– Автокатастрофа. – Он выжидающе посмотрел на меня. – Не указано, на какой машине он разбился. На своей?
– Нет…
– Он был за рулём чужой машины? Или его подвозили?
Меня трясло от страха и паники.
– Я не знаю.
– Скэриэл Лоу полукровка, верно?
– Да.
– Как здорово, – он опять, но на этот раз громко, хлопнул в ладоши, а я чуть не подскочил от этого звука, – у нас положительный ответ! Хоть что-то ты знаешь. Он полукровка, родился в Запретных землях, числился в интернате, как и ты. А дальше что? Вы поддерживали связь после побега из интерната?
– Мы встретились недавно. – Я облизал пересохшие губы.
– Насколько вы близки? Вы друзья, приятели, кто?
– Сложный вопрос.
– Да что в этом сложного? – Он повысил голос. – Вы не можете определиться со статусом?
– Мы сейчас не так близки, как раньше. – По крайней мере, это была правда.
– А ты поддерживаешь его в поступлении? Что ты об этом думаешь?
И снова я сказал правду:
– Я думаю, что он сумасшедший.
Команданте громко рассмеялся.
– Ты мне уже нравишься. – Он ткнул в меня указательным пальцем. – Полностью с тобой согласен!
Я опешил от его резких перепадов настроения, чувствуя себя словно на американских горках. Внезапно смех оборвался, и команданте ударил кулаком по столу.
– Он сумасшедший, если думает, что я позволю ему учиться в одной академии с моим сыном. – Его глаза заволокло гневом.
Меня начала бить мелкая дрожь. Чтобы успокоиться, я мысленно сосчитал до десяти, стараясь контролировать дыхание.
– Где твой мобильный телефон? – вдруг спросил команданте.
– Потерял.
Когда меня на улице схватили чистокровные, я незаметно подбросил телефон под кузов разбитой колымаги, мимо которой мы проходили.
Команданте неторопливо поднялся, подошёл к шкафу, достал несколько папок, затем прошёл мимо меня и скрылся позади. Бегло обернувшись, я убедился, что он занят содержимым другого шкафа, и опять уставился на пустующее кресло.
– Как же вовремя ты потерял свой телефон. И как со Скэриэлом связываешься? Почтовыми голубями? – проговорил он у меня за спиной.
Я не ответил. В следующее мгновение мощная рука вцепилась мне в волосы на затылке, резко надавила, и я с размаху ударился лицом о письменный стол. Нос и скула взорвались болью. Я застонал. Из носа хлынула кровь, пачкая документы. Команданте ударил меня ещё раз и затем прижал голову к столешнице, наклонился, горячо шепча:
– Ты, маленький грязный щенок, думаешь, что покрывать его, по-твоему, хорошая идея? Тебе лучше быть поразговорчивее.
Он отпустил меня, обогнул письменный стол и сел, сердито ворча, как будто не он только что приложил меня о стол. С неприкрытой брезгливостью он достал из кармана сложенный платок.
– Ну ты посмотри, заляпал мне всё тут. – Команданте принялся очищать забрызганные кровью листы бумаги.
Я с трудом сидел, прижимая ладони к разбитому носу, но никак не мог остановить кровь. Голова кружилась, нос пульсировал от боли, и я боялся, как бы чистокровный мне его не сломал. Рот наполнялся слюной и кровью, так что приходилось всё это сглатывать.
– Ты знаешь, кто я? – спросил он, продолжая разбирать документы. – Как меня называют?
Я нервно кивнул. Кровь лилась сквозь пальцы мне на куртку и джинсы.
– Давай, назови.
Я молчал. От металлического вкуса крови становилось дурно. Чертовски кружилась голова.
– Чего ты? Язык откусил?
– Октавианский… – начал я.
– Быстрее.
– Октавианский Крысолов.
– Верно, – широко улыбаясь, подтвердил он. – Я ловлю таких, как ты. Крыс, что загрязняют мою страну.
Рот в очередной раз наполнился слюной и кровью. Я хотел плюнуть ему в лицо.
– У тебя есть мечта?
Стараясь остановить кровотечение, я думал только о том, что хочу выстрелить ему промеж глаз.
– А у меня вот есть. Спроси меня, какая.
– Какая у вас, – медленно спросил я, – мечта?
Он блаженно откинулся на спинку кресла и посмотрел куда-то в сторону.
– Я расскажу тебе. – Голос его потеплел. – Люблю низших. Ты себе даже представить не можешь, как я их люблю. Вот бывает, мечтаю, выйду в лес. Ну такой, чтобы прям хвойный. Чистый воздух, много зелени, а если уйти вглубь, то даже заблудиться можно. Там тихо и темно. Вот выйду я, значит, в лес. А вас там человек сто. Может, даже больше. Взрослые, дети, старики. И вы при виде меня в панике разбегаетесь, как крысы. Бежите с криками, тянете за собой детей. А я иду себе не спеша, у меня в руках двустволка. – Он любовно изобразил ружьё в руках так, словно на самом деле чувствовал и наслаждался его тяжестью. – Но не простая, а такая, знаешь, которой можно череп с одного выстрела размозжить. Из неё ещё слонов убивают. Такая прям добротная. Вот вы бежите, а я за вами. Даю вам фору, как истинный офицер. Секунд тридцать, может. – Он направил несуществующую двустволку на меня, прищурился, будто действительно готов был нажать на спусковой крючок. У меня перехватило дыхание. Команданте с кровожадной улыбкой продолжил: – А потом я всех вас до одного перестреляю. Как тебе, а?
