Сергей Дмитриевич СпасскийДА
ДА
Вступление
Пятнадцати годам
Я был их тенью. Я разведчиком
За ними крался. Я на цыпочках
Следил, их пеплом руки выпачкав.
Я был их братом опрометчивым.
Беспечным? – Может.
Но без паники
Я принимал их поручения.
Я, как слепой, учился чтению
Наощупь,
привыкал к механике
Выносливого отречения.
Я был им верен всей чрезмерностью
Воображения, всей музыкой
Во мне гостящей, всей нагрузкой
Правдивости, был верен верностью
Неущербленной и без трещины.
Как будто накаленной добела.
Одна судьба над нами пробила.
Одни над нами ветры скрещены.
Клянусь! Ни завистью, ни ревностью
Я не пятнал их лики грозные.
Я был их пыльной повседневностью.
Побед многоголосой бронзою.
И вровень, по-мужски, упрямою
Походкою, по праву опыта
Вхожу в грядущее, в то самое,
Которое и мною добыто.
Отдел 1
Монолог
Привычная крепнет раскачка
Слогов, восклицаний. И хром
Мой замысел бродит, испачкав
Бумагу вертлявым пером.
Все ищет, придраться к чему бы,
И рифмой в кармане звеня,
Как будто монету на зубы
Он пробует качество дня,
И но оболочкам явлений
Проводит рукой.
А в окне
Ноябрь шелестит в полусне.
Завяз между крыш по колени,
А дождь, словно иглы, колюч.
Сырь. Ссоры ветров. Свалка туч.
Истлело столетий наследье,
И снова в ворота столетья
Скрипучий вставляется ключ.
Ну, что же? Товарищи, те, кто
Мне смежен по этим годам,
Мы – бревна и мы – архитектор,
Смелей же по свежим следам
Еще не пришедших событий.
Что с ружьями ждут за углом.
Мы все в этой гневной орбите,
Мы скручены общим узлом,
И нам разрубать его вместе.
А тучи вдоль мокрых дворов
По ветлам, по трубам предместий
Ползут на колесах ветров.
Цыганский обоз. Перебранка
Трамваев, зашедших в тупик,
А дождь говорлив, как шарманка,
День, будто о помощи крик.
Товарищи! Песни для боя
Затянем в шинелей сукно.
Я с вами! Мы с памятью – двое.
А память и совесть – одно.
«Когда возникает завод…»
Когда возникает завод.
Он руки и лица зовет
И топоты гонит по тропам.
Скликает цемент и кирпич,
И сходятся ломы на клич.
Лопаты бредут по сугробам.
И первый садится барак
В рубахе своей деревянной.
И первая лампа румяный
Луч пересылает во мрак.
И в толстое небо дымок
Колонкой упрется отвесной.
И первый на печке железной
В котле зажурчит кипяток.
К нахохленному полустанку
Съезжаются.
Снега кора
В печатях подошв.
Спозаранку,
Как выстрел, удар топора.
И лес обнесен фонарями,
Он улицей выглядит.
Лес,
Как сцена, украшен.
Как в раме
Театра, смятенье и блеск.
Сквозь иглистое оперенье,
Сквозь шорох соснового сна
Для нетерпеливого зренья
Уже различима стена,
И к ней прислонилась вторая,
И желты скелеты стропил,
И сумрак полярного края
Их крупной звездой окропил.
Карельская ночь неизменна,
Границ ей не сыщешь на глаз.
Кончается первая смена.
Вторая продолжит рассказ.
«За сменами смены, за бревнами бревна…»
За сменами смены, за бревнами бревна.
В окошках озер отразились леса.
И, как на рисунке, линейны и ровны
И будто кристаллы цехов корпуса.
Их трудно осмысливать. И, беспокоясь,
Их профили трудно придвинуть к стиху.
Они, как взбесившийся каменный поезд,
Сорвавшийся с рельс и застрявший во мху.
Но тут не сравненья летучий осколок
Осветит окрестность, как метеорит.
Тут ребра земли осязает геолог,
Тут – экономист свою правду творит.
И значит – барак приседает, как заяц,
К холму. А на завтра дороги тесны
Лесные для толп. И завод, прорезаясь.
Выходит из сосен, как зуб из десны.
Баллада об электростанции
Я сам тружусь. Я уваженье
Храню высокое к труду.
Лишь прямодушьем выраженье
Себя и времени найду.
Есть верность ремеслу. И навык.
С которым я в эпоху вхож,
Не как торговец за прилавок,
А будто в тело входит нож.
…Я в белый зал входил. Казалось
Весь воздух превратился в гул,
И гулом тяжело дышалось,
Гул, как чугун, мне плечи гнул.
Я чувствовал кариатидой
Себя.
Я жил вмурован в смесь
Того же гула с глянцевитой
Прохладой дня, разлитой здесь.
И зал всей толщью стекол в стенах.
Всей пустотою потолка.
Всей твердью пола – в постепенных
Толчках пульсировал слегка,
Пульсировал и рос толчками
И, стягиваясь, полз назад,
Как будто размягчился камень
И стал резиновым фасад.
И в самой сердцевине гуда
Турбина дремлет тяжело,
Как центр вращения, откуда
Все это празднество пошло.
Здесь полнота природной мощи,
Почти искусства простота,
Такая, что нельзя быть проще,
Такая, что почти пуста,
И вразумительней ответа
Нет – на многоязычный вой.
Чем внятное безмолвье света
И легкость силы лучевой.
«Европа, так значит, конец?..»
Европа, так значит, конец?
Рассказана сказка до края
И завтра наступит вторая,
А этой – в затылок свинец?
Расколото днище о риф,
Вниз поезд с откоса,
И тормоз
Изломан.
И в траур задернусь
Я, имя твое повторив.
Твой проигрыш вписан. Мелок
Сломался в руке у банкрота.
Заклепаны фабрик ворота.
Горбатый закат проволок
Замасленный зарева клок.
Иль это ротфронтовцев рота
Приподняла доски знамен?
Затишьем твой мир заклеймен.
Спят грузы, спят руды, спят зерна
На складах, спят флоты в порту,
Спят трупы турбин, мертвы горны,
Спят мысли, спит песня во рту.
Ночь. Небо в фашистских крестах
Созвездий. Прут тучи гурьбою,
Как танки. На утро – быть бою.
И ветры стоят на постах.
И – яростная тишина.
Чтоб даже шаги не скрипели!
Лишь режет сверлящий пропеллер
Обшивку небесного дна.
Что этот стальной метеор
Развозит? Прессованный порох?
Груз газов?
Мы скроемся в норах,
Но завтра мы выйдем из нор.
Иль в этом летучем корыте
Вспотевшего золота кладь,
Что Франция цедит из Сити
Склерозы свои заживлять?
Набитая слитками птица.
Скользи распростертым мечом,
Но кровью мы будем платиться,
И золото тут не при чем.
И что теперь перетасовка
По банкам блудливых валют?
Шарахнулись зданья.
Винтовка
Свой провозглашает салют.
Европа. Так вот твое право.
Уже ничего не спасти.
Как пепел, истлевшую славу
Ты слабо сжимаешь в горсти.
И все же судьбою двойною
Ты смотришь в упор на меня,
Под ночью твоей шерстяною
Восстанья чадит головня.
Лишенья подсчитывать рано,
Ты руки к рассвету воздень,
Как профиль подъемного крана.
Стоит революции тень.
И знаю, ладони рабочих
По твердому трапу труда.
Как ряд оцинкованных бочек,
Покатят твои города.
Говорит безработный
Я стою. Две руки у меня.
Две ноги. Не урод. Не калека.
Я родился с лицом человека.
Разве мир для меня – западня?
Разве кровь моя – странная смесь
Из особенных шариков в теле.
Что я должен быть съеденным. Весь
Чтоб лишь кости в зубах прохрустели.
Разве жизнь я не смею беречь?
Я – не волк, не крапива, не камень.
Я вскопал эту землю руками.
У меня – расчлененная речь.
