Да не разлюбила я его, дурачок! Потому и жажду ежесекундно его смерти! Будь я к нему равнодушна, разве металась я бы тут тигрицей?
— Кто Вам сказал, что я любила его?
— Во всяком случае, — ловко уклонился от ответа д'Артаньян, — я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас Вы любите другого, и, повторяю Вам, я сочувствую графу.
Ну и самомнение! Просто чудовищное! Милый мальчик, если ты сегодня и вжимал меня своим поджарым смуглым телом в перину, это совсем не говорит о том, что я тебя люблю! Как у мужчин все просто!
— Вы-ы? Сочувствуете графу?!
— Дая.
— Но почему же именно Вы? — что-то похожее на любопытство проснулось во мне.
— Потому что я один знаю… — загадочно начал д'Артаньян.
— Что?
— …что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед Вами, как кажется.
— Объяснитесь! — резко сказала я. — Объяснитесь, потому что я положительно не понимаю, что Вы хотите этим сказать.
Д'Артаньян придвинулся ко мне вплотную и обнял.
— Я человек благородный! — заявил он. — И с тех пор, как Ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней… а я ведь могу быть уверен в нашей любви, не так ли?
Святая дева, что он несет?
— Да, да, конечно… Дальше!!!
— Так вот, я чувствую себя в каком-то восторге, и лишь одно признание тяготит меня…
— Признание?
— Если бы я сомневался в Вашей любви, я бы не сделал его, но ведь Вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, Вы… Вы меня любите?
— Разумеется, люблю… — процедила я сквозь стиснутые зубы.
— В таком случае, если бы вследствие чрезмерной любви к Вам я оказался бы в чем-нибудь виноват перед Вами, Вы меня простили бы?
— Возможно…
Д'Артаньян попытался поцеловать меня, но я его оттолкнула.
— Признание… Что это за признание?
— Вы назначили де Варду свидание в этот четверг в этой самой комнате, не правда ли?
Сказать, что я была поражена, ничего не сказать.
— Я! Нет, ничего подобного не было! — Да я на исповеди буду все отрицать, что этот щенок о себе думает, я ему все тут и расскажу?!
— Не лгите, мой прелестный ангел, это бесполезно! — с довольной улыбкой заявил д'Артаньян.
— Что это значит?! — закричала я. — Говорите же! Вы меня уморите!
— О, успокойтесь, — обнял меня еще крепче д'Артаньян. — Вы не виноваты передо мной! И я уже простил Вас!
Господи, да какое мне дело до его отношения ко мне?! Что он там мне простил?
По-моему, я еще не успела нагадить ему в такой степени, чтобы меня уже можно было прощать! А может, я сплю? Уснула вечером, а свидание с гасконцем только предстоит, вот мне с расстройства и снится всякая пакость?
Я ущипнула себя. Нет, не сплю. Ущипнуть д'Артаньяна? Нет, лучше пусть говорит.
— Но что же дальше, дальше?
— Де Вард не может ничем похвастать.
Час от часу не легче… Как это не может, он тут такое творил?!
— Почему? Ведь Вы же сами сказали мне, что это кольцо…
— Это кольцо, любовь моя, у меня. Граф де Вард, бывший у Вас все эти ночи, и сегодняшний д'Артаньян — это одно и то же лицо.
— Что?!!
— Сударыня, Вы были безумно довольны любовью де Варда, но это была любовь д'Артаньяна, так что Вы ничего не потеряли и не должны огорчаться. Какая Вам разница, кто Вас любил тогда, если Вам было хорошо, а это был я? Я и остался с Вами! — д'Артаньян выговорил это самым убежденным в правоте своих слов тоном.
У него был вид кающегося грешника, которому сейчас охотно отпустят все грехи.
Так вот, значит, как обстоят наши дела?!
Этот порядочный человек перехватил мои письма к графу, ответил за него, забрался в мою постель под его личиной, порезвился там всласть, слизывая нектар чужой любви, затем написал письмецо, где смешал меня с грязью, но перстень — залог любви — почему-то не вернул, выждал время, давая моей ярости на графа разгореться, пришел и охотно согласился убить ни в чем неповинного человека в обмен на возможность опять погреться со мной под одним одеялом, затем покувыркался в моей кровати уже под собственным именем, все мне простил, мерзавец, и весело объявил, что я не должна иметь претензий! Какая мне разница, с кем спать?
Если это называется порядочностью, то что же называется подлостью? Мое желание любить человека, которого люблю, и растить детей, не опасаясь, что их убьют в любой момент? Или желание ненавидимого такими людьми кардинала Ришелье сделать Францию сильной и единой?
С искаженным лицом я стряхнула с себя гасконца и соскочила с кровати. Д'Артаньян вцепился в батистовый пеньюар, пытаясь меня удержать. Я дернулась, нежный батист, конечно же, не выдержал.
Д'Артаньян с ужасом уставился на мое клеймо на плече.
Что, малыш, не видел, как клеймят девушек такие же порядочные люди, как ты?
— Боже милосердный! — вскричал он.
Даже без этого, ненужного ему знания, гасконец подписал себе смертный приговор.
— Негодяй! Ты умрешь! — предсказала я ему его дальнейшую судьбу.
