Высокопреосвященство пришел в дикую ярость, обозвал Кавуа сонным дурнем и приказал ему сгинуть с глаз долой.
Бедолага собрался в изгнание, понимая, что его карьера на этом благополучно завершена, но в дело вмешалась госпожа Кавуа, которой совершенно не улыбалось трогаться с места. Она поклялась мужу, что кардинал вернет ему свое расположение, если он, Кавуа, выполнит все, что она скажет.
— Ну и что же она сделала? — спросила я.
Госпожа Кавуа, насколько я знала, была дама остроумная и острая на язык.
— Назавтра же всем стало известно, что Кавуа при смерти. В этом могли убедиться и гости, посещавшие дом, и королевский лекарь, которого госпожа Кавуа незамедлительно вызвала, — продолжал Рошфор. — Завернутый в мокрую простыню Кавуа вызывал острый прилив жалости даже у его врагов, а заранее собранные в сосуды кровь и моча, которые представили ученому медику, не оставляли больному никаких надежд.
Четыре дня Кавуа не вставал с постели, на пятый день госпожа Кавуа надела траур и поехала к Его Высокопреосвященству. Все, встречавшие ее на пути, выражали ей соболезнования по поводу кончины супруга, которые она принимала с грустным выражением лица. Близкие монсеньору люди тут же шепнули ему, что вдова Кавуа ожидает его выхода, чтобы поручить его заботам своих осиротевших детей.
Чувствуя страшные угрызения совести, Его Высокопреосвященство пригласил госпожу Кавуа в кабинет, где принялся утешать ее и говорить, что несчастный покойный был не прав, что принял все так близко к сердцу… Что, несмотря на последнюю вспышку гнева, покойный Кавуа всегда был другом Его Высокопреосвященства и он, кардинал, просто тронут тем, как его старый друг не смог вынести ни единого резкого слова от него и скончался.
Тут госпожа Кавуа радостно воскликнула, что в таком случае ей не надо носить траур и плакать, потому что Его Высокопреосвященство возвращает ее мужу свое расположение, а Кавуа жив, хоть и плох, но эта добрая новость, несомненно, его поднимет. А траур был ею надет отнюдь не по смерти супруга, а по потере милостивого отношения Его Высокопреосвященства, понесенной их семейством.
Кардиналу оставалось только рассмеяться.
В результате, к общему удовольствию всех одураченных, ослом сделали королевского медика. Вот так, сударыня, а Вы плачетесь о каких-то врагах.
Я смеялась, отвернувшись от Рошфора и уткнувшись в обивку кареты, до слез. Великолепный фарс! Да, жалко, что в это время я была в Лондоне. Такая великолепная шутка прошла без моего участия. Очень жаль.
— После этого господин д'Артаньян умудрился влезть в разрабатываемую нами кампанию с подвесками. Вам это интересно?
— Дорогой Рошфор, я вся во внимании! — вот тут следовало слушать во все уши.
И, главное, не ляпнуть ненароком, что я думаю о качестве проведения этой кампании, не то Рошфор обидится на всю жизнь.
— Помните того старика, что приводил я к Вам в особняк на Королевскую площадь, когда Вы только приехали сюда? Отставного галантерейщика? — продолжал Рошфор.
— А-а, господина Бонасье? Почему же отставного? Он приходил ко мне с товаром буквально несколько дней назад, и я приобрела у него прелестный батистовый пеньюар, правда, он не долго прожил.
— Господин Бонасье мертв? — встревожился Рошфор. — Как, когда, почему я не знаю?
— Да не ваш галантерейщик, сударь, а мой новый пеньюар!
— А-а… — успокоился Рошфор. (Еще бы, пеньюар-то мой, а не его!) — Так вот, господин д'Артаньян, к нашему несчастью, оказался квартирантом господина Бонасье. А молодая жена господина Бонасье была крестницей Ла Порта и кастеляншей в Лувре.
— Той женщиной, через которую шла связь с Бэкингэмом?
— Да.
— Она красива?
— Очень хорошенькая, это точно. Дальше по вкусу.
— И учитывая возраст господина Бонасье и пыл господина д'Артаньяна, нетрудно догадаться…
— Ну, разумеется, они любовники! — по-военному резко продолжил мою фразу Рошфор.
— Господин Бонасье и д'Артаньян?! — не на шутку удивилась я. — Вот бы не подумала!
— Тьфу ты, конечно же, нет! Госпожа Бонасье и д'Артаньян.
Вот где твое слабое место, мой храбрый гасконец! Жаль, бедняжка Кэт не знает, она, наверное, предполагала, что скоро станет хозяйкой твоей холостяцкой квартирки и наведет там настоящий домашний уют!
— Я хочу переговорить с госпожой Бонасье, давайте заедем на улицу Могильщиков прямо сейчас!
— Миледи, — удивленно посмотрел на меня Рошфор. — Это же невозможно! После того как операция с подвесками была провалена, в качестве слабого утешения мы арестовали госпожу Бонасье.
По-моему, это было очень глупо.
— Господин Бонасье настоял, — пояснил Рошфор.
А-а, тогда понятно… Хотя мне кажется, изолировать от общества надо было д'Артаньяна, госпожа Бонасье не так виновата по сравнению с ним, хотя нет, передаточное звено, все верно.
