– Почему ты спрашиваешь?
– Твою мать, Лоу! – Тут я уже вскипел, не в силах больше ходить вокруг да около. – Ты ответишь нормально хоть на один мой вопрос?! Я устал от этого!
Скэриэл как-то натянуто улыбнулся, зарылся пальцами в свои волосы – хвостик сбился, и резинка соскользнула – и взлохматил их.
– Хорошо. – Он замолчал, собираясь с мыслями. Я не торопил. – В Запретных землях я вхожу в союз, который пытается помочь полукровкам и низшим.
– Союз? – Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать.
– Он подпольный.
– Ничего не понимаю, почему союз помощи должен быть подпольным?
– Это сложно объяснить. Мы пытаемся помочь нуждающимся, но есть люди, которым это не нравится.
– Но почему?
– Не знаю, замечал ты или нет, но в Октавии не жалуют тех, кто пытается улучшить жизнь полукровкам и низшим, – с иронией произнёс Скэриэл.
Я пропустил эту колкость мимо ушей. Не хотелось сейчас разводить споры.
– Чем именно ты занимаешься?
– Помогаю людям встать на ноги, вылезти из дыры, которая их поглотила. Помнишь Отиса?
Я кивнул. Отиса я хорошо помнил, но как бы это ужасно ни звучало, не верил ни единому слову Скэриэла. Он говорил общими фразами, которые ещё больше запутывали ситуацию.
– Ты видел нас. Я пытаюсь снова отправить его в школу, отгородить от работы. Понимаешь?
– Кажется, да…
Я понимал только одно – Скэриэл считает меня полным идиотом. Те амбалы явно не за благородные поступки Лоу напали тогда на нас.
– У меня много врагов в Запретных землях, – заключил Скэриэл. – Я мешаю их бизнесу.
Я точно так же мешал Совету старейшин. Был нужен им, как пятая нога собаке. Чистокровные аристократы в Октавии упиваются властью, уровнем тёмной материи, которой они так кичатся. И, кажется, Люмьер не зря верил в меня. Возможно, я смогу многое изменить – пусть и не совсем так, как он надеется. Мысли, на которые навёл меня сеанс с миссис Рипли, с каждым днём казались всё более правильными.
– Знаешь, – встав, печально начал я, – иногда меня посещают странные мысли. Я злюсь на чистокровных, на тёмную материю, на чёртово разделение. И мне кажется, что без тёмной материи всем было бы лучше.
Прежде я не заговаривал о том, что тёмная материя губительна для нашей страны, а потому испугался, что Скэриэл не поймёт. Но если я хочу от него хоть какой-то честности, то должен хоть что-то приоткрыть сам.
– Не тёмная материя, – отчеканил он, поднявшись, – так что-нибудь другое. Люди всегда делили друг друга: по полу, по национальности, по расе, – буднично перечислял он, загибая пальцы, – по цвету кожи, по вероисповеданию, по ориентации. Уверен, что, будь все одинаковые, люди всё равно бы нашли повод для деления.
Тогда без самих людей было бы лучше? Эта мысль меня расстроила.
Мы стояли совсем рядом, глядя друг на друга. Казалось, что с последней встречи Скэриэл стал ещё выше. Я первым отвёл взгляд.
– Когда кто-то из чистокровных заводит разговор про чистоту крови или ещё какую-то ерунду, например, про разницу между нами, про необходимое разделение и превосходство, – было тошно даже говорить об этом, – я чувствую себя последним куском дерьма.
Скэриэл положил мне руку на плечо и как-то совсем невесело усмехнулся.
– Между нами всё же есть разница. Ты только чувствуешь себя так, а я вот таким куском дерьма являюсь.
– Это совсем не смешно, – мрачно ответил я.
– Мне тоже не до шуток. Судя по законам, в Октавии всё хорошо с чувством юмора только у чистокровных. Но скоро это изменится…
Я растерянно посмотрел на него и спросил:
– О чём ты, Скэр?
На краткий миг показалось, что Скэриэл знает, кто я, знает, чего хочу. А ещё он почти повторил слова Гедеона.
Внезапно он словно изменился – черты лица заострились, всё тело напряглось, как перед броском, – и посмотрел на меня долгим пронзительным взглядом, явно решаясь на что-то очень важное. А потом сорвался к лестнице со словами «сейчас вернусь». Я растерянно смотрел ему вслед, пока он не скрылся на втором этаже.
Подпольный союз помощи… Звучит сомнительно, размыто, но всё же в глубине души мне хотелось верить, что он старается во благо. Или хотя бы лжёт не во всём.
Когда я начал было думать, что Скэриэла нет слишком долго, он торопливо спустился по лестнице, что-то бережно держа в руках.
– Вот, возьми. – Он вложил мне в руки перочинный нож, на вид очень острый. Он не казался новым, значит, Скэриэл им пользовался. Вспоминая произошедшее в том подвале, я почувствовал, как меня пробил холодный липкий пот. От возникшей перед глазами сцены, когда Скэриэл лежал с ножом, торчащим из груди, зверски мутило.
– Что это? Зачем?
– Обещай мне, – Скэриэл сжал мои ладони, я увидел своё недоумённое отражение в лезвии ножа, – что воспользуешься им, если тебе будет угрожать опасность.
