Сгорая от злости, я распахнул дверь в раздевалку и не глядя бросил фехтовальную маску и перчатки на скамейку. Даже не сразу понял, где успел оставить шпагу. Кажется, её отбросил Люмьер, мощно отбивший мой удар пару минут назад. Меня всего трясло, ведь на тренировке я завалил пять дуэлей подряд. ПЯТЬ! Люмьер сказал, что я витаю в облаках и не замечаю ничего вокруг. Возможно, и так. Возможно, я слишком глубоко ушёл в тему «отщепенцев».
И нет, я ничего не рассказал Люмьеру о мерзкой надписи. Не хотелось даже произносить это ругательство вслух. После всех поражений, – Люмьер разгромил меня в ПЯТИ поединках подряд, настолько легко, почти играючи, что, клянусь, отобрать леденец у низшего ребёнка окажется сложнее, чем выбить шпагу из моих рук, – мечталось лишь о том, чтобы остаться в одиночестве. Желательно на ближайшие пару лет.
– Кил… – поспешно раздалось за моей спиной, и Люмьер тут же осёкся.
В раздевалке помимо нас находился чистокровный, – острые черты лица, синие ледяные глаза, надменный взгляд, чётко очерченные скулы, хорошо сложенное и крепкое тело, – которого я не заметил в пылу ярости. Надевая футболку, юноша стоял к нам спиной, и мы с Люмьером не по своему желанию уставились на его явно старый, безобразный шрам, тянущийся от лопатки до поясницы.
– Так и будете пялиться? – холодно спросил он, видя наше отражение в зеркале. Его губы были поджаты, брови нахмурены, а движение резкие, словно он хотел не одеться, а наоборот, разорвать футболку.
– Прости, я думал, что тут никого нет, – растерянно ответил я, опустив глаза.
– Думать – это не твоё, – отчеканил он, закинув в спортивную сумку белоснежную тренировочную куртку. – Как и фехтование.
– Прости? – вызывающе бросил я, не в силах сдержать удивление.
Сейчас, кажется, произойдёт ещё одна дуэль, но уже без шпаги.
– Советую удвоить тренировки или сменить наставника, – не глядя, ответил незнакомец.
Люмьер лениво снял перчатки и, скрестив руки на груди, подпёр плечом стенку.
– Дарсериан Котийяр, верно? – спросил он, прищурившись.
«Дарсериан», – мысленно повторил я. Никогда не слышал об этом чистокровном. Но Люмьер, кажется, был с ним знаком.
Парень окинул его враждебным взглядом.
– А ты кто?
– Люмьер Уолдин. Наши отцы были знакомы в молодости.
Тот лишь усмехнулся:
– Это мне ни о чём не говорит. Мой отец много с кем знаком. Работа у него такая – знать всех.
Люмьер довольно улыбнулся, словно ждал подобного ответа. Я направился к брошенным вещам, и, подняв маску, спросил:
– Ты поступаешь в Академию Святых и Великих?
– Тебе какое дело? – Дарсериан закинул спортивную сумку на плечо и повернулся ко мне.
Я с раздражением выдохнул. С этим парнем очень тяжело общаться. Надеюсь, что мы попадём на разные факультеты.
– Возможно, мы будем вместе учиться. Меня зовут Готье Хитклиф.
Он окинул меня быстрым взглядом и проворчал:
– Пусть для начала выкинут полукровку, тогда я решу, поступать или нет. Чернь в Академии, ну и времена.
У меня мурашки пошли по коже.
– Что ты об этом знаешь? – Я подошёл к нему, заметив краем глаза, как Люмьер напрягся.
На мгновение показалось, что Дарсериан знает про всё, что мы затеяли. И он один из тех чистокровных, оставивших ту грубую надпись на воротах.
«ГОТЬЕ ХИТКЛИФ – ОТЩЕПЕНЕЦ»
– А что? Только не говори, что ты один из тех, кто поддерживает чернь. – Дарсериан приблизился так, что мы практически уткнулись друг в друга носами.
Он был ростом со Скэриэла и смотрел свысока. Я никогда прежде не встречал такого холодного и злобного взгляда от чистокровных в свой адрес. До Гедеона ему, конечно, было далеко, но брат порой смотрел на меня скорее с равнодушием, чем с лютой ненавистью. А вот этот парень явно давал понять, что друзьями мы никогда не станем.
– Готье, – спокойно окликнул Люмьер, пытаясь, по всей видимости, остановить меня от необдуманных действий и слов.
Нет, кажется я ошибся. Дарсериан просто высокомерный придурок, до которого дошли слухи. Вряд ли он что-то знал про Скэриэла.
– Куда ты сейчас шёл? – спросил Люмьер. Голос его был расслабленным и даже немного беззаботным.
– Домой. – Нахмурив брови, Дарсериан продолжал испепелять меня взглядом. Я в этом деле от него не отставал.
– Вот и вали. И отцу передай привет от семьи Уолдин.
– Да пошёл ты, – бросил он Люмьеру, затем ещё раз посмотрел на меня и с ухмылкой проговорил: – Увидимся на дуэли, Хитклиф. Надеюсь, что к этому моменту ты научишься фехтовать. – Дарсериан словно смаковал каждое колкое слово в мой адрес.
– Надеюсь, что к этому моменту ты не будешь таким засранцем, – процедил я.
Он хмыкнул и вышел из раздевалки, нахально задев Люмьера плечом.
– Что это было? – спросил я, когда мы остались вдвоём.
– Чистокровный во всей красе, – довольный Люмьер развёл руками. – Но ты держался хорошо, я впечатлён. – И он широко улыбнулся: – Мне нравится наблюдать за тем, как в тебе проявляется Киллиан.