Впрочем, дело не в доводах. Спор
Не о точном значеньи понятья.
Я без крова, без платы, без платья.
Я сметен, словно мусор, на двор,
Выдран сорной травою из грядок.
Слит в трубу загрязненной водой…
Если это законный порядок.
То – к расстрелу порядок такой.
Если это но смыслу науки,
Я не спорю. Я жду. И молчу.
И мои безработные руки
Поднимают винтовку к плечу.
Отдел 2
Лирика
О, запах задворок. Шарманок
Сипенье в морозных дворах.
О, кровь загнивающих ранок,
И ветер голодный. И страх.
Бумажный раскрашенный розан.
Огарок дотлевшей свечи.
О, рифмы бубенчик –
Мы прозам
Доверились – сгинь, не бренчи.
Мы умны. Нам цифр колоннада.
Доклада графленая речь.
Нам ружья прохладные надо
Прикладывать к выемкам плеч.
Сестра недовольств, преступлений
Советчица… Короток суд.
О, лирика, стань на колени,
Твой труп по проспекту несут.
Но смена настала ночная,
И вывесил лампы завод,
И токарь, сверлить начиная,
В подручные песню зовет.
Она остановится о бок,
Клепальщику даст молоток,
В румяное зарево топок
Закутается, как в платок.
Жива, только стала взрослее
И вдумчивей будто чуть-чуть.
И ремни трансмиссий за нею
В летучий пускаются путь.
Иль вздувши дымками знамена,
Рассвет приподняв в небеса,
Пойдет выкликать поименно
На площадь цехов корпуса,
И в маршей граненом разгоне,
По солнцу разлитому, в брод,
Как раковину на ладони,
Весь город проносит вперед.
Да, мало ль ей поводов губы
Разжать.
Если мы и резки, –
Мы – завтрашних дум лесорубы,
Мы будущих чувств рыбаки.
О, лирика, смелость и нежность,
Расти, имена изменя,
Как новой весны неизбежность.
Хотя бы помимо меня.
Пушкину
Этот выбор решается с детства,
Это прежде, чем к жизни привык,
Раньше памяти.
Это, как средство
Распрямлять неудобный язык.
Прежде чем неудобное зренье
Начертания букв разберет,
Непонятное стихотворенье
Жмется в слух, забивается в рот.
На губах, словно хлебная мякоть,
Заглотнется в гортань, как вода.
С ним расти и влюбляться.
С ним плакать,
С ним гостить на земле. Навсегда.
С ним ощупываются границы
Мирозданий. С ним бродят в бреду,
И оно не в страницах хранится,
А как дождь упадает в саду.
Будто сам написал его, лучших
Слов, взрослея, скопить не сумел,
Чем разлив этих гласных плывучих,
Блеск согласных, как соль и как мел.
Да, мы рушим. Да, строить из бревен.
Бывший век задремал и притих.
Да, все внове. Но с временем вровень,
Дружен с воздухом пушкинский стих.
И его придыханьем отметим
Рост утрат, накопленье удач,
И вручим его запросто детям,
Как вручают летающий мяч.
И под старость, как верную лампу,
Я поставлю его на столе,
Чтоб осмыслить в сиянии ямба
Всю работу свою на земле.
Поэту
Б. П.
Подвластен улиц чертежу
Стоит закат многооконный.
Я в Вашу комнату вхожу.
Как в полость трубки телефонной,
Где шорох дальних слов, куда
Рожденный на других планетах
Доносят возглас провода
Невидные.
И может нет их,
И звук из пустоты зачат
Из ощущения распада
И смертности.
О чем молчат,
Что лишь искусству помнить надо.
Я в комнату, как на помост
Платформы дачной.
Нависанье
Дождя. Ни поездов, ни звезд
Не подают по расписанью.
Вдруг, на-двое разделена,
Ночь треснет и замрет в обломках,
И ветра прыгает стена
По шпалам на колесах громких.
Вагонных стекол свежий шрам
На крупе тьмы. И уж далек он.
Мы машем шапками друзьям,
Мы кем-то узнаны из окон.
