У де Ла Фера есть одна милая привычка — не доводить дела до конца, которая уже второй раз спасает мне жизнь. Ведь, в самом деле, тогда, на охоте, он повесил и бросил, не убедившись собственными глазами, что жертва погибла. Сейчас примерно то же самое.
Но я упустила что-то очень главное, мысленно пререкаясь с ним…
Имя!
Он назвал свое нынешнее имя!
Атос. Кто бы мог подумать? Так вот кто третий в этой неразлучной троице друзей! Атос, Портос и Арамис. И д'Артаньян.
И что же теперь делать? Внизу ждут люди кардинала. Надо идти.
Получается, из обоюдовыгодной сделки вся эта операция обратилась в полный бардак. Мне еще надо выполнить условия, на которых получен документ от Его Высокопреосвященства, а документ этот я уже успела утратить. Дьявол!
Медлить дальше было нельзя, разговор с воскресшим супругом и так отнял достаточно времени, а судно ждать не будет.
Я спустилась вниз.
Наш крохотный отряд скакал всю ночь, в семь утра мы уже прибыли в форт Ла-Пуэнт.
В восемь часов утра я была на борту капера.
В девять часов он вышел в море.
По документам корабль шел в Байонну, на самом же деле целью его путешествия была Англия.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯОСЛОЖНЕНИЯ
Я металась по палубе капера от борта к борту. И каждый раз зацеплялась подолом за один и тот же гвоздь, торчащий из настила.
Наверное, тот же ужас и полное бессилие испытывают прорицатели, знающие будущее, но не способные его предотвратить.
Пребыванием на идущем в Англию корабле я нарушила свои же правила, позволявшие долгое время мне жить в относительной безопасности: все дела доводить до конца, не останавливаться на полпути, не бросать начатого, не забывать обещанного.
Какая разница, что сделала я это не по собственному желанию, одно я знала наверняка: меня убьют.
Я оставила во Франции людей, которые будут неуклонно стремиться к моей смерти. Чтобы это предугадать, не надо быть пророком.
Даже если я не буду предпринимать никаких враждебных действий против д'Артаньяна, поклянусь любить его вечной любовью и подарить ему на память еще один перстень, запущенную катапульту это уже не остановит.
С появлением на сцене графа де Ла Фера, прикрывающегося плащом Атоса, все резко ухудшилось. Он не убил меня в «Красной голубятне» лишь потому, что это было слишком опасно — на звук выстрела тотчас же явились бы люди кардинала, ожидавшие меня внизу. Но желание стереть демона с лица земли у него только возросло, даже если он сам пока об этом не догадывается.
Д'Артаньян жаждет этого же, особенно после вина и засады, Портос и Арамис, как всегда, поддержат друзей. Вот такой расклад пасьянса.
Боже, я только на борту корабля поняла: сбылись наконец-то все чаяния моего дорогого брата лорда Винтера.
Так не вовремя оживший де Ла Фер перечеркивает мое английское замужество напрочь! И я получаю все вытекающие из этого последствия: второй брак недействителен, мой сын — незаконнорожденный, он не имеет не то что право наследовать своему дяде, он и из ренты, оставленной его отцом, трех пенсов не получит.
Неподражаемый граф де Ла Фер убить толком не смог, но и жить не позволил.
Об этом радостном событии Винтера незамедлительно известят, не будь д'Артаньян гасконцем!
Одно горькое утешение, что, пока я жива, и граф де Ла Фер не может венчаться с другой женщиной, но, похоже, он скоро устранит эту досадную помеху.
Как всегда некстати, мысли перескочили на человека, чьей женой я продолжала официально оставаться. Ожили воспоминания…
Ну почему такое замечательное качество, как врожденное благородство, в нем приняло такие отвратительные, уродливые формы? Этот вопрос мучил меня долгие годы, я не могла расстаться с памятью о тех днях, не разобравшись, что же двигало графом.
Но, похоже, ответ я все-таки вымучила бессонными ночами, раз за разом вспоминая каждое мгновение нашего совместного существования…
Догма — вот что лежало в основе его благородства. Оно у де Ла Фера было глубоко внешним, не опирающимся на умственные и душевные качества.
Безупречно воспитанный, он заменил утвержденными веками нормами собственные мысли и чувства.
Любое явление, встречающееся на его пути, "он подгонял под за1 ученные правила, не прикладывая ни капли собственного ума, чтобы разобраться в нем. Так положено — вот прекрасно ведущие по жизни многих достойных людей слова, и де Ла Фер не был исключением.
За великолепным фасадом графа, как за толстыми стенами одинокой башни безупречной кладки, скрывалась пустота, глухая комната, где в центре стопочкой лежал пыльный свод правил.
Правил о том, как правильно охотиться и как правильно размещать гостей за пиршественным столом согласно их положению, как должно приветствовать короля и его свиту и в каком порядке по знатности и родовитости располагаются французские дворянские роды.
