В. В. Маяковскому
Ночной оркестр
День отойдет. Второй. Четвертый. Скоро
Охапку их мы наберем в суму
С тех пор, когда тебе, уйдя из хора,
Остаться захотелось одному,
С тех пор, как ты перешагнул вразвалку
С подмосток славы, страсти и войны
На сцену грузового катафалка,
Как гражданин шекспировской страны,
Но чванного спокойствия корою
Во мне не обросли твои черты,
Не оттого, чтоб с профилем героя
Был на медали сердца выбит ты.
Не потому, что помнится мне слишком,
Как позволял ты становиться в ряд
С твоей судьбой таким, как я, мальчишкам
На плечи футуристских баррикад.
Что с тех доисторических шагов ты
Воспоминаньем схвачен во весь рост,
Когда, укрыт зарею желтой кофты,
Ты выбежал на свой Аркольский мост,
Что мы привыкли наблюдать годами
Басовых строф ступенчатую речь
(И тем страшней, что вот – не угадали
Ее границ и как ее сберечь),
Но эта смерть
– она вломилась даже
В мозг самых сонных, в самый спящий час
И что-то опрокинула в пейзаже,
В эпохе, в жизни каждого из нас,
Она, как звук, что крепнет в одиночку
Вдруг, в городе полночном за окном
И, комнату облапив, словно бочку,
Вращает тихо, ставит кверху дном,
Как гибель полководца в чаще боя,
Как знак, что нам, воздавши мертвым честь,
Не по твоей дороге,
Но другою
Итти
И жизнь с других концов прочесть.
Окна растворен ров.
Воронкой ночь на двор.
И будто пилка дров,
И дальний разговор,
И острый крысий визг,
И тараканий шаг,
Спуск с лестницы на риск,
Наощупь, в темь.
В ушах
Ступенек скрип. И вскрик,
И спичек чиркотня,
И разговор заик,
И взломщиков возня.
Мрак нищенски лукав,
А если что не так, –
Хватанье за рукав,
Убийство за пятак.
Прочь, мозг, не шелести,
Уймись, погибни ты
На крутизне шестиэтажной высоты.
Далеко, чуть внятен, лязгая,
Стон медных горл.
То жалуясь, то с опаскою…
Победный хор.
Он вылеплен, словно статуя.
То воск, то клей.
Просительница виноватая
В сверканьи флейт.
Воркующие уверения.
Огонь и горн.
Тромбонов столпотворение,
Ответ волторн.
Бряцающей наковальнею,
Визжаньем сверл
Шаганье его кандальное.
Зык жадных жерл.
Бежит в сапожищах крышами,
По стеклам – лом!
Всей ночью зараз услышанный,
Хвалебный гром.
И командарм лежит в гробу.
Френч жесток, как кора.
Звезда на сердце, а во лбу
Чернеется дыра.
Смерть обстругала, как столяр,
Возвышенности скул,
Смерть заготовила футляр.
Чтоб крепче он уснул.
Шагов глухие молотки
В торцы. Толпы поток.
Не повести ему полки
На Запад, на Восток.
Смерть, словно слесарь, на замок
Замкнула грудь.
(Тюрьму
Так запирают)
Кто же мог
Свинцом в упор ему?
И факел обнажает враз
Лицо, по волосам
Скользит.
Кто вбил свинец меж глаз?
– Сам. Сам? Неужто сам?
Встал, как патруль, высокий вой
Гудков. И море труб.
И революция вдовой
Глядит на грозный труп.
По-гамлетовски с тенью. Тень ночного
Оркестра. Тень мимоидущих прочь
Звучаний. Ожиданий полно слово,
В котором, как в дому, блуждала ночь,
Которому я смутно помогаю
Стать сколком времени. Пускай ни вздоха
Над смертью дней. Окончена эпоха
Одна. На утро началась другая.
Привет ее приходу.
Отдел 4. Два цикла
«Иссохший воздух, как солома…»
Иссохший воздух, как солома,
Горюч. Дом замер у реки.
Смеркается. Сквозь бревна дома
Торопятся колеса грома,
Косых зарниц летят платки.
Сквозь дрему шорох дутой шины. –
То ветер. Он к стеклу прилип.
Он елей быстрые вершины
Закручивает, как пружины,
Он машет факелами лип.
Я в доме. Я затих на тонкой
Границе сумрака и сна.
В мозгу играет гром заслонкой,
Сквозь веки сомкнутые – пленкой
Трепещет молний желтизна.
Я на краю грозы. На самом
Краю деревни. На конце
Земли. Огонь слетает к рамам,
По комнатным порхает ямам
И гаснет на моем лице.
Я вытянут во сне. Ослабли,
Как мышцы, мысли. Все равно.
Проходит жизнь. Скребутся капли,
Огней иззубренные сабли
Небес раскрамсывают дно.
Я сплю… О, стать возрослей и проще…
Вдоль стекол ливня беготня,
Я в чем-то равен этой мощи, –
Да и гроза простит меня.
«Застигнут вспышкой…»
Застигнут вспышкой,
вдруг
обыскан молнией,
Сияньем ртутным
обдан
на лету,
Луг, поскользнувшись, замер.
Весь – безмолвие,
Весь, будто в маске,
в голубом свету.
