1978
Душные вечера
Она – не то, чтобы с югов,
Но из такого леспромхоза,
Что аж обуглилась, стервоза, —
Питает пылкую любовь
К нему – белесому, как лунь,
Кандальнику пивного бара,
Который, одурев от жара,
Ей не «давай» твердит, а – «сдунь».
Они в объятии слились
На раскаленном тротуаре,
Но от таких прелиминарии
Неудержимо тянет ввысь —
В подъезд, а там и на чердак. —
Им вслед уставился негроид. —
А что на свете жить не стоит,
Мы знаем четверо и так.
1977
«На девятый день…»
На девятый день
соберутся вновь —
у кого вино,
у кого любовь,
у кого тоска,
у кого мигрень.
Соберутся вновь
на девятый день.
А за восемь дней,
как за восемь лет,
кто-то станет сед,
кто-то станет слеп,
и растает след,
став еще длинней, —
не за восемь лет,
а за восемь дней.
Эти восемь дней
меж землей и тьмой
мается душа,
просится домой,
но ни дома нет,
ни дороги нет.
Эти восемь дней
словно восемь лет…
Банановая республика
Не трогайте банановой республики,
В которой ни единого банана.
Не трогайте невинности, распутники,
Вонючими ручищами Онана.
Не трогайте банановой колонии,
В которой нынче все республиканцы.
Не трогайте руками, уголовники,
Мы знаем ваши игры, танцы-шманцы.
Мы знаем ваши честные намеренья,
Мы знаем ваши полные карманы.
Не трогайте руками, злые мерины,
Мы знаем ваши сочные бананы.
Не трогайте, пускай она побесится,
Пускай она нетронутой побудет.
Ну, месяц потерпите. Ну, полмесяца.
Вас не убудет, хоть и не прибудет.
1980
«О чем под Новый Год, неандерталец…»
О чем под Новый Год, неандерталец,
подумаем, сося нечистый палец?
О нашей эре? О донашей эре?
О ношеной, но как бы новой шкуре?
О хорошо сколоченной пещере?
О крепко заболоченной лазури?
О непривычно выносимой стуже?
О неприлично небольшой потере?
Снаружи лужи, а могло быть хуже.
И воют звери, а могли б – не звери.
О яловых лаптях? Еловых лапах?
О щелкающих жиром эскалопах?
Они всегда сбегаются на запах.
Они всегда кидаются на тропах.
Они всегда бесчинствуют на трупах.
Поэтому и пир наш будет робок.
Поэтому и дым схороним в трубах.
Поэтому уменьшимся в масштабах —
так, чтоб в пещере собственного мозга
зазимовать без дерзостного визга,
тем избежав заслуженного лязга,
тем избежав простуженного лузга, —
еще не рядом, но уже так близко.
1980
«He спит Орда, пока не лягут ханы…»
He спит Орда, пока не лягут ханы.
Ведь вся Орда – передовой отряд.
Мы завтра будем, парни, бездыханны.
А нынче спать, покуда ханы спят.
Они вчера с князьями засиделись.
В шести шатрах рекой лился кумыс.
Бараньи туши, жир стрелял, вертелись.
И лишь в седьмом грустили, запершись.
Настала ночь – татарская, родная.
Луна вошла, как шашка, ей в ладонь.
Зачем ты ржешь, мой конь, пути не зная?
Еще не кровь, не время, не огонь.
Ты, девка, будь со мной в дорогу нежной.
На этом и стоим, неутомим.
Там, на Руси, опять небезмятежно.
Ах, мать твою, как мы их усмирим!
Помчимся в чистом поле с честным гиком.
А нам навстречу только тщетный крик.
В Европе знают о монголе диком.
Лишь на Руси известно, как он дик.
Оно конечно, каменные грады.
Дружинники, запасные полки.
Порежем, срубим, сгубим без пощады.
Спалим страну от Вислы до Оки.
Сережек не проси с такого дела.
Не жди ни сукон, сучка, ни коров.
Вернусь, и ладно. Вон уж, заалело
И подханята вздрынули с ковров.
1981
Желанье пережить Наполеона
Желанье пережить Наполеона,
при всей невероятности, простому
поручику в полку во время оно
хранило верность и не обмануло.
Куда трудней атаку эскадрона
и тяжкий гул московской канонады
выдерживать, не выходя из дому,
терпеть, уставясь в собственное дуло,
не отрывая задницу от стула,
и тупо думать: все идет как надо,
а сдохнет – будет надо по-другому.
1981
Монголия
Монголия совершенно необъятная страна – особенно,
если над этим призадуматься.
Ее не объять умом.
В Монголии можно миновать многие мили, не встретив
по дороге ни единой живой души.
В Монголии хорошо родиться марсианином.
