— Доченька, ты слышишь,мы переезжаем в Петербург, тебе надо собраться и попрощаться с матушкойигуменьей.
Аня упала передродителями на колени:
— Папа, мама, умоляювас, не губите меня! Оставьте здесь, в монастыре. Я не могу больше в миру, ятам помру.
Анастасия Аркадьевназаплакала.
— Ладно, ничего, видать,не поделаешь, — как-то отчаянно махнул рукой Александр Всеволодович. — Если тыдействительно нашла свое счастье в монастыре, живи. Но если в конце концовпоймешь, какую ошибку совершила, приезжай. Мы дочь свою всегда примем.
В это время подаликоляску, и Аня кинулась на шею сначала матери, а потом отцу.
Слез у нее не было,просто все сжалось внутри и похолодело. Хотела попросить благословения уродителей, но так и не решилась.
Когда коляска подымаласьв гору, Аня увидела спины родителей. Мамина голова склонилась на плечо отца.«Бедные мои, милые и одинокие», — пронеслось у нее в сознании, и вдруг пришлочувство, что видит она их в последний раз. Хотела бежать вслед, но подкосилисьноги. Она села прямо на землю и горько зарыдала.
Вечером схимонахиняАнтония, которая после случая с самоваром стала Аниной духовной наставницей,позвала ее к себе в домик.
— Как ты себячувствуешь? — спросила она и тут же, не дожидаясь ответа, продолжила: — Знаю,тебе трудно, особенно сегодня. Мир оставлять нелегко. Вспомни святых, какуюборьбу выносили они, порывая с миром, с язычеством.
Мать Антония долгоутешала Аню и молилась вместе с ней. К себе Аня вернулась обновленная иокрепшая духом.
В Петербурге случилсяпереворот, к власти пришли большевики. Может быть, все эти события сократилисрок Аниного испытания. В конце ноября, когда выпал первый снег, матушка игуменьяпозвала Аню вместе с Акулиной и объявила им об окончании испытания. Одевалиновых послушниц у матушки в гостиной. Вот уже пропеты трипеснцы и принеслисшитые апостольники, рясы и скуфьи. Собрались сестры посмотреть на чиноблачения. Аня с Акулиной стояли перед игуменьей на коленях и их облачали припении псалма: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся». Но вотони одеты и игуменья произносит краткое наставление. Теперь Аня и Акулина,радостные и взволнованные, спешат в храм. По благословению игуменьи Анястановится на клирос. Пела она с таким чувством, словно все песнопенияприобрели для нее какое-то новое, доселе неведомое значение. Каждое словопадало в ее душу и зажигало огнем пламенной веры и любви к Господу.
Мало что изменилось вбыту Ани. Те же послушания и те же труды. Только перешли из гостиницы в сестринскийкорпус и обедали вместе с сестрами обители на втором этаже трапезной.
Трапезная в обители быладвухэтажная, каменная, светлая, с иконостасом, расписанная картинамибиблейского содержания. Как-то раз Ане довелось впервые читать в трапезной заобедом. Пропели молитву, а читать никто не шел. Благочинная, мать Павла,подошла к Анне, слегка подтолкнув ее к аналою:
— Иди, сестра, читай.
Аня робко пошла. По меречтения ее голос окреп, и читала она ясно и выразительно. По окончании трапезысестры окружили Аню и благодарили, говоря:
— Как хорошо ты читаешь,похоже на то, как покойная наша матушка Елиферия читала.
Анне было приятнослушать эти похвалы, и улыбка не сходила с ее лица.
После вечерней службыматушка игуменья повелела Анне зайти к ней в келью. Шла Аня с неспокойнымсердцем. Подойдя к келье матушки игуменьи, дрожащим голом произнесла:
— Господи, Иисусе ХристеБоже наш, помилуй нас!
Услышав ответное«аминь», она вошла в игуменские покои и подошла к настоятельнице подблагословение.
— Больше на трапезе нечитай, — сказала игуменья, благословляя ее.
— Почему? — вырвался уАни невольный вопрос, когда она поцеловала руку игуменьи.
— У послушницы нет слов«почему». Твое одно слово должно быть — «благословите». Ты читала хорошо,получила похвалу от сестер, но я издали наблюдала за тобой и видела, какнаслаждалась ты похвалой, а похвала — ржавчина для души и особо опасна длямонаха. Все в тебе не твое: голос, ум, здоровье — все это дал тебе Господь. Онпривел тебя в эту святую обитель, а люди монастырские у Бога наперечет, немногоих. Монах тот, кто совершенствуется внутренне. Как заметишь помысел, так и гониего. Поползнуться в грех дело человеческой немощи, попускается для смирения иуязвления совести, а пребывать без внимания к своим помыслам, без желания искоренитьхудые мысли — дело постыдное и гибельное. Написано: «Елико падеши, толиковосстани и спасешися».
Аня земно поклониласьматери настоятельнице и просила у нее прощения.
Глава 9. Тураньев
Начавшаяся Гражданскаявойна до поры до времени обходила уездный городок Кузьминск стороной.Революционные события в России насельницам монастыря казались не толькодалекими, но и малоправдоподобными. И только когда пришла весть о расстрелецарской семьи, смятение, граничащее с ужасом, охватило весь монастырь. «Почемуже небо не упало, когда подняли руку на помазанника Божия? — в страхе шепталисестры. — Никак последние времена наступают?» Действительно, наступалипоследние времена, но не мира, а обители, за стенами которой сестры думали вбезопасности пережить смутное время.