С каждым его словом я всё отчётливее понимал, что он безумен. Скэриэл тоже безумен. Но команданте… Он был словно одержим демонами.
– Здорово, правда? – переспросил команданте.
Я с ужасом смотрел на него, не в силах произнести ни звука.
Он поманил меня пальцем. Я привстал, но ноги отказывались слушаться. Я едва не упал. Кровь уже почти остановилась, заляпав мне все вещи. Я подошёл ближе, чуть ли не нависая над письменным столом.
– Беги, – прошептал он мне на ухо.
Я не мог сдвинуться с места. Он кивнул, как бы в подтверждение своих слов.
– Беги. – Он указал на дверь. – Я даю тебе фору. Тридцать секунд, не больше.
Я поднялся и на ватных ногах дошёл до двери, испуганно оглянулся, а он ещё раз одобрительно кивнул мне.
И я побежал.
27
Устроившись за письменным столом, я аккуратно вскрыл конверт. Первое, что бросилось в глаза, – красивый витиеватый почерк с небольшим наклоном. Текст был написан любимой чёрной ручкой отца, которой он постоянно использовал для подписи документов. Однажды он признался, что она приносит ему удачу в делах.
Документы – это понятно, но писать письма в наше время? Есть ли в этом смысл? Он мог пригласить меня в свой кабинет и обсудить всё на месте, но вместо этого воспользовался бумагой и ручкой. Я не знал, как на это реагировать, и хуже того, не знал, чего ожидать.
Письма я получал крайне редко, а уж от отца так вообще никогда. Однажды от мамы из Франции пришла почтовая открытка с изображением собора Нотр-Дам-де-Пари и цитатой из романа Виктора Гюго; мама тогда уехала погостить к подруге и отправила открытки всем домочадцам, даже одну общую для прислуги прислала. Это было за три года до её смерти. Я испытал дикое желание перерыть все полки, но найти эту открытку. Сейчас она показалась бесценным напоминанием о маме, которым я бессердечно пренебрёг.
Выдохнув, я отложил конверт в сторону, поудобнее уселся на стуле и принялся за письмо. Не знаю, почему, но нервничал так, словно мне прямо сейчас предстоял экзамен по тёмной материи.
«Дорогой Готье»
Я замер. Нет, лучше перебраться на кровать. Сев по-турецки, я подложил подушку под руки и вновь взялся за текст. Пальцы немного дрожали. Непонятное предчувствие не покидало, казалось, что после прочтения что-то изменится навсегда.
«Почти месяц я ношу в нагрудном кармане этот лист и не знаю, с чего начать. В Октавии есть негласное правило: родители пишут письмо своему ребёнку перед выпускными экзаменами. Мой отец писал такое письмо мне. Я писал его Гедеону.
Готье, вот и пришёл твой черёд. Так с чего начать? Столько всего хочется сказать…
Знаешь, иногда ты очень напоминаешь мне Лукиана, нашего покойного императора. Он тоже не видел ничего плохого в том, чтобы дружить с полукровками, более того, он общался и с низшими. Вечно спорил со своим отцом на эту тему! Бедный Корентин Огюст Бёрко! Я был свято уверен, что половину седины он получил из-за несносного Луки, ведь тот никого не слушал, таким упёртым был. Жаль, что ты с ним уже не познакомишься. Уверен, вы быстро нашли бы общий язык. Когда ты впервые заговорил про того полукровку, я подумал, что вернулся в прошлое и воочию вижу, как Лука вновь спорит со своим отцом и доказывает ему, что имеет право дружить с тем, с кем хочет, а я вновь стою позади, не смея влезать в разговор императора и наследника. Именно из-за Луки в молодости я тоже думал, что дружба между чистокровными и полукровками возможна.
Наверное, я был расстроен, потому что Лукиан, – а следом и я, – мы оба прошли через это, через дружбу с полукровками. Для нас ничем хорошим это не закончилось. Я очень беспокоюсь за тебя, хотя обещал дать больше свободы. Но твоя свобода – мои бессонные ночи. И, возможно, ещё больше седины на моей голове. Хорошо, что за светлыми волосами её не так видно. Теперь я очень понимаю покойного Корентина!
Прости, немного увлёкся. Как ты заметил, мне нравится вспоминать старые времена, дни юности, когда я считал, что чёрное – это чёрное, а белое – только белое. Считал, что друзья всегда рядом и за тебя горой, что будущее яркое и светлое, стоит только протянуть руку. Считал, что любимые люди держат тебя за руки и никогда не отпустят, и уж точно никто из близких никогда не предаст. Сейчас всё не так. Ты поймёшь это со временем. Но я бы отдал всё, лишь бы ты никогда с подобным не сталкивался.
Готье, я люблю тебя всем сердцем, мой дорогой сын. И не знаю, что сделаю, если полукровка или кто-либо ещё тебя обидит. Помни об этом. Я защищу тебя от всего в этом мире. Ты мой драгоценный ребёнок. Я грущу из-за того, что Грэйс не видит, каким ты стал взрослым и самостоятельным.
Грэйс, моя прелестная Грэйс, уверен, что ты смотришь на нас с небес и радуешься. Наш мальчик вырос. Он скоро будет патрицием Академии. Помнишь, Грэйс, какими патрициями были мы?