Она просила дать тебе больше свободы. Теперь об этом часто напоминает Гедеон. Не знаю, рассказывала тебе мама или нет, но первым твоим словом было не «мама» или «папа». Это была попытка произнести имя брата. Каким Гедеон был счастливым, как гордился этим фактом! Грэйс, конечно, немного расстроилась, как и я, но такая вот она, родительская ревность. Гедеон носился с тобой до пяти или шести лет. Так любил тебя, берёг, защищал. Я знаю, что сейчас вы не сильно близки. Мне горестно наблюдать за этим, ведь я помню времена, когда он пылинки с тебя сдувал. Если ты думаешь, что это шутка, то я бы не посмел. Иногда полезно посмотреть старые фотоальбомы. Там скрывается много прекрасного.
Сейчас Гедеон тоже заботится о тебе, но делает это не так открыто, словно сам боится показать всем, как ты ему дорог. Давай, это останется между нами? Не вини брата в холодности. Он не всегда таким был. Ему пришлось рано повзрослеть, и в этом только моя вина, как отца. Но не будем о грустном. Я надеюсь ещё раз увидеть, как вы вновь станете близки, и никто не будет скрывать своих чувств и переживаний.
Готье, помни, что для нас с Грэйс, – для меня, – ты навсегда останешься нашим маленьким мальчиком. Самым искренним малышом, который с нетерпением ждал каждое лето, чтобы собрать всем по охапке одуванчиков. Как же ты расстраивался, когда не мог донести их до дома в целости!
Я знаю, что экзамены пугают. Это нормально – бояться. Я тоже много чего боюсь. Мой главный страх – потерять кого-то из вас. Вы весь мой мир. Вы всё, что у меня есть.
Мой бесценный сын, всегда помни, что я люблю тебя. Мама любит тебя. Брат тоже тебя любит, как и сестра.
С любовью, твой вечно занятой, но всегда помнящий о тебе, отец.
Уильям Хитклиф
P. S. Может я не самый лучший отец, но ты самый лучший сын. И это честь для меня быть твоим отцом.
P.P.S. Если не попадёшь в Академию Святых и Великих, то не беда. В Октавии есть много других учебных заведений. Будем считать, что это не ты не смог туда поступить, это они были недостаточно хороши для тебя.»
Я не заметил, как глаза сами по себе стали слезиться ещё где-то в середине письма. Не обратил внимания, когда первая слеза потекла по щеке, прочерчивая мокрую дорожку до подбородка. Дочитав последнюю строчку, я отложил письмо в сторону и сильно прижал ладони к лицу, заглушая надрывные всхлипы, которые больше не мог сдерживать. Эмоции переполняли, простые, казалось, слова ранили, одновременно с этим даря такое невероятное облегчение и чувство, что ты не один. И никогда не был.
Когда я заснул с письмом в руке, – прочитал его ещё раз перед сном, стараясь отложить каждое слово в памяти, – мне впервые за долгое время ничего не снилось, а утром казалось, что я выспался на годы вперёд.
Выпускной экзамен по тёмной материи наступил через неделю. Я готовился не покладая рук: тренировался с Люмьером, который с радостью согласился помочь; стабильно посещал миссис Рипли, – не грубил, не спорил, теперь и мысли не было как-то её обидеть, – а также придерживался режима дня и правильного питания. Не знаю, что на меня так повлияло, возможно, поддержка отца, но всю неделю я чувствовал себя окрылённым успехом. Казалось, я могу горы свернуть и сдать экзамен в два счёта.
В день экзамена я был собран, спокоен и уверен в своих силах. Теперь колец оказалось не три, а шесть. Мистер Аврель стоял рядом, – а не сбежал при первой возможности, как в наш последний экзамен, – и наблюдал за мной с ободряющей улыбкой. На этот раз никто не шутил про огнетушители и пожарные датчики. Все слишком волновались.
Я глубоко вздохнул и с помощью тёмной материи образовал лук. Он вышел намного лучше, чем то, что я делал обычно, сказывались тренировки с Люмьером. Натянув тетиву, прицелился.
В мои первые корявые попытки за плечом стоял Скэриэл, помогая. Но и сегодня я всё равно чувствовал поддержку. Они были рядом: отец, мама, Гедеон и Габриэлла. Они стояли позади меня и шептали: «ты справишься», «мы в тебя верим». Я чувствовал чужое дыхание позади, щекочущее ухо. Чувствовал их тёплые прикосновения.
А потом фантомный мягкий голос моего отца произнёс:
– Сожми крепче лук и прицелься.
Да, однажды меня так направлял Скэриэл, но теперь я черпал поддержку из семьи. Они всегда оставались рядом, стоило только оглянуться. Просто «прошлый Готье» был глуп и слеп. Не видел или не хотел видеть дальше своего носа.
– Прицелился? – спросил отец.
– Да, – прошептал я одними губами.
– Стреляй, Готье, – тепло произнёс он, словно касаясь рукой моего плеча в момент идеального для выстрела натяжения тетивы.
И я отпустил стрелу.
– Шесть из шести! Хитклиф, экзамен сдан! – радостно проговорил мистер Аврель, хлопая в ладоши, как маленький ребёнок.
Широкая улыбка сама по себе появилась на лице. Мистер Аврель тоже был одним из тех людей, которые всегда в меня верили. Теперь я видел это в мелочах: их улыбки, их добрые слова, их заботливые взгляды. Как я мог всего этого не замечать?!
От избытка чувств я порывисто подошёл и крепко обнял преподавателя. Каким он был маленьким! Раньше я не замечал, как перерос его, а, встав совсем близко, понял, что стал на целых полголовы выше. Мистер Аврель растерялся, но тут же обнял меня в ответ, по-дружески похлопав по плечу.
