— Стреляйте, я готов.
Тогда революционерпришел в такую ярость, что вместо того, чтобы стрелять, стал бить рукояткойпистолета по благословляющей его деснице. Рассказ о казни отца Владимира придалдевушкам мужества, и они сами начали готовиться к смерти.
Наконец-то Анну вызвалик следователю. Следователь — маленький, щупленький человечек — часто сморкалсяв платок и задавал вопросы, которые Анне казались совсем не относящимися кделу. Не получала ли она писем от родителей? Поддерживает ли связь с кем-нибудьиз знакомых и друзей своих родителей? При этом следователь не задал ни одноговопроса об обстоятельствах дела с рабочим, напавшим на Анну в монастыре.Напоследок он ей сказал:
— Учтите, гражданкаБерестова, советская власть — это серьезно и надолго, и мы никому не позволимподрывать ее основы.
Анну увели вновь вкамеру и вызвали Акулину. В камеру Акулина больше не вернулась. Ее последопроса сразу же отпустили на свободу, хотя она тут же призналась следователю,что сама ударила по голове Михайлова.
— Подумаешь, мужика поголове треснула, — пожал следователь плечами, — ты представитель бедноты и радитаких, как ты, мы революцию свершили. Иди и больше с гражданкой Берестовой необщайся. Она из класса эксплуататоров и тебе не пара. Не позволяй этимразвращенным дворянским девицам морочить тебе голову.
Когда же Акулинапожелала вернуться в камеру, чтобы быть рядом с Анною, следователь велелсолдатам прогнать ее из тюрьмы.
Вскоре Анне объявили,что она приговорена к расстрелу за контрреволюционную деятельность. Как онамысленно ни готовилась к этому, но, услышав приговор, пала духом. Всю ночьпроплакала, вспоминая свою короткую жизнь и сетуя, что не удалось ей свершить вэтой жизни что-нибудь значительное.
«Да, я собираласьпосвятить свою жизнь Богу, но к смерти оказалась не готова. Поднимется ли у менярука благословить палачей, как это сделал отец Владимир? — мучительно размышлялаАнна. — Нет, на такое я не способна. Я хотела жить. Когда уходила в монастырь,то представляла свою жизнь долгой, и даже видела себя почти столетнейсхимницей, молящейся за весь мир. Эти мечты согревали мою душу тщеславием. Вот,мол, я какая. Смотрите на меня, чего я достигла. Как же глубоко въелась гордыняв душу! Как мы порой не замечаем ее, и оправдываем, и превозносим себя, илюбуемся собою! Вот если бы умереть геройски, а так, в безвестности, по ложномуобвинению в какой-то контрреволюции. Нет, с этим тяжело смириться...»
Каждый раз, какоткрывалась дверь камеры, Анна со страхом ждала, что ее поведут во двор тюрьмына расстрел.
Но дни шли за днями, ана расстрел ее не вели. Анна вконец извелась, ожидая смертного часа. Извеласьтак, что больше ждать было невыносимо, и она стала молить Бога приблизить своюкончину. Странное дело: она боялась смерти и в то же время начала страстножелать ее — как избавления от страхов. Неизвестно, сколько бы продолжалисьмучения девушки, если бы в камеру не привели монахиню Корнилию.
О, как обрадовалась ейАнна! Она бросилась к ней в объятия и плакала. Корнилия поглаживала головуАнны, приговаривая:
— Ну вот, девочка, исподобил нас Господь пострадать за Него.
— Как, матушка Корнилия,разве мы страдаем за Христа? — воскликнула Анна с недоуменной горечью.
— А как же, за Него,родимого, за Него и страдаем. Сказано в Писании: «Блаженни вы, егда поносятвас, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради».
— Но ведь не за веру воХриста нас обвиняют, а за дела против новой власти, которых мы и не совершали.
— А Христа в чемобвиняли? Будто Он хотел стать царем иудейским. Да разве Он хотел? Царство Егоне от мира сего. Вот и наше с тобой царство не от мира сего, потому и ненавидитнас мир.
— Матушка, — вдругулыбнулась Анна, — как вы хорошо знаете Евангелие, а я, грешница, думала, чтовы только в сельском хозяйстве разбираетесь.
— Разбираюсь, я изкрестьянок, но для кого же в храме Евангелие читают? Его надо слушать.
Анна еще крепче обняламатушку Корнилию и почувствовала, как отчаяние уступает место успокоению вБоге.
Вскоре Анну вызвали ужек другому следователю и сообщили о пересмотре дела и отмене приговора. Этогоизвестия она не выдержала, ноги подкосились, и Анна рухнула на пол прямо вкабинете следователя. Очнулась она от воды, которой ее поливал следовательпрямо из графина.
Выйдя из ворот тюрьмы,Анна в беспомощности оглянулась. Ноги все еще плохо слушались девушку. Онаогляделась. Куда идти и что делать? Взгляд остановился на куполах храма. Аннатут же, на припорошенной снегом брусчатке, опустилась на колени и разрыдалась.К ней подошли две женщины и помогли подняться.
— Что с вами, гражданка?— с участием спрашивали они рыдающую девушку.
Анна не сразу понялавопрос, а когда до нее дошло, она с улыбкой сквозь слезы ответила:
— Я сегодня воскресла измертвых.
Женщины невольноотшатнулись от нее и сказали негромко:
— С ума спятила,девонька.
