– А это твоей бабушке лавры Ге спать спокойно не дают, вот она и нагоняет туману. «Помнить вечно, носить вечно», – передразнила мать Наталья Михайловна, получилось один в один. – Глупость какая!
– Ничего не глупость, – уперлась Лера. – Это дурной знак.
– С какой стати? – чуть не рухнула с кресла доктор Коротич.
– Дурной знак, – повторила племянница, и в ее глазах появилась несвойственная им мутность. Наташа сразу догадалась: слезы навернулись. – Теперь можно ни в какой Комитет не ходить – пути не будет.
– С этим – будет, – степенно произнесла Наталья Михайловна и вытащила из ежедневника заветный листок. – Вот…
– Что это? – По лицу Леры потекли слезы: по форме листок никак не напоминал пропавшие серьги, ощущение неудачи стало еще сильнее.
– Это телефоны тех, от кого многое зависит, – загадочно произнесла Наташа и подняла глаза к потолку. Лера сделала то же самое, но ничего там не увидела и задала очередной глупый вопрос:
– И что мне с этим делать?
Наталья Михайловна медленно поднялась из-за стола, подошла к племяннице и, встав у той за спиной, склонилась к самому ее уху, предусмотрительно раздвинув черные вьющиеся пряди.
– Вот здесь имя, – прошептала она. – Марина Олеговна. Видишь? – ткнула пальцем в листок. – Читай. Вот телефон. Позвонишь, скажешь, что от меня. А дальше тебе все подскажут: как и что.
– А это? – Лера показала на другие имена и фамилии.
– Нотариус, – заскользила пальцем Наталья, – адвокат…
– А зачем? – напугалась молодая женщина.
– Так просто усыновление не делается. На все нужно время и связи.
– Связи? – беспомощно повторила племянница и уже совсем с другим выражением посмотрела на тетку.
– Связи, – подтвердила та и закрыла глаза. Этот жест окончательно убедил Леру в том, что Наталья Михайловна знает, о чем говорит.
Во время визита в Комитет по опеке и попечительству выяснилось, что связи – это прекрасно, но явно недостаточно для того, чтобы мечта обернулась былью. Во всяком случае, перечень требуемых документов служил тому исчерпывающей иллюстрацией.
– Краткая биография усыновителя, справка с рабочего места с указанием заработной платы за последние полгода или декларация о доходах, – выборочно озвучила Лера некоторые пункты предложенного перечня, – справка об отсутствии судимостей, копия брачного свидетельства мужа и жены, медицинское заключение о состоянии здоровья… Представляешь, какой ужас?! – возмутилась она, видимо, не сумев оценить тот факт, что оказалась принята вне очереди, а не строго по записи, как другие. – Да после такого списка забудешь, как себя зовут, сколько тебе лет и где ты живешь! Безумие какое-то! – пожаловалась она матери, сознательно отказавшейся от активного участия в процессе усыновления.
– Так положено, – усталым голосом объяснила Алечка, уверенная в том, что ничего хорошего из этого не получится.
– Но зачем такие сложности? – поддержал жену Матвей.
– А вот зачем, – пытаясь сохранять спокойствие, объяснила Альбина Михайловна с еле заметным раздражением: – Это испытание.
– Бумажной волокитой? – усмехнулся зять и с пониманием посмотрел на насупившуюся супругу.
– Бумажной волокитой, – подтвердила теща. – А вы думали: Наташа позвонила, вы зашли… А обратно – с ребенком на руках вышли? Так не бывает, деточки. Все правильно государство придумало: человек помучается-помучается, потопчется-потопчется, здесь – в очереди постоит, там – посидит, а потом – плюнет и домой уйдет.
– И что в этом правильного? Что у ребенка могли родители появиться и не появились? – чуть ли не в один голос воскликнули Жбанниковы.
– А зачем ребенку такой родитель, который при первой же сложности – в кусты? – вскочила со своего места Альбина Михайловна. – Вы что, телевизор вообще не смотрите?
– А что? – снова в один голос поинтересовались супруги.
– А то! Наусыновляют детей, наполучают жилье, а потом – трава не расти.
– Аля, – тихо окликнул жену Валентин Спицын. – Зачем ты так? Они люди молодые, неопытные. Пусть попробуют.
– Пусть! – потеряв над собой контроль, выкрикнула Алечка. – Но тогда пусть не жалуются, что так трудно.
– Никто и не жаловался, – втянул голову в плечи Матвей, хотя прекрасно видел, как омрачилось Лерино лицо: ей все это не нравилось. И материнская реакция – больше всего.
– Господи! – стояла хирург Спицына у любимой иконы в Хамовническом храме и просила: – Вразуми ее. Может, и не надо все это? Может, уж жили бы, как жили?..
– Как раньше жили, они жить уже не будут, – грустно заявила проникшаяся ситуацией Валечка и посмотрела в окно в надежде рассмотреть там, внизу, своего запропавшего художника, так и не вернувшегося после последнего поста из монастыря. – Это мы думаем, ничего не происходит, а на самом деле – все, что происходит, происходит для чего-то. Вот помяни мое слово, – самонадеянно предупредила она сестру, истерзанную тревогами, – еще пару раз твоя Лерка за той или иной справкой сходит и – баста. Никакие дети им не нужны. Чтобы она… да в очередях… да с утра до ночи… Не поверю ни за что. Вот увидишь!