Я к Вам, чтоб, отойдя за бок
Рояля, слов раскинуть табор,
Чтоб замыслы по рельсам строк
Неслись на тормозах метафор.
И пониманья дальний путь,
Как дружба, легок, как доверье.
И речь тиха, пока уснуть
Ребенок не успел за дверью.
И смею помнить я одно,
В беседе час проколобродив, –
Искусство – поезд. И оно
Сметает всякого, кто против.
«Если слово в строки тянется…»
С. Г. К.
Если слово в строки тянется
И, в трущобы звуков канув,
Я глотаю ритм, как пьяница
Глушит водку из стаканов,
И закусываю углями
Рифм, и рот в сплошном ожоге
И тоска зрачками круглыми
Смотрит, вставши на пороге,
– Ты с покупками с поспешностью
Вот войдешь, и в легкий роздых
Мир опять проветрен нежностью,
Будто вывешен на воздух.
Иль окликнешь в глине по локоть,
Улыбнемся, посудачим,
– День дохнет, как полый колокол
Полным голосом удачи.
Нам поэзия – советчица.
Глянь, слетев к рукам упорным.
Стая слов щебечет, мечется,
Словно голуби за кормом.
Нет ни хмурости, ни старости.
Разве мы заглохнем? Мы-то?.
– До смерти брести сквозь заросли
Озабоченного быта.
«День обнесли темных сосен перила…»
День обнесли темных сосен перила.
Желтые сваи. Слоистая хвоя.
Неба здесь больше обычного вдвое.
Озеро верхнюю синь повторило.
Речка дрожит нарезною уздечкой.
Гор задремали нагретые крупы
В упряжи струй. Как зажженною свечкой
Воздух мне сушит ленивые губы.
Не за раскаянье, не по заслугам,
Здесь для поступков иные мерила,
Бревна на волнах. Фаянсовым кругом
Небо. И озеро синь повторило.
Убраны склоны прилежной травою.
Жизнь моя рядом – доверчивой тенью.
Горы висят вопреки тяготенью.
Неба здесь больше обычного вдвое.
«Озера длинное блюдо. Платок…»
Озера длинное блюдо. Платок
Паруса. Стали вагоны в затылок.
Строят. Отрывистый бьет молоток,
Жарок клокочущий шип лесопилок.
Резкие, серые молнии пил.
Разве не искрами сыпятся стружки?
Я этот воздух непочатый пил
Свежим, как воду, из глиняной кружки.
Прочный дымок повисал бахромой
И расцеплялся. Скользи же, исчезни…
Мысль моя, ты воротилась домой.
Родина. Возникновение песни.
Разве я утро такое искал?
Насыпи. Избы рыбацкого люда.
В трещинах мелкой волны между скал
Озера голубоватое блюдо.
«Перетянута сетями…»
Перетянута сетями
Золотистая площадка.
Здесь уместен ум и хватка,
Не мечись, не хлопочи.
В неоглядной неба яме,
Отсекаясь от ракетки,
Бродят, скрещиваясь, метки
Плотно-дутые мячи.
Пусть удар твой в зоркой ловле
Будет бережный и точный.
Будто в бубен, в пласт песочный
Ноги бьют. Смех. Голоса.
Блещут ситцевые кровли
Дач. И к распростертым кленам,
Словно к реющим балконам,
Прислонились паруса.
«Качели деревьев. Аэродрома…»
Е. Ланну
Качели деревьев. Аэродрома
Пушист платок травяной.
Как ни обернуться, я всюду – дома.
Мой воздух вокруг стеной.
Трудись, достигай, соревнуйся, празднуй.
Друзей у меня не счесть,
И мысль наготове и песен разный
Язык им подобран в честь.
Я вбит, будто гвоздь, в этот вихрь.
O, время,
Стучи колесом, кружись.
И я умирать буду вместе с теми,
С которыми строил жизнь.
Как хлеб у нас общ, обща и участь.
Я словом ее солю.
И трудных удач берегу живучесть.
И сизую сталь люблю.