В Монголии мало молодых: там сразу же становятся
старыми —
ли же остаются малыми до глубочайшего
библейского возраста.
В Монголии паршивое прошлое, неразборчивое настоящее
и обещающее будущее.
В Монголии хорошо родиться марсианином.
Монгольские женщины малопривлекательны.
Монгольские мелодии маломелодичны.
Монгольские монахи мало-помалу перебираются на Тибет.
В Монголии хорошо родиться марсианином.
Монгольская мораль опирается на многомужие.
Монгольское оружие патриархально грозно.
В качестве наивысшего художества почитается
скотоложество.
В Монголии хорошо не родиться вовсе.
Монгольская поэзия, ибо и в Монголии есть поэзия,
Работает исключительно в жанре подстрочника,
Настолько же аккуратно перепроверенного, как
туземный пейзаж.
В Монголии хорошо не родиться вовсе.
Монгольская борьба считается особенно изнурительной.
Монгольские тюрьмы считаются особенно
отталкивающими.
За неимением спирта повсеместно кипит состязание
на самоварах.
В Монголии хорошо не родиться вовсе.
В Монголии я родился и дожил до сорока.
Переменил три юрты, наработал табун и ни разу не видел
Тибета.
Но когда зимней ночью выходишь в морозную степь,
накачавшись чужим чифирем,
Не верблюда, а чуда ты ждешь, хоть седлаешь верблюда.
В Монголии я родился и дожил до сорока,
Неизменно стараясь во всем походить на аборигена,
Ведь когда летним полднем выходишь в раскаленную
степь, накачавшись буграми монгольских мышц,
Хочется завоевать весь мир и ни в коем случае
не пощадить и Марса.
В Монголии я родился и дожил до сорока.
В Монголии сразу же становятся старыми или же
остаются малыми.
В Монголии можно миновать многие мили, не встретив
по дороге ни единой живой души.
Ее не объять умом – особенно, если над этим
призадуматься.
1985
Сороковины
Историк опять про устои,
Про творчество театровед,
А ты пробормочешь: «Пустое»,
Другою ногою в буфет.
«Островского каждая драма, —
Ты скажешь, сминая бокал, —
Зазубрена, как пилорама,
Прошедшая лесоповал».
Бокал с апельсиновым соком
И летним наличием льда.
– Не надо сейчас о высоком.
– Не надо о нем никогда.
Как было – ? – Кобылой кобыла,
То краску лупила с лица,
То прямо на сцене любила
И наземь валила купца,
Который, едва полушалок
Успев постелить на полу,
Уже на ее приживалок
Косился, как свечкой во мглу,
И, в первом захваченный акте
Почти гениальной игрой,
Жевал бутерброды в антракте
С отсюда не сплывшей икрой.
………………………………………
Ее на театре тиранят
И дома берут в оборот.
А впрочем, и этот обманет.
А впрочем, и это пройдет.
А впрочем, нельзя не сорваться,
На нити вися, на шнуре,
В мозолистом гуле оваций
В прозрачную тьму во дворе,
Где голуби гадят на крыше
В гвоздики, бензин и мазут,
И мыши в обрывках афиши,
И кошки на сердце скребут,
Где снова какой-то плешивый,
Плюгавый и грязный мужик
В ответ на любые призывы
Вприпрыжку за водкой бежит.
Сороковины – не по словарю —
Роман сорокалетних разведенных
Соседей по раздельному житью
В советами еще не изведенных
Коммунах, где связующей средой
Становятся готовка и оправка,
И перебои с газовой водой,
И частая журналов недоставка,
И вечная нехватка сигарет
И выпивки во всем микрорайоне,
Покуда есть запасливый сосед
С зазубренной иглой на патефоне
И ночью моложавая она
В некстати распахнувшемся халате,
И девственно непрочная стена
С порочными подтеками объятий.
Сороковины – ровно сорок дней
В квартире не соитие, а ссора:
Пить в одиночку проще и трудней;
Она похоронила полотера,
Который лет пятнадцать натирал
Проверенную гладь ее паркетин,
И вообще – запаска и аврал.
А он в клозет крадется, неприметен,
Держа газету и дезодорант
И щетку для прочистки унитаза,
Ведь у него удача и талант,
И даже водка, а она, зараза,
Вдруг перестала это понимать
И принимать как должное. И к трубке
Рванулись разом: в бога душу мать.
Ошибка это сшибка на приступке.
Зима была чахоточной весной
И краснощекой осенью. Сначала
Одеколон томил меня тройной,
Но горло постепенно прикипало
К его букету. С возрастом привык
Не брезговать дележкою в подъезде.
Не глядя разливаю на троих
И пью за тех, кто умер и в отъезде.
Иметь, Экклезиаст, и не иметь —