В шкатулке с инкрустацией, стоявшей на туалетном столике, валялся крохотный кинжал с золотой рукояткой, что-то типа стилета. Так, безделушка. Лезвие его было тонким, но острым. Но хоть какое-то подобие оружия. Я откинула крышку шкатулки и схватила кинжал. Затем кинулась с ним к насквозь порядочному гасконцу.
Д'Артаньян перепугался насмерть. Он отпрянул к стене и, не отрывая от меня испуганного взгляда, рукой нашаривал брошенную на кресло перевязь. Нашарил и выхватил шпагу.
Со шпагой в руке он стал значительно смелее. Я сразу же почувствовала ее острие у самой груди. Это была дуэльная рапира с граненым клинком, Я попыталась схватить ее за клинок руками, но д'Артаньян легко уклонялся от моих рук и нацеливал ее острие то мне в глаза, то в грудь.
Спиной вперед он соскользнул с кровати на пол, отходя к двери. Ты ее сам запер, мой дорогой! Я пантерой кидалась на него, но что может сделать крохотный кинжал с боевой шпагой? Дамская игрушка!
— Отлично, моя красавица! Отлично! — шпага вернула д'Артаньяну не только смелость, но и остроумие. — Но только, ради бога, успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на Ваших прелестных щечках.
Ты-то нарисуешь, не сомневаюсь, благородный д'Артаньян!
— Подлец! — бросала я ему в лицо упреки, ранившие его ровно столько же, сколько могут ранить пушистые перья. — Подлец!
Внезапно открылась дверь, ведущая в комнату Кэт, и д'Артаньян молниеносно воспользовался так вовремя проявившейся дорогой к спасению. Дверь захлопнулась, и с той стороны завизжала задвижка.
Я попыталась проломить перегородку, соединяющую две комнаты. Куда там! Осталось разряжаться, вонзая в дверную филенку кинжал.
Увы, я прекрасно понимала, что д'Артаньян отнюдь не стоит с той стороны двери, прижимаясь к ней спиной, чтобы мне удобнее было попасть, но куда-то же я должна была воткнуть не понадобившееся лезвие!
Ругаясь всеми проклятиями, которые знала (надеюсь, мой противник их оценил — это были именно те словечки, что имели большое хождение как раз в его среде), я продолжала истязать неповинное дерево филенки.
Стоп! Ему же еще надо покинуть мой дом!
Я бросила вошедший по рукоятку в дверь кинжал и кинулась к колокольчику. Через минуту весь дом был поднят на ноги, а я, как была полуголая, высунулась в окно.
По двору, не выпуская шпагу из рук, несся в сваливающихся с ноги дамских туфлях доблестный д'Артаньян. Он был обряжен в какую-то жуткую юбку в цветочек, в чепец и сиротскую накидку. О, мой герой!
— Не выпускать! — рявкнула я очумевшему со сна привратнику, но было уже поздно.
Д'Артаньян вырвался за ворота особняка. Сбежал.
Особняк замер, как перед грозой, за исключением безмятежно спящего на своей половине деверя, упившегося накануне в стельку.
Кутаясь в остатки пеньюара, я со второго этажа прекрасно видела, как несется по Королевской площади, поднимая юбкой пыль, мужественный д'Артаньян.
Когда он исчез за домами, я потеряла сознание.
Смертельно напуганные слуги боялись подняться наверх.
Все замерло.
Сколько я пролежала в обмороке, не знаю. Очнулась я оттого, что кто-то поднял меня и перенес в кресло. Стало удобно. Затем стало тепло — меня накрыли покрывалом. Я открыла глаза. Передо мной стоял де Вард. Настоящий.
— Боже, что тут произошло, сударыня? — спросил он, оглядывая опрокинутые стулья и кресла, разворошенную, точно в нее приземлилось ядро, кровать, разорванный пополам пеньюар, часть которого была на мне, часть на постели.
Одинокие мужские штаны скучали на полу, под столиком залегли в засаде сапоги кавалерийского образца, дверь была исколота кинжалом, а сам кинжал торчал в ней в качестве украшения как раз по центру.
Де Вард окинул весь этот ужас спокойным взглядом, затем снял шляпу, подошел к двери и аккуратно повесил ее на рукоятку кинжала, как на вешалку. Потом вернулся ко мне, подобрав по дороге один из упавших стульев, поставил его около моего кресла и сел.
— Каким образом, граф, Вы попали сюда в такой неурочный час? — спросила я, неудержимо икая (видно, в это время д'Артаньян предавался теплым воспоминаниям обо мне).
— Ваша горничная послала мне записку, где говорилось, что мое присутствие срочно требуется здесь, иначе случится ужасное. Я заволновался и немедленно приехал. Что же произошло?
Так, а с чего бы это милой крошке Кэтти проявлять к своей госпоже такое участие?
— Погодите, граф, — попросила я и крикнула: — Кэт!!!
Мой крик пропал в недрах дома. Горничной в особняке явно не было.
— Я встретил ее на входе в Ваш особняк. Она куда-то спешила с узелком в руках, — любезно сообщил мне последние новости о горничной де Вард. — Девушка сказала, чтобы я поднимался наверх, что Вы ждете.
Ага, вот теперь в общих чертах ясно, каким это образом господин д'Артаньян чувствовал себя у меня как дома и в роли графа, и в роли беглеца.
Так вот кто шкодил на пару с усатым красавцем военным за моей спиной! Милашка Кэтти!