свечи разговаривать не могут.
Анисия Егоровна намгновение смутилась, но сразу нашла что ответить.
— Мама вам правдусказывала, Ангелы их и зажигают, а то кто же еще? Только та звезда уж совсемнеобыкновенная. Она была Самим Господом зажжена, чтобы поведать о Рождестве, дазаодно и научать народ, как правильно Богу кланяться. В те времена всякихнехристей много было. Так и в молитве поется: «Звездою учахуся Тебе кланятисясолнцу правды».
— Няня, расскажи еще, —просят девочки.
— Ну что же, слушайте,коли не надоело.
Девочки не сводили сняни восторженных глаз. Слушали затаив дыхание о злом и коварном царе Ироде идобрых пастухах, об Ангелах, прославляющих рождение Спасителя. Когда нянярассказывала об избиении царем Иродом младенцев в Вифлееме, девочки дажезаплакали. Анисия Егоровна, спохватившись, что слишком увлеклась рассказом,стала утешать сестренок:
— Ну что вы, родненькие,те младенчики святые — мученики за Христа. Они тяпереча ангелочками стали.Живут у Бога, на небушке, да и звездочки зажигают. Лучше я вам расскажу, как мына сочельник ходили по дворам колядовать.
Анисия Егоровна сталарассказывать, как, будучи еще девчонкой, они с подружками и парнями наряжались,кто во что горазд, и ходили по дворам поздравлять односельчан с Рождеством.Потом она прокашлялась и вдруг с характерным народным подголоском запела:
Зазвонили звоны
Да по всей Вселенной,
Радуйся!
Ой, радуйся, Земля,
Сын Божий народился!
Сестры развеселились истали уговаривать няню, чтобы она их обучила хоть одной колядке. Когда девочкипришли в зал, они бросились к матери, перекрикивая друг друга:
— Мама, мамочка, Иродплохой, он хотел Христа убить! А Ангелы спасли! Они сказали Иосифу и МатериБожией: бегите, пока не поздно. Вот они и убежали. — При этих словах девочкизвонко засмеялись, радуясь, как ловко Ангелы провели злого царя Ирода.
Прошла зима. Веснойдевочки прощались со своей няней навсегда. Анисия Егоровна возвращалась вдеревню, а к сестрам была приставлена гувернантка-немка, чтобы обучать ихграмоте. Сестры плакали, няня успокаивала их тем, что обещала иногда навещать.
Вместе с няней домпокидала теплая искренняя молитва к Богу. Чету Берестовых нельзя было назватьбезбожниками. Они ходили по праздничным дням в храм и брали с собою детей. Аодин раз в год, на Страстной неделе, Александр Всеволодович даже говел и вВеликий четверг причащался. Анастасия Аркадьевна причащалась, кроме Великогочетверга, еще и на свой день Ангела. Иконы в доме тоже имелись, и лампадкиперед ними горничная зажигала регулярно по праздникам и воскресным дням. Ноперед этими иконами никто не молился. Как и вся либеральная интеллигенция тоговремени, они были совершенно равнодушны к вопросам веры. А вот у АнисииЕгоровны, пока она жила в доме Берестовых, лампадка горела постоянно. КогдаАнисия Егоровна становилась на молитву, девочки вставали с ней рядом имолились. Они любили слушать рассказы няни о чудесах Божиих, которые АнисияЕгоровна с наивным простодушием перемежала с народными поверьями и сказаниями.
Элиза Арнольдовна, ихгувернантка, может, и читала в своей комнате лютеранские молитвы, но девочки отнее имя Божие слышали лишь в постоянных восклицаниях к месту и не к месту «MeinGott!» (Мой Бог — нем.) Педантичная и аккуратная немка была честной идоброй женщиной, но любовь своих подопечных даже после нескольких лет жизни вдоме Берестовых так и не стяжала, а вот неграмотная и простая крестьянка АнисияЕгоровна оставила глубокий след в сердцах девочек на всю жизнь.
Зато в семье Берестовыхуделяли большое внимание усвоению правил хорошего тона. Приобретение внешних«приличных манер» ставилось в основу домашнего воспитания. «Манеры не пустяки,— не раз повторяла Анастасия Аркадьевна, — они плод благородной души и честногоума». Александр Всеволодович любил цитировать Наполеона Бонапарта: «Будущиехорошие и худые поступки ребенка зависят всецело от матери» — и от себядобавлял: «Домашний круг служит лучшею школою вежливости, и женщина в этомблагом деле незаменимый наставник». Анастасия Аркадьевна вполне оправдывала этуверу мужа и с педантичной настойчивостью внушала дочерям:
«Хорошие манеры — этопрежде всего изящество в обхождении, которое является не менее важным условиемдля приобретения успеха в жизни, чем таланты».
Оля и Аня успешно спокорностью усваивали эти уроки, не нарушая общей гармонии семейногоблагополучия.
Глава 2. Оля
Оля и Аня совершенно непоходили на родных сестер, ни внешностью, ни характером. Оля была девушкойсдержанной, рассудительной и даже несколько педантичной, поэтому считала своимдолгом делать сестре замечания за ее, как Оля выражалась, «необдуманныепоступки». Аня относилась к этому очень болезненно и не признавала старшинствасестры. Наоборот, будучи девушкой бойкой и самоуверенной, она ощущала в себедаже некое превосходство над сестрой, которое и старалась постоянно выказывать.Это соперничество приводило к частым ссорам по мелочам.