– А вдруг? – продолжала надеяться Аля, но внешне выказывала полное безразличие к тому, как идет процесс.
– У меня такое чувство, – неожиданно сказала ей вернувшаяся на пару дней в город Аурика Георгиевна, – что больше всех на свете ты сама не хочешь, чтобы твоя Лерка стала матерью.
– Ну что ты говоришь?! – возмутилась Альбина Михайловна.
– То, что вижу, – стояла на своем Аурика. – Меня ты не обманешь. Не хочешь ведь?
– Не хочу, – всхлипнула Алечка и с тоской посмотрела на мать, ожидая обвинений и упреков в свой адрес. – И знаешь почему?
– Знаю, – Аурика села рядом, и Аля отметила, что та основательно похудела. – Знаю, – снова повторила она и взяла дочь за руки. – Еще как знаю, девочка моя.
Услышав «девочка моя», Альбина Михайловна напряглась, потому что знала: ласковая интонация Аурике Георгиевне Одобеску в принципе не свойственна. Это сигнализировало об опасности. А опасность Аля ждала только с одного боку – ее мать была больна, и тяжело больна, может быть, так же, как много лет тому назад Михаил Кондратьевич.
– Мама, – Алечка быстро собралась, интонация ее изменилась: – Как ты себя чувствуешь? Ты похудела.
– Я слежу за весом, – произнесла совершенно невообразимое Аурика Одобеску – ярая сторонница пищевой распущенности.
– Зачем? – Альбина Михайловна почувствовала, как при словах «я слежу за весом» ее ладони стали мокрыми, она даже вытерла их об юбку. – У тебя что-то болит?
– У меня – нет, – миролюбиво объяснила Аурика. – А вот у Полины очень высокий холестерин. А это, ты знаешь, ничем хорошим не закончится. Приходится ее во всем ограничивать. Ну, и я заодно.
– Мне кажется, тебе уже трудно за ней ухаживать, – тщательно подбирая слова, осторожно проговорила Аля, потому что боялась материнской реакции. – Может быть…
– В хоспис? – проницательность Аурики Георгиевны была поразительна. – Я думала об этом…
– Думала? – растерялась Альбина Михайловна, но промолчала, понимая, что решение должна принять сама Аурика.
– Думала, – снова повторила та и отвела взгляд в сторону.
«Решилась!» – мысленно ахнула Алечка, и глазам стало горячо.
– Не отдам, – объявила о своем решении Аурика Георгиевна и выпрямила спину. – Она, конечно, дура дурой, но другой нет. Со мной доживать будет, – Альбина Михайловна не успела открыть рот, чтобы возразить, как Аурика сморщилась, сердито покачала головой и резко оборвала дочь, так и не успевшую произнести ни слова: – И не спорь со мной. Решила уже.
«Господи, – Аля была поражена выбором матери. – Ей скоро восемьдесят, а в ней такая сила, что с лихвой хватило бы на нас на всех».
– Алька, – голос у Аурики изменился. – Знаешь, чего я боюсь? Возьмет наша Лерка ребенка из приюта, а он, может, ненормальный или с дурными наклонностями. Как проверишь? Проверяют там или нет?
– Проверяют. – Алечка набрала в грудь побольше воздуха и замерла. – Но…
– Но? – не терпелось Аурике Георгиевне.
– Но выявляют отнюдь не все отклонения, только самые грубые и очевидные, которые видны сразу, не говоря уж о дурных наклонностях. Это вообще может проявиться в самый неподходящий момент.
– Я так и думала, – удовлетворенно заявила Аурика и, прищурившись, посмотрела на дочь: – Ты должна ей сказать.
– Нет, – категорически отказалась Аля и даже отодвинулась от матери в сторону.
– Да, – настаивала Аурика Георгиевна.
– Нет, – покачала головой Аля.
– Тогда скажу я, – пригрозила Аурика, и Аля насторожилась: от матери можно было ожидать, что угодно.
– Не надо, – попросила она, мысленно проклиная тот момент, когда решилась завести об этом разговор с Аурикой. – Ты уже один раз ее напугала, – припомнила Аля матери.
– Я сожалею, – неохотно признала та свою вину.
– Она столько раз пыталась, столько пережила, она настроилась. Пусть попробует, – повторила Аля слова «болтуна» Спицына.
– Пусть, – неожиданно легко сдалась Аурика, видимо, думая о чем-то своем.
– Я тоже так думаю, – тихо произнесла Алечка, чувствуя, что плечам становится легче: ответственность, согнувшая их, автоматически оказалась перераспределена между ней и Аурикой Георгиевной. Теперь-то уж точно можно было позволить себе занять выжидательную позицию и никуда не вмешиваться.
Впрочем, скоро и повод исчез: Лера, как и предсказывала прозорливая Валечка, быстро закапризничала, не успев пройти и половину специалистов, чьи печати должны были придать медицинскому заключению о состоянии здоровья усыновителей статус юридического документа. Больше всего Лере не понравился психиатр, предложивший супругам пройти тесты, отражающие их объективное психическое состояние.
– С какой стати?! – возмутилась она, покинув кабинет с табличкой из выкрашенной белой краской фанеры: «Тихо! Идет сеанс гипноза».
– Так положено, – попытался успокоить ее Матвей и показал глазами на сидящих в очереди молодых мужчину и женщину.