аркадьевна прикрикнула на них, а когда сестры присмирели,предложила им подойти к окну и попросить у Деда Мороза подарков на Рождество.
В доме АлександраВсеволодовича Берестова, директора мужской классической гимназии, как и во всехпрочих домах уездного города Кузьминска, готовились к встрече Рождества инового, 1906 года. Менялись ковры и портьеры во всем доме. Этот ритуалнеизменно совершался к Рождеству и Пасхе, чтобы подчеркнуть особуюторжественность события. Дом действительно словно преображался, но АлександрВсеволодович каждый раз подтрунивал над этим обычаем, называя его купеческим.Его супруга, Анастасия Аркадьевна, уязвленная иронией мужа, в долгу неоставалась:
— Милый мой, у тебякругозор уездного дворянина. А между прочим, в Петербурге, в домахаристократов, к Рождеству и Пасхе тоже настилают праздничные ковры и меняютпортьеры.
Анастасия Аркадьевна,дочь отставного полковника от инфантерии, получила образование в Петербургскомпансионе благородных девиц. Она так никогда и не смирилась с пребыванием вглухой провинции и считала свою жизнь загубленной. Если она о чем-то беседовалас приходившими к ним гостями, то всякий раз поворачивала разговор квоспоминаниям о Петербурге. Александр Всеволодович и в этом случае не отказывалсебе в удовольствии беззлобно подшучивать над столичной ностальгией супруги. Кразладу в семье эти взаимные колкости не приводили, а лишь повышали тонусобщего настроения.
Оля обернулась от окна:
— Мама, там нет ДедаМороза, только кучер один.
— А вы крикните, ДедМороз вас и услышит, — заверила девочек Анастасия Аркадьевна.
— Дедушка Мороз, мнекуклу!
— И мне куклу!
— Хитренькая, я перваякрикнула!
— Ну и что? Зато ягромче.
Все закончилосьочередной ссорой, и сестренки с плачем разошлись по разным комнатам.
Но, как гласит русскаяпоговорка, «вместе тошно, а врозь скучно», и вскоре девочки, позабыв обо всехогорчениях, побежали на кухню посмотреть, что там готовит к празднику АгафьяФедоровна.
Кухарка, вручив им попирожку, тут же выпроводила, чтоб не мешали. Ох и вкусные пирожки у Агафьи —ароматная сладкая начинка и хрустящая корочка!
Сестры побежали к своейняне, Анисии Егоровне. Ее небольшая комната находилась как раз между кухней илестницей, ведущей на второй этаж. У одной стены располагалась деревяннаякровать, у другой — огромный сундук. Между кроватью и сундуком — маленькоеоконце, выходившее на глухой двор, и потому в комнате всегда стоял полумрак. Нодевочкам убогая каморка их доброй няни, где было много икон и разноцветныхлампад, очень нравилась. Лики святых в мерцающем свете лампад казались живыми.Когда няня по-крестьянски молилась: «Святые угоднички Божии, молитесь о нас,грешных», сестры становились рядом на колени и тоже усердно отбивали поклоны.
Теперь же, влетев вкомнату няни, Аня сразу подбежала к Анисии Егоровне, протягивая ей пирожок:
— Няня, откуси, оченьвкусно.
Анисия Егоровнаулыбнулась:
— Знаю, деточка, чтовкусно, но сегодня сочельник и до первой звезды кушать нельзя.
— Ах, — огорчилась Аня,— а мы уже поели.
— Вы еще ангелочки, вамможно, а мне, грешнице, надо ждать.
— А почему надо ждатьзвезду? — допытывалась Ольга.
— Почему? Толком-то незнаю, а что сама слышала от людей, могу рассказать.
Девочки тут же уселисьна сундук и замерли в ожидании.
— Так вот, — началаАнисия Егоровна, — было это очень давно. На небе вдруг появилась звезда. Датакая яркая, такая красивая, что глаз не отвесть. И стала та звезда по небуходить, да людям рассказывать, что скоро, мол, родится на земле Христос —избавитель мира. Вот, мои касаточки, как все было-то. С тех пор весьхристианский люд перед Рождеством на себя пост накладывает, а особливонакануне, в сочельник. Тут до первой звезды ни-ни.
— А разве звезды могутразговаривать? — с сомнением спросила Оля. — Мама нам говорила, что звездочки —это свечи, которые зажигают Ангелы, когда маленьким детям пора идти спать, а