Бежать? Куда?
Когда все разом взвешено,
Все познано
до каждого стебля
Одним ударом этой мысли бешеной,
Косым зигзагом
ранившей поля.
Луг недвижим,
зажмурился,
натужа все
Холмы, как мышцы,
стал совсем седым.
Он в обмороке,
он растянут в ужасе.
Вдали курится леса низкий дым.
И темнота.
И только ливня трение.
Колесный шум.
Гром крышу рвет, как гвоздь.
О, познавать –
– мгновенной вспышкой зрения
До самых недр.
– Вплоть до кости.
– Насквозь.
«В зной, будто в спирт, погружены долины…»
В зной, будто в спирт, погружены долины.
Деревьев всплыли круглые дымки.
Дороги желты. Небо, как из глины.
Спят облаков лепных материки.
Ленивый запах сена и малины
Усердно зреющей…
Все нареки,
Всего коснись глазами.
Мысли длинны.
Извилисто сияние реки.
Но этот день хитрее. Не таков он,
Как выглядит.
Он – одноглаз и хром,
Он черным ободом грозы окован,
За пазухой, будто булыжник, гром.
И, слушая реки сквозные речи,
Я не засну. Я жду военной встречи,
Когда гроза заклинит блеск в мой дом.
«Я руку подношу к виску…»
Я руку подношу к виску.
Так до виска доносят пулю,
Чтоб кровь схватить на всем скаку,
Из-за угла подкарауля,
Остановить, как под уздцы
Коня,
Чтоб из горячей щели б
Мысль прыгнула во все концы
Вселенной, бросив тесный череп.
Какие быстрые часы!
Весь воздух стал смертельной смесью
Восторга, страха…
Как весы,
Теряет сердце равновесье
И гирьками за граммом грамм
В него гремят сны, звезды, смыслы.
Ни бог, ни царь, никто..
Я сам
Не выравняю коромысла.
Тогда сбегают вниз на двор,
Жмут руки встречным, ждут известий,
Цепляются за разговор,
Подслушанный в чужом подъезде.
А улицы, как зеркала,
Плоски.
В них мглисто брезжут лица.
И явно, что земля кругла,
Что так легко с нее свалиться.
Я руку приподнял. Мигрень.
Я заработался сегодня.
Был длинный, безопасный день. –
Я, улыбнувшись, руку поднял.
«Я подымался по ступеням…»
Я подымался по ступеням.
Я забежал в случайный дом.
Мне верилось
– Мы все изменим
Терпеньем, мужеством, трудом.
И в расчлененной на пролеты
Многоэтажной тишине
Я тихо окликал кого-то,
Чей адрес неизвестен мне,
Подругу, молодость, иль брата,
Иль тех, кто умер, иль того,
Кто будет жить еще когда-то…
Я брел вдоль шахты винтовой
Полуослепший выше, выше
Такой тревогою томим,
Что если б друг навстречу вышел,
Я бы заплакал перед ним,
Сквозь хрусты воздуха, сквозь шорох
Теней, над клетками перил,
Я б выкрикнул слова, которых
Я никогда не говорил.
Откуда это? Что такое?
Мой день был трезв, угрюм, упрям.
Зачем же шарю здесь рукою
Во тьме по замкнутым дверям?
«Постой, она умрет, как дети…»
Постой, она умрет, как дети,
Которым нехватает мест
В семье. Умрет, как все на свете
Без жалоб, гимнов, без торжеств,
Как ты и я.
Но дай болезни
Продолжиться хоть малый час.
Чтоб стала достояньем песни
Та дружба,
чтоб в мозгу мечась,
Как язычок свечи из воска,
Вдруг озарила бытие
Подземных замыслов, громоздких
И непонятных для нее.
А я, оценивая груду
Железа, угля и стекла,
Задумаюсь. И позабуду,
Что мне она их принесла.
И лишь, когда от тяготенья
Освобожусь коры земной,
Как тень истлевшего растенья,
Она мелькнет передо мной.
«А нам не быть…»
А нам не быть –
вдвоем
Нельзя.
Не спорь,
не тронь тех
Смятений
и
о том
Ни возгласа
сейчас.
И если мы
умрем,
То под огнем
на фронте,
И пусть одним
холстом
Задернет ветер
нас.
Мы, как струна
и гриф,
Мы, словно зов и отзвук,
Мы – кровь и кость.
О, встань,
О, ощути до дна,
– Мы, как согласье рифм
Пересекаем воздух.
Нас, будто бы,
гортань
Произнесла одна.
И это наша власть –
– Жить –
И
нет большей чести,
– Ее не уступи –
Быть словом этих
лет.
И если нам
упасть.
То под огнем
и вместе
В передовой цепи,
Входящих
в полный свет.
«Ты мучаешься?..»
– Ты мучаешься?
– Нет.
– А плечи
Ты пригибаешь.
– Нет. Я рад.
Ровесник современной речи,
Я гордым мыслям века брат.
Но даже если есть страданье,
То разве радостью одной
Мы изнутри скрепляем зданье,
Раскинутое над страной?
Но даже если луч несчастья,
То пусть позволено ему
Стать проницаемою частью
Стекла в отстроенном дому.