Власть большевиков вКузьминске была установлена без особых осложнений. Просто из губернского центраприбыли уполномоченные представители новой власти и взяли всё в свои руки.Право властвовать они подтвердили не только мандатами, но и отрядом вооруженныхматросов. С приходом новой власти в городке стало твориться что-тоневообразимое для его жителей, привыкших к спокойному и размеренному укладупровинциального быта. Арестовывали и препровождали в тюрьму каждого, ктовызывал хоть малейшее подозрение, а под подозрение мог попасть любой гражданиннепролетарского происхождения. Монастырь пока не трогали, но сердца монахиньуже предчувствовали плохое. Вскоре были арестованы настоятель собора отецВладимир и еще несколько священников и монахов. Поговаривали, что арестовали ихза служение панихиды по убиенному императору и его царственному семейству.Толком никто ничего не знал. Игуменья вместе с матерью благочинной уехала вгубернский город к архиерею и долго не возвращалась. Еще раньше ее возвращенияпришел слух, что арестован архиерей, якобы за участие в контрреволюционномзаговоре. Верилось с трудом, что престарелый архиепископ участвовал вкаких-нибудь заговорах. Приехавшая игуменья подтвердила арест архипастыря.
Меж надеждой и отчаяниемпрошло лето 1918 года, наступила осень. В монастыре готовились к престольномупразднику Введения во храм Пресвятой Богородицы. Обычно в этот день к монастырюсходились многие крестьяне из окрестных сел и деревень. Шли по сельским дорогамкрестными ходами с хоругвями и крестами. Но в этот раз служба уже началась, аеще ни одного крестного хода в монастырь не прибыло. Игуменья оченьбеспокоилась. Вскоре прибежал один крестьянин и сказал, что все дороги к городуперекрыты красными, ждут наступления Добровольческой белой армии и крестныеходы остановили, а мужиков, годных по возрасту к службе, тут же рекрутировали вкрасные части. После службы, уже к вечеру, в верстах пяти от монастыряпослышались канонады орудий и выстрелы. К ночи все смолкло. Утром принеслирадостную весть — город освобожден от большевиков. Из тюрьмы выпустили всехарестованных по обвинению в контрреволюции. Вновь налаживалась привычная жизнь.Открывались лавки и рестораны, в городском саду зазвучал оркестр, как в старыедобрые времена. Мать игуменья, узнав обо всем, сказала с горечью:
— Не пьянствовать ивеселиться надо, а молиться Богу о спасении земли Русской.
На следующий день Аннепередали о желании какого-то офицера видеть ее. Матушка игуменья благословилапослушницу выйти к посетителю, но только в сопровождении монахини Корнилии. Вцерковном дворе перед монастырским собором поджидал молоденький прапорщик. Аннахоть и с трудом, но узнала в нем Тураньева. Первым ее желанием былоразвернуться и уйти. Тураньев, словно почувствовав настроение Анны, поспешношагнул ей навстречу:
— Анна Александровна, уменя к вам вести о родителях ваших.
— Что с ними? — вволнении воскликнула Анна и шагнула так близко к Тураньеву, что Корнилия громкохмыкнула, напоминая о приличии для послушницы монастыря.
— Успокойтесь, они живыи сумели выехать в Финляндию. Очень скорбели о вас.
— Слава Богу! — Аннаоблегченно вздохнула и перекрестилась.
Тураньев бросил взглядна стоящую невдалеке монахиню Корнилию, и наступило неловкое молчание. Анначувствовала, что Тураньев хочет что-то сказать, но не решается. Исполненнаяблагодарности за известие о родителях, она не могла уйти сразу, не поговорив сним хотя бы из вежливости.
— А как ваши родители? —спросила она, не поднимая головы.
— Их сожгли в нашейусадьбе.
— Как сожгли?! —вскрикнула Анна, подняв испуганный взгляд на Тураньева.
— Заперли в собственномдоме и подожгли. — При этих словах Тураньев потупился.
— Кто?
— Разве вы не знаете? —Тураньев уже в упор смотрел на Анну.
Она молчала, понимая,что это не вопрос.
— Я буду их уничтожать,всех, — сказал вдруг Тураньев с таким ожесточением, что Анна отшатнулась отнего.
Словно опомнившись,Тураньев вновь поник головой.
— Простите, ради Бога,Анна Александровна, и помолитесь за моих родителей. Честь имею.
Он козырнул и, четко,по-военному развернувшись, решительно зашагал к воротам монастыря. Анна стоялаи смотрела ему вслед, пока он не скрылся за монастырской калиткой. Корнилияслегка коснулась ее плеча:
— Пойдем, сестра.
Анна, не поворачиваясь кКорнилии, закрыла лицо руками и заплакала. Монахиня не стала ее успокаивать, апросто сказала:
— Ну что же, плачь.Ничто не омывает наши души от скверны мира сего, как слезы.
Эти слова Анну почему-тосразу успокоили. Она повернулась и с благодарностью посмотрела на монахиню.
— Что, сестра Анна,небось думала, что я мучительница и души у меня нет? Душа есть, да греховмного. Пошли, у них своя война, а у нас своя.
Через неделю подошли