– Звучит так, – устало выдохнул я, – как будто у меня несколько личностей.
Я сел на скамейку. Гнев после неудавшейся тренировки полностью иссяк, да и напряжение спало. Я был будто натянутой тетивой, которую безжалостно обрезали.
– Ты его знаешь?
– Лично нет, – Люмьер мотнул головой и сел напротив. – Наши отцы дружили в молодости. И твой тоже.
– Какой именно? – скорчил я гримасу.
– Твои тоже. Оба, – хихикнул Люмьер. – И Бёрко, и Хитклиф. Кажется, Дарсериан пошёл в своего отца. Я был мал, так что помню не много. Мой отец хранил фотографии и переписки с друзьями. Они называли себя «Девятью Достойными» и на письмах часто мелькали две буквы «Д». Жаль, что всё это осталось в Септентрионе. Я бы тебе всё это показал.
Девять Достойных. Девять друзей. Разве у отца на письменном столе не было фотографии с ними? Точно! Ведь была! И кто входил в эту компанию? Отец рассказывал, что это были Бёрко, Хитклифы, Уолдины, Вотермилы, Кагеры, Брумы, Доны, Котийяры – и последняя фамилия вылетела у меня из головы.
– Как звали отца Дарсериана?
– Дариус Котийяр, но в переписке было сокращённое «Дар». Он владеет несколькими изданиями в Октавии. Дэйли Ньюс Ромус – одна из его газет.
– Поэтому Дарсериан сказал, что у отца работа такая – всех знать…
– Да.
Тут же вспомнился Фрэдди, журналист, который поджидал меня у Музея современного искусства. Он точно был из этой газеты.
– Думаешь, он знает про Скэриэла и то, что мы задумали? – спросил я, нервно теребя в руках фехтовальную перчатку.
– Сложно сказать, – протянул Люмьер. – Они все в любом случае узнают. Ты переживаешь по этому поводу?
– Немного.
– О чём-то жалеешь? – Люмьер обеспокоенно подался вперёд.
Жалел ли я о том, что не был так близок с мамой? Жалел ли, что не замечал поддержки отца? Что считал Гедеона ужасным старшим братом? Или быть может жалел, что иногда был груб с Габи?
– Я жалею о многих вещах. Кажется, что я постоянно совершаю ошибки.
– Это не ошибки, Киллиан, это опыт.
Буду ли я жалеть о том, что поддержал поступление Скэриэла в Академию Святых и Великих? Или… буду ли я жалеть о том, что подпустил слишком близко к себе?
– Интересно, он всегда был таким засранцем? – спросил я с улыбкой.
– Думаю, что он ещё себя сдерживал, – улыбнулся Люмьер. – Насколько знаю, ваши отцы, я имею в виду Уильяма Хитклифа и Дариуса Котийяра, не ладят с юности. Так что эта вражда передаётся от старших к младшим.
Значит, газета, которой владеет Дариус Котийяр, писала те грязные статьи о моей маме. Тогда не удивительно, что наши отцы враждовали. Неужели Дарсериан такой же подонок?
– Мне плевать на Дарсериана, – объявил я. – Мы сегодня впервые увиделись. Я ничего не успел сделать, а он сразу начал грубить.
– Думаю, что это его защитная реакция. Мы ведь застали его врасплох…
– Он просто переодевался. – Я с раздражением махнул рукой.
– …и увидели его увечье.
Никогда не встречал таких больших шрамов. Казалось, он протянулся через всю спину парня. Мне искренне было любопытно при каких обстоятельствах он его получил.
– Да, шрам у него отвратительный, – слабо кивнул я.
– Скорее всего от ножа, – предположил Люмьер. Взгляд его уткнулся в одну точку, словно он вспоминал что-то далёкое, о чём предпочитал забыть.
– Думаешь?
– Очень похоже, – хмыкнул он. – Ножевое я везде узнаю.
– Почему?
– Потому что у меня есть такой же шрам.
Люмьер поднялся и, повернувшись ко мне правым боком, задрал фехтовальный костюм так, чтобы я увидел рубец длиной сантиметров пятнадцать.
– Откуда это? – удивлённо прошептал я.
– Получил во время переворота. Это сделал низший. Я чуть не умер. Очнулся уже в больнице спустя сутки.
– Ты никогда об этом не рассказывал, – с укором произнёс я. – Как это вышло?
– Я много чего ещё тебе не рассказывал. Всему своё время.
Люмьер в детстве чуть не умер. Я представил себя на его месте и содрогнулся.
– Это был низший… – осторожно начал я. – Что ты к ним чувствуешь?
– А что должен? – усмехнулся он, сев на скамейку.
– Не знаю, может ненависть? Чистокровные ненавидят низших.
Я никогда не видел у Люмьера открытой злобы в сторону полукровок и низших, хотя у него была причина их недолюбливать. Многие чистокровные априори ненавидели низших, а некоторые и полукровок, потому что так принято в Октавии, так учили старшие, а те в свою очередь унаследовали эту ненависть от своих родителей. Наш мир захватила нескончаемая цепочка ненависти. Полукровки и низшие представлялись нам, как нечто опасное, враждебное и пугающее. Все привыкли к такому порядку вещей и позабыли, что может быть иначе. Чистокровные держались за сегрегацию мёртвой хваткой, словно это единственное, благодаря чему ещё жива Октавия.
– Киллиан, скажи мне, кого надо наказать: убийцу или нож, которым он забрал чужую жизнь?
– Убийцу, – выдохнул я.