– Какая опасность? – Хотелось вернуть жуткий подарок, но Скэриэл был непреклонен. – Я могу применить тёмную материю.
– Готи, прошу.
Не дружеская просьба, а мольба. Я ещё раз взглянул на Скэриэла. Он, казалось, готов был вот-вот пожалеть о своём поступке. Его била лёгкая дрожь, в глазах – я испуганно воззрился на него, – читался ужас от собственных действий.
– Просто обещай, что если попадёшь в беду и надо будет защищаться, то ты воспользуешься этим.
– Х-хорошо.
Он медленно поднял мою руку с ножом, прижал лезвие к своему бледному горлу – я опешил, не понимая, что делать – и с отчаянием прошептал:
– Обещай, даже если защищаться придётся от меня.
Я отстранённо наблюдал за тем, как его кадык – совсем рядом с острым лезвием – дёргается при этих словах.
– Поклянись, – горячо шепнул Скэриэл.
Мне хотелось вырваться, отступить – ещё немного, и я правда случайно его пораню, – но он меня не отпускал. Сейчас он выглядел обезумевшим. Я не узнавал его.
– Клянусь, – тихо произнёс я, борясь с комком в горле.
19
В читальном зале было тихо и пусто, я бы даже сказал, умиротворённо, если не брать в расчёт миссис Симмонс, библиотекаршу, которая периодически прерывала виртуозное клацанье по клавиатуре компьютера, чтобы бросить на наш подозрительный квартет полный негодования взгляд. Миссис Симмонс считала, что мы явно что-то замышляем, раз такой чудесный пятничный вечер уныло проводим в стенах лицея. А замышляли мы только одно – поскорее расквитаться с огромным домашним заданием по латинскому языку и освободиться от тяжкого бремени перед выходными.
Придаточные предложения при verba impediendi, к нашему величайшему сожалению, сами себя не разберут. Латинский давался мне с трудом, но не потому что я был туп или совсем не старался, напротив, я тратил уйму часов на конспектирование учебника и переводы текстов. Всё дело в том, что свободного от лицея времени вдруг стало катастрофически мало, а пугающих мыслей о будущем Октавии ужасающе много.
– Так что там со Скэриэлом? – сидя напротив, внезапно тихо спросил Оливер, не поднимая при этом глаз от учебника.
Я застыл, не дописав последнее слово в предложении: «Regulus, ne sententiam diceret, recusavit[1]». В голове царила путаница из-за союзов и времён, поэтому, когда Оливер задал безобидный вопрос, я не сразу понял, что обращается он ко мне и волнует его уж совсем не грамматика. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы непринуждённо выдать:
– Он в порядке.
Наверное, сложно сказать, что человек в порядке, когда он сам подставляется под нож. Про Скэриэла в последнее время вообще сложно что-либо говорить честно.
Леон и Оливия обменялись многозначительными взглядами, но не произнесли ни слова, изображая прямо-таки глубокий научный интерес к новой теме.
– Мы можем с ним, хм, – Оливер испытующе взглянул на меня и тотчас опустил глаза, – встретиться?
– Думаю, да. Не знаю. – Я с раздражением отбросил ручку и откинулся на спинку стула. – Почему ты спрашиваешь у меня?
Оливер вернулся к переводу текста – из нас четверых он был самым смышлёным в латыни: может, этому способствовала его безграничная любовь к античности, – перелистнул страницу, и сделал вид, что увлечён домашним заданием ничуть не меньше, чем Оливия и Леон. Я выжидающе молчал. Оливер дописал ещё одно предложение в тетради, а затем произнёс, не удостоив меня даже мимолётным взглядом:
– Он не отвечает на звонки и сообщения.
Я шумно выдохнул, борясь с желанием ответить что-то резкое. В последнее время настроение у меня портилось по щелчку пальцев, а любой, кто попадался под горячую руку, по полной ощущал мой праведный гнев.
– Точно, – с досадой проговорил я. – Забыл сказать, что он сменил номер.
– Да, было как-то невежливо с вашей стороны не оповестить нас об этом. – Оливер выразительно нахмурил брови. Слово «невежливо» он проговорил так неприятно, что я чуть было не съёжился.
Оливия бросила на брата предупреждающий, как мне показалось, взгляд. Я напрягся, готовый к спору. Удивительно, ведь раньше принялся бы извиняться за подобную оплошность, но сейчас только прохладно напомнил:
– Ты меня не спрашивал, а Скэриэл не просил предупредить. Я не обязан перед тобой отчитываться.
Оливер вспыхнул и хотел одарить меня ещё парой-тройкой ласковых слов. Уверен, что мы бы затеяли долгий, полный обидных фраз, диспут, в котором заведомо не может быть победителей и после которого сложно делать вид, будто ничего не произошло, но Оливия нам не позволила.
– Простите, но я так больше не могу. – Она решительно поднялась, а миссис Симмонс моментально уставилась на нас, настороженно прищурившись, словно только этого и ждала. Кивнув ей, Оливия лучезарно улыбнулась, как бы уверяя, что всё под контролем, и тихо, но жёстко проговорила, обращаясь уже к нам троим. Улыбку при этом как ветром сдуло. – Вы должны обсудить поступление Скэриэла в Академию Святых и Великих, а то Оливер доведёт меня до белого каления.
– Ничего подобного, – прошипел Оливер.