– Я горжусь тобой, Готье, – тихо проговорил он.
– Спасибо вам, – прошептал я.
Домой я ехал, не побоюсь этого слова, счастливым. Громко подпевал вместе с Чарли под популярные песни по радио, вновь и вновь пересказывал, как сдал экзамен, – не упомянув только, что отец помог мне прямо там, в кабинете; конечно, всё это было в моей голове, а потому рассказывать об этом не стоило, – и с восторгом обсуждал торт, который приготовили для меня дома в честь окончания экзаменов. Мы решили, что обязательно надо сыграть в плейстейшн после того, как поедим, и вообще, у меня где-то завалялся баскетбольный мяч, можно побросать его во дворе.
Подъезжая к дому, я заметил, что Чарли резко переменился: голос его стал напряжённым, движения нервными. Только выйдя из машины, я всё понял. На воротах нашего дома большой кляксой чернели едва высохшие слова: «ГОТЬЕ ХИТКЛИФ – ОТЩЕПЕНЕЦ», – а повсюду на земле валялись листовки с кричащими фразами: «ЧЕРНОКРОВКАМ НЕ МЕСТО В РОМУСЕ» и «ЧЕРНЬ В АКАДЕМИИ СВЯТЫХ И ВЕЛИКИХ – ПОЗОР ОКТАВИИ».
Чарли выглядел разъярённым.
– Вот же твари! – чертыхнутся он, и обратился ко мне: – Готье, не стой так, иди в дом, я всё уберу!
Но я не сдвинулся с места. По голове как будто чем-то ударили. Вот только что мы радостные ехали домой, а теперь… Я не понимал, что происходит, но ощущал агрессию в свою сторону.
– Что это значит? – спросил я.
Чарли торопливо собирал листовки и сразу рвал или сминал их.
– Малыш, иди в дом, – повторил он.
– Чарли, что значит «отщепенец»?
Глубоко вздохнув, он медленно выпрямился, сжал губы и, поколебавшись, нехотя проговорил:
– Отщепенцы – это чистокровные, которые слишком близко общаются с полукровками или низшими. Другими словами, это… – он запнулся, – предатели среди чистокровных.
– По-твоему, я отщепенец? – растерянно спросил я, глядя на эту уродливую надпись. А ведь я, кажется, уже слышал это слово от Гедеона.
– Нет, Готье. По-моему, те, кто написали это, настоящие ублюдки. Это точно сделали какие-то отбитые чистокровные. Тебе надо быть осторожнее, когда ты в лицее. – Чарли посмотрел на меня, и поняв, что я продолжаю таращиться на ворота, проговорил: – Это ругательство, причём очень грубое. Не стоит произносить его вслух. Иди, пожалуйста, в дом. Я сотру эту хрень и выброшу весь мусор.
Я медленно направился к дому, когда Чарли схватил меня за руку выше локтя и повернул к себе:
– Посмотри на меня.
Я заторможенно поднял голову, и наши взгляды встретились.
– Они ошибаются, понял?
Я молчал.
– Готье, ты чудесный человек, возможно, лучший чистокровный, которого я только мог знать. А чудесные люди часто раздражают… – Чарли пытался подобрать слова: – Отморозков. Они бесятся, если видят людей, излучающих добро. Потому что отморозкам не свойственно это чувство. Не знаю, понимаешь ли ты меня…
Я нехотя кивнул.
– У тебя сегодня был сложный день, ты сдал важный экзамен. Пожалуйста, не думай обо всём, что сейчас увидел. Хорошо?
Я вновь кивнул.
– Нет, малыш, твоё молчание меня напрягает. Точно всё хорошо?
– Да, – натянуто улыбнулся я.
– Ладно, иди.
Я молча направился к входной двери, а в голове набатом стучали мерзкие слова.
«Отщепенец»
«Чернокровки»
«Чернь»
Что с этим миром не так?
28
При каждом моем шаге лестница издавала устрашающие звуки, будто была готова рухнуть прямо подо мной. Тут и там на стенах расползались глубокие трещины и проломы, грозившие в любой момент переползти и на ступени. Наконец поднявшись на второй этаж, я замер в дверном проёме – остолбенел, увидев лицо Джерома.
Шаркая время от времени, он пинал потёртыми носами кроссовок камешки. Один из них отскочил от разрушенной стены прямо к моим ногам. При виде меня Джером сгорбился у расписанной граффити стены и резко натянул капюшон как можно ниже. Впрочем, это не помогло ему скрыть подбитый глаз, синяк на пол-лица и медицинский пластырь, который то и дело отклеивался, открывая длинную царапину на переносице.
– Кто тебя так? – спросил я, входя в комнату.
Джером всячески старался избегать моего взгляда, словно ему было стыдно предстать передо мной в таком виде. Он шмыгнул носом и, не юля, коротко ответил:
– Крысолов.
Держа руки в карманах куртки, он с силой пнул пустую банку из-под газировки. Та отлетела и с грохотом покатилась по грязному бетонному полу. Мы оба напряжённо застыли. Вокруг не было ни души, но мы всё равно боялись привлечь лишнее внимание.
Джером назначил встречу в странном месте – в заброшенном доме, где сломанные двери болтались на петлях, а от некоторых углов несло мочой и экскрементами. Я не был уверен, что здесь безопасно, пусть эта развалюха и находилась далеко от главных улиц Запретных земель. Честно говоря, я был в таком отчаянии, что согласился бы на любое место, предложенное Джеромом. Добиться с ним встречи оказалось не просто сложно, а практически нереально.