Соперничала в большейстепени, конечно, Аня, стараясь во всем превзойти старшую сестру. Оля же почтиникогда не была зачинщицей, зато всегда приходила мириться первой. Только одинраз она не пришла мириться — после гимназического бала, устроенного в честь днярождения императрицы Марии Федоровны. В женскую гимназию пригласили для танцевучеников мужской классической гимназии. Аня давно замечала, что сестре нравитсягимназист старших классов Константин Тураньев, сын богатого уездного помещика.Ане тоже нравился Тураньев, но в этом она не призналась бы даже самой себе. Вэтот же раз, не столько из чувства соперничества, сколько из желания доказатьсвое женское превосходство над сестрой, она решила подразнить Олю. Как толькоТураньев показался в зале, Аня, проходя мимо него, как бы невзначай обронилаплаток. Юноша, естественно, тут же подскочив, галантно подал ей его. Завязаласьнепринужденная беседа, и Тураньев пригласил Аню на первый танец. Но и весьостальной вечер он от нее не отходил. Ольга танцевала с другими кавалерами, ноАня, зорко наблюдавшая за ней, видела, как сестра бросает в их сторону взгляды,в которых отражалась мука ревности и отчаяния. Что-то наподобие упрека совестикольнуло Аню в сердце.
— Вам нравится моясестра? — спросила она у Тураньева во время танца.
— Ваша сестра, —Тураньев покраснел, — она прекрасная девушка, — и взгляд его стал почему-тосерьезным.
— Мне очень приятно этослышать, — холодно сказала Аня, — но вы не ответили на мой вопрос.
Тураньев заколебался.Танец в это время закончился. Аня, не дожидаясь ответа, присела в реверансе иуже собиралась уйти, как Тураньев удержал ее за руку. Аня посмотрела на неговопросительно и в то же время с вызовом. Юноша, покраснев еще больше, наклонилголову. Анну позабавило его смущение.
— Ну, что вы хотите ещесказать о моей сестре?
Тураньев, запинаясь,проговорил:
— Нет, не о вашей сестре.
— О ком же?
— Я хотел сказать, чтовы... — он опять запнулся, — вы мне очень нравитесь, — наконец договорилТураньев.
Теперь пришла очередьвспыхнуть Ане, но не от стыда перед Тураньевым. Она вдруг поняла, что поступилапо отношению к своей сестре подло. Негодуя на свой поступок, Аня отчего-топочти возненавидела Тураньева. Резко выдернув руку, она почти бегом устремиласьиз зала.
Вернувшись домой счувством вины, Аня все не решалась подойти к сестре. Оля тоже ее избегала. Ужена следующий день, проходя мимо Олиной комнаты, Аня услышала, что сестраплачет. Какое-то время она прислушивалась, а затем неуверенно постучала. Неуслышав ответа, вошла. Оля уже не плакала, а в упор смотрела на Аню мокрыми отслез глазами. В ее взгляде Аня уловила что-то доселе ей неизвестное, какую-тотвердость, непримиримость. Она сама собиралась сразу же, как войдет к сестре,молить ее о прощении, теперь же, наткнувшись на взгляд сестры, внерешительности остановилась.
— Почему ты такая злая?— Голос сестры дрожал. Это был не вопрос, а приговор.
— Да как ты можешь? Ведья первая пришла! — Дальше Аня говорить не могла и выбежала из комнаты.
После этого случаясестры не разговаривали между собой почти два месяца. Неизвестно, сколько быпродолжалась эта размолвка, но Оля неожиданно заболела скоротечной чахоткой.Потрясенная болезнью сестры, Аня почему-то ощутила себя виновницей ее тяжелогонедуга. Это чувство доводило ее до отчаяния. Уже несколько раз, обливаясьслезами, она просила у Оли прощения за все нанесенные обиды. Оля кроткопрощала, но в душе Ани не наступало успокоения. Болела Оля недолго, всего шестьнедель, и все это время Аня не отходила от нее.
За день до смерти сестрыАня сидела возле ее постели. Оле только что вкололи морфий. Аня с состраданиемвглядывалась в изможденное болезнью лицо сестры. Светло-карие глаза Ольги отнеобычно расширенных зрачков казались черными. Они неотрывно смотрели пабольшую старинную икону Нерукотворного Спаса. Вдруг она ясным голосомпроизнесла:
— Аня, мне страшноумирать, но сейчас я молю Бога, чтобы смерть наступила скорей. Мне хочетсяуспокоения.
— Зачем ты так? — смукой в голосе проговорила Аня, взяв сестру за руку.
— Тебе это труднопонять. Я знаю, что умру, но мне хочется верить, понимаешь? Верить, что мояжизнь не закончится после смерти. Очень хочется.
— А разве ты не веришь?— спросила с замиранием сердца Аня.
Оля прикрыла глаза идолго молчала. Аня тоже молчала, боясь повторить вопрос. Наконец Олязаговорила:
— Мне хочется веритьтак, как верила наша няня. Ты помнишь Анисию? Помнишь, как мы с ней молились? Яхочу теперь иметь такую же детскую веру.
При этих словах она тихозаплакала.
— Сестренка, а ты верь,верь! — вскричала Аня с отчаянием, и у самой полились слезы. — Мы теперь вместебудем верить. Правда?
Едва заметная улыбкаскользнула на лице Ольги.
— Правда, — тихо сказалаона. — Я еще хотела просить тебя, когда я... ну словом, когда меня не станет,ты обещаешь молиться за меня?
— Оля, зачем ты такговоришь? — в испуге воскликнула Аня.