Анна побрела в сторонухрама. Уже проходя площадь, заметила бегущую навстречу ей женщину, укутанную всерый платок. Сердце Анны радостно всколыхнулось, она узнала свою вернуюподругу Акулину. Они обнялись и заплакали уже вместе, но им было так хорошо!
Акулина рассказала, чторабочий Михайлов, напавший на Анну, сам угодил в тюрьму. Он и еще несколько еготоварищей, напившись до пьяного угара, остановили на улице мужчину в пенсне и скриками «бей буржуев» стали его жестоко избивать. Это оказался следователь ЧКБачинский, ведший дело Анны и Акулины. Теперь Бачинский лежит в госпитале, аМихайлов с дружками дожидаются приговора в той же тюрьме, в которой еще совсемнедавно сидели сами подруги. Услышав эту новость, Анна перекрестилась:
— Дивны дела твои,Господи!
Затем она рассказалаАкулине, что встретилась в камере с Корнилией, и подруги договорились завтрапойти в тюрьму, чтобы разузнать о судьбе монахини и передать для неекакие-нибудь продукты.
На следующий день онинапрасно прождали возле тюрьмы до самого вечера. Передачу от них не приняли исказали, что никакой монахини в тюрьме нет. Они приходили к тюрьме ещенесколько раз. От одной вышедшей из тюрьмы мещанки узнали, что Корнилию вызвалина допрос и больше ее в камере не видели. Что с ней случилось? Может быть,выпустили из тюрьмы, как и Анну, а может, расстреляли? Судьба монахини так иосталась неизвестна. Анна как-то сказала Акулине:
— Я теперь думаю, что натаких, как мать Корнилия, держались наши святые обители.
— Да-а, — задумчивопротянула Акулина и, немного подумав, добавила: — Строга была, а это испасительно для нас, грешных.
Глава 12. Яшка-галифе
Анна устроилась работатьв городскую больницу, а Акулину взяли на работу в пекарню. Снимали комнату надвоих в небольшом домике у одной пожилой мещанки, вдовы письмоводителя бывшейгородской управы. Дом находился недалеко от собора, и обе девушки все свободноеот работы время проводили в храме за службами. Так они прожили почти три года,когда в город вернулся сын вдовы, от которого та не имела долгое время никакихизвестий. Сын ее воевал вначале у белых, потом, взятый в плен, перешел ккрасным, и вот теперь вернулся, демобилизованный, из армии без одной руки,потерянной в боях с колчаковцами. Чувствовал он себя героем. Ходил на собранияв местный исполком трудящихся и как-то, напившись, пытался вломиться к девушкамв комнату. На следующий день Акулина с Анной съехали с квартиры.
Они решили навеститьКузьминск. Монастырь застали в самом плачевном состоянии. Коммуна в монастырепросуществовала недолго. Почувствовав вкус экспроприации чужих плодов труда какузаконенного грабежа, коммунары не очень-то сами хотели трудиться. Они пили,дебоширили, устраивали митинги но любому поводу, и вскоре все хозяйство пришлов такой упадок, что коммуну пришлось распустить, а часть монастырских корпусовотдать под столярную артель. В некоторых корпусах остались жить коммунары,продолжая пьянствовать и бездельничать. Они попробовали сунуться к артельщикам,но те им задали такую трепку, что всякая охота распространять своипрогрессивные методы коммунистического хозяйствования на трудолюбивых столяровотпала. Монастырский сад уже не плодоносил. Он зарос крапивой, и в нем паслиськоровы живших на окраине города мещан. Побыв какое-то время в Кузьминске, Аннас Акулиной опять вернулись в губернский центр и устроились работать в городскуюбольницу, Акулина прачкой, а Анна сиделкой. По воскресным и праздничным днямони продолжали ходить в кафедральный собор на службы и петь на клиросе. Новскоре власти передали кафедральный собор обновленцам, и девушки перешли вПреображенский храм, находящийся в двух кварталах от кафедрального. С нимиперешли и многие прихожане, так что обновленцы служили в полупустом храме, кудалишь изредка, и то по незнанию, заходили приезжавшие в город за покупками илиторговать на базаре крестьяне. Преображенский храм, напротив, был всегда полоннарода. Это бесило обновленцев, и они жаловались городским властям,наговаривая, что Преображенский собор является гнездом контрреволюции ирассадником черносотенного ретроградства. Правящий архиерей, посаженный в тюрьмуеще в восемнадцатом году, умер в пересыльной тюрьме. Святейший патриархназначил другого епископа, но его арестовали еще в Москве, сразу послехиротонии. Епархия, не дождавшись архипастыря, остро ощущала свое сиротствоперед происками обновленцев. Вскоре пришли вести из Москвы об аресте патриархаТихона и о том, что его собираются судить за контрреволюцию. В тревожноможидании еще худших событий пронеслись слухи, что в город прибыл архиерей.Православные воспрянули было духом, но, как потом оказалось, это былобновленческий епископ Иаков, бывший священник уездного города Сорокинска.Незадолго перед революцией этот Иаков за какие-то провинности был запрещен вслужении. Потом архиерей помиловал его и назначил вторым священником в Сорокинск.Здесь помилованный батюшка, вместо того чтобы с благодарностью Богу совершатьсвое послушание, стал плести интриги против настоятеля. За такую неблаговиднуюдеятельность архиерей вновь хотел отправить отца Иакова под запрет, но