Как правильно любить женщину — там тоже было, но вот как правильно обходиться с супругой, если на плече у нее вдруг обнаруживается клеймо, там, к сожалению, не говорилось, что и привело к такому глупому исходу.
А если учесть, что говорил де Ла Фер мало и кратко, то поневоле любая его банальность воспринималась как перл мудрости.
Под великолепными доспехами рыцаря, увы, отсутствовал человек! А ведь немного собственных чувств, и какая бы неповторимая личность жила бы в наше время! Просто оживший римлянин! Но чуда не состоялось…
А теперь страх, у которого глаза велики, будет двигать мушкетерами. Страх передо мной. Но четверо храбрых мужчин не потерпят, чтобы страх стоял у них на пути, и неизбежно постараются убрать источник страха, который перепуган не меньше их и мечтает лишь об одном — спасти собственную жизнь. Но это уже никого не волнует.
И у меня вдобавок ко всему задание, которое лучше клетки удерживает меня на капере.
Я не имею права вернуться с полпути, в Портсмуте уже формируется новая эскадра. Мы втянуты в такую игру, что мои беды никого не волнуют, сейчас просто не до этого. Значит, придется заниматься тем, о чем мы договорились с кардиналом. Если переговоры с герцогом сорвутся по моей вине, на глаза Его Высокопреосвященству можно не показываться. Если я выполню, что обещала, положение мое станет чуть-чуть прочнее и можно будет подумать о собственной безопасности.
Какое счастье, что дети уже во Франции, только это дает мне слабую надежду, что ради них я выкарабкаюсь, опять, как кошка, извернусь в падении и стану на четыре лапы, но все-таки как тяжело жить, зная, что обречен…
Остались за бортом и Лориан, и Брест — последняя возможность вернуться во Францию. Думала ли я об этом? Конечно, и даже предупредила капитана. Но противный ветер и бурное море отняли эту возможность. Пришлось распрощаться с мыслью еще раз поговорить с кардиналом.
Через девять дней после того, как судно вышло в море, впереди показался Туманный остров, берега Финистера.
Мои предположения оправдались: в Портсмуте полным ходом шла подготовка к выходу новой эскадры. Как раз во время нашего прибытия на воду спускали еще четыре больших военных корабля. Заходящее солнце поблескивало в окошках их кают.
В подзорную трубу, любезно одолженную мне капитаном, я даже разглядела на молу группу пышно одетых людей, наблюдающих это событие. Глаза мои ошиблись, выдавая желаемое за действительное, или это было на самом деле, но под одной из шляп с лихо закрученным белым пером мне почудилась голова Бекингэма.
Над портом носились чайки. Пахло гнилой рыбой.
Капер стал на рейде.
Почти сразу же борт к борту к нему остановился сторожевой катер, спустивший шлюпку, направившуюся к нашему трапу.
Шлюпка, которую двигали по волнам восемь гребцов, доставила на наше судно офицера флота Его Величества. Тот переговорил с капитаном и вызвал всех, находящихся на борту, на палубу.
Бурча и чертыхаясь, команда и пассажиры выстроились в носовой части капера.
Пройдя наш неровный, настороженный строй, человек с катера задержался взглядом на мне, но ничего не сказал. Все это было, по меньшей мере, неприятно. Все напряженно ждали, что же будет дальше.
Офицер с катера, молодой человек лет двадцати пяти — тридцати, неожиданно взял на себя обязанности лоцмана и, заняв место капитана, повел капер в гавань. Катер держался рядом. Он был неплохо вооружен для своих размеров, — шесть пушек выразительно скалились с его бортов.
Пока мы пробирались меж стоящих в гавани кораблей, вечер превратился в ночь. Стало еще холоднее.
Наконец мы добрались до места, куда счел нужным привести корабль свалившийся на нашу голову непрошеный лоцман. Он же приказал погрузить мои вещи в шлюпку и предложил мне проследовать туда же.
Это еще по какому праву?
— Кто Вы такой, милостивый государь? — поинтересовалась я. — И почему Вы так любезны, что оказываете мне особое внимание?
— Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня, я офицер английского флота, — равнодушно-вежливо ответствовал он.
По мундиру, разумеется, можно догадаться практически обо всем, вплоть до того, что кушал утром его владелец… Как это я сама не догадалась…
— Но неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского флота предоставляют себя в распоряжение соотечественниц, прибывающих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность до того, что доставляют их на берег? — не унималась я, непонятливая.
— Да, миледи, но это обычно делается не из любезности, а из предосторожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не соберут самых точных сведений.
Очень похоже на откровенную ложь, хотя придраться не к чему. А почему он назвал меня миледи? Из любезности?
— Но я не иностранка, милостивый государь. Меня зовут леди Кларик, и эта мера… — сообщила я ему.
— Эта мера — общая для всех, миледи, и Вы напрасно будете настаивать, чтобы для Вас было сделано исключение.