Но если бы госпожа Бонасье была на свободе, то она, конечно же, не позволила своему смуглому красавцу тратить время на визиты в мой особняк. И пеньюар был бы в полном здравии…
— Но каким же образом, скажите, все-таки подвески попали в Париж?
— Да самым примитивным! — обозлился Рошфор. — Дурак Бонасье, которого мы тоже некоторое время подержали в Бастилии, стал кардиналистом больше нас с Вами. Что и высказал своей супруге, когда она вернулась из Лувра с отчаянным письмом королевы к герцогу, рассчитывая на помощь Бонасье. Она после такого сообщения, разумеется, не стала ничего говорить, а когда супруг ушел, галантерейщица упала на грудь своему возлюбленному и, рыдая, сказала, что королева в беде. Д'Артаньян заручился поддержкой трех своих друзей и помчался в Лондон. Мои люди пытались их задержать, но все с самого начала пошло наперекосяк, троих мы обезвредили, гасконец ускользнул.
Вот когда они схлестнулись, де Вард настоящий и де Вард мнимый! Ну почему я так поздно об этом узнала!
— К сожалению, удача к нему благоволила, он добрался до герцога, взял подвески и привез обратно.
— Искренне Вам сочувствую, — самым противным тоном сказала я. — И он до сих пор живой? Почему?
— Его Высокопреосвященство считает, что грех бросаться таким великолепным человеческим материалом, если есть хоть малейший шанс, что прыть господина д'Артаньяна можно направить в русло, нужное Франции.
Держу пари, Рошфор долго учил эту фразу, небрежно кинутую в каком-нибудь разговоре Его Высокопреосвященством.
— Это произойдет нескоро… — осторожно высказала я свое мнение. — Если вообще произойдет. Кардинал слишком добр.
— Я тоже так считаю… — вздохнул Рошфор. — Но Вы же знаете Его Высокопреосвященство… Если он что вобьет себе в голову, спорить с ним бесполезно. Вот и сегодня он попытается перетянуть гасконца на нашу сторону, с отрицательным результатом, я так думаю.
— Еще бы, — поддакнула я. — Его Высокопреосвященство — неисправимый идеалист в отличие от господина д'Артаньяна. Тот прекрасно понимает, что в первую же ночь в казарме наших гвардейцев его придушат подушкой за все его подвиги. Д'Артаньян не дурак.
Со вкусом оценив промахи и ошибки начальства, мы расстались с Рошфором до десяти часов вечера, договорившись встретиться у Люксембургского дворца, чтобы вместе направиться к монсеньору.
Главное, что я узнала, — рота Дэзэссара выступает завтра маршем в поход к Ла-Рошели.
Теперь надо было провернуть одно важное дело. Рошфор высадил меня на Королевской площади.
— Пришлите, пожалуйста, мне человек пять Ваших лакеев, — попросила я его напоследок. — Тех, что понадежнее. У меня сейчас мало людей.
— Хорошо, — не удивился Рошфор. — Сейчас пришлю.
Я поднялась к себе и в гардеробной нашла сундук, который еще ни разу здесь не открывала.
Там, смятые от долгого хранения, лежали мои мужские костюмы. А не разыграть ли и мне «германскую ссору»?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ«ГЕРМАНСКАЯ ССОРА»
Пока лакеи Рошфора не прибыли, я занималась выбором одежды. В конце концов, остановилась на темно-фиолетовом, почти черном костюме, отделанном золотой тесьмой. Как раз то, что надо, в меру мрачный и в меру блестящий.
Теперь надо было кое-что разузнать…
Как я и думала, что Винтер не рассказал мне, то он рассказал своему камердинеру. Тот охотно поделился всем, что знал, ведь я куда щедрее дорогого брата. И у меня появилось описание внешности дамы, дарившей деверю ласки по сходной цене, ее мнимого мужа и адрес заведения.
Пока я занималась домашними делами, появились люди Рошфора. Вместе с моими слугами получилось солидное подкрепление.
Вскочив в седло буланой лошадки, я повела свой отряд в указанное место.
Место невинных утех располагалось неподалеку от Нового рынка. Когда я увидела грязный кабак и улицу, на которой он стоял, то была откровенно поражена, каким образом мой глубоко элегантный деверь мог вообще забрести в этот район — пристанище всякого сброда.
Не вызывая пока особых разрушений, мы вошли в кабак, делая вид, что незнакомы друг с другом.
Внутри он был еще хуже, чем снаружи. Один бордовый цвет стен чего стоил! Но кабак процветал. Чад и гомон стояли в заведении, почти все столы были заняты. Я потребовала от хозяина отдельный кабинет.
По иронии судьбы, мне досталась та же самая комната, где Винтера облегчили на кошелек и всякую дребедень. Видимо, это был единственно мало-мальски приличный угол. Я с интересом рассмотрела и окно, из которого деверь взывал к миру, пытаясь спасти свои деньги, и дверь, закрывающуюся на крюк, который ему совершенно не понадобился. Веселый рисунок на стенах отдаленно напоминал хоровод обезглавленных куриных тушек.
Один из лакеев отправился на поиски Филиды, прельстившей нашего английского Титира: девицу должно было соблазнить предложение дворянина отужинать вместе.
Остальные, просачиваясь в комнату по одному, располагались за портьерами в качестве сюрприза.
Через несколько минут ожидания в кабинет вошло создание, породить которое может только кабак. Ого, так оголять грудь даже я себе не могу позволить! Девица, скромно улыбаясь не совсем целыми зубками, невинно заявила: