– Да, валяй.
– Мои предложения: увеличить помещения для просмотра фильмов. Дети не должны биться за места. – Виктор откашлялся и продолжил: – Полностью заменить забор на тот, что выше. Поставить на территории Дома камеры, хотя бы одну. Хорошо бы завести собаку, сделать ей будку. Собаки умные – они лают, если приближается чужак.
– Если нападёт свой, то собака ничего не сможет сделать, – прокомментировал я. То пудели мистера Гроссо, то пёс Каза, а теперь вот ещё одна псина в Доме. Вокруг меня слишком много собак.
Виктор что-то ещё хотел сказать, но сдержался.
– Виктор по полной подготовился, – довольно прокомментировал Аллен. – Мне нравятся все предложения.
– Собака под большим вопросом, – отчеканил я. – Брать на себя ответственность за ещё одну жизнь я не хочу.
Виктор зачеркнул что-то в блокноте.
– Ладно, – устало продолжил я. – Жду вас завтра с отчётами, ясно?
Все хором согласились, даже Валери откликнулась, и направились к выходу.
– Валери, останься, – попросил я.
Она замешкалась, вопросительно посмотрела на Виктора, словно он мог что-то ей подсказать. Тот только ободряюще улыбнулся.
– Мы тебя внизу подождём, – подключился Аллен с широкой улыбкой.
– Хорошо, идите, – ответила она.
Валери уселась в кресле, там, где до неё сидел Аллен. Когда она впервые пришла в Дом Спасения и Поддержки, то выглядела словно затравленный зверёк: худая, почти скелет, с острыми плечами и коленками, с длинными и неухоженными тёмными волосами. Теперь я видел перед собой уверенную красивую девушку. Она немного набрала вес, благодаря сытным обедам Скэриэла, и расцвела. В первые месяцы в Доме Валери сама подстриглась, теперь у неё было каре с прямой чёлкой. Эта причёска ей очень шла.
– Говорят, что тебя чистокровный уделал, – вдруг начала Валери, смотря на меня своим фирменным взглядом исподлобья. – Это правда?
– Где ты это услышала? – спросил я.
– Слухи. Говорят, что это дело рук команданте.
Вместо ответа я начал задавать свои вопросы:
– Ты сдружилась с Келли?
– Нельзя? – Тон звучал агрессивно, как будто я её в чём-то обвинил.
– Будь осторожна с ним и особенно с его братом, – нехотя проговорил я.
– Это ещё почему? – Она подозрительно прищурилась.
– Каз – мракобес.
– И?
Волна негодования вперемешку с долей разочарования захлестнула с головой. Я не знал, имею ли право читать ей мораль и зачем вообще завёл этот разговор.
– Валери, послушай, он опасен.
– Как Скэриэл? Или мистер Эн? Удивительно, но я работаю на Скэриэла прямо в бывшем офисе мистера Эна, – убийственно монотонным голосом произнесла она. – Я не боюсь. – Она нервно повела плечом. – Пусть меня боятся.
Головная боль стала сильнее. Не думал, что разговор с Валери окажется испытанием посложнее, чем с тем придурком Келли.
– Я беспокоюсь, что мракобес может…
– Что? – Брови Валери поползли вверх. – Обидеть меня? – И она прыснула со смеху. – Я не чистокровная, так что ему нет смысла меня трогать.
– Я не это имел в виду.
– Или ты боишься, что я стану мракобесом? Я ненавижу чистокровных всей душой, так что не вижу в этом ничего опасного, – объявила она. – Может, я ещё не вступила в их ряды, но я их понимаю.
– Я прошу тебя не наделать глупостей, – выдохнул я. – Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ни с тобой, ни с Виктором или Алленом.
Такое чувство, что все тревоги мира разом навалились на меня.
– А… – Она опешила, явно не ожидая, что за неё действительно могут переживать, и хотела что-то ещё сказать, но передумала. Немного помолчав, всё же ответила, скорее всего, чтобы меня успокоить и закончить на этом разговор: – Хорошо. Мы будем осторожны. Обещаю.
– Спасибо, – я улыбнулся уголками губ, на большее не хватило сил.
Она нерешительно улыбнулась в ответ и через мгновение отвела взгляд, будто улыбки для неё были всё ещё в новинку.
– Иди. – Я махнул на дверь. – Друзья тебя ждут.
Валери поспешно поднялась. Уже взявшись за дверную ручку, она обернулась и окликнула меня:
– Джером.
– Да?
– Спасибо, что организовал похороны Райли, – смотря в пол, сдавленно проговорила она.
– Я был не один. Ещё Эдвард и Скэриэл участвовали.
– Да, я знаю. – Всё же подняв блестящий от слёз взгляд, Валери добавила: – Но ты единственный был искренним. Райли был хорошим ребёнком, просто ему не повезло.
Я не знал, что ответить. Ком подступил к горлу, поэтому я только и смог, что понимающе кивнуть ей.
«Не повезло»
Сначала Райли, теперь Эдвард. Я задавался вопросом, кому ещё «не повезёт».
31
– Спасибо, что согласился со мной потренироваться, – проговорил я, когда мы вошли в зал клуба фехтования «EN GARDE!».
Гедеон ничего не ответил. Держа резинку в зубах, он запустил пятерню в волосы, собрал их и одним ловким движением соорудил аккуратный хвост. Не знаю почему, но сейчас, представ в простой белой футболке и спортивных штанах, приведя волосы в порядок, чтобы не лезли в глаза во время тренировки, Гедеон казался каким-то завораживающим. Наверное, именно таким его видели со стороны другие.
– Что? – спросил он, заметив мой неотрывный взгляд.
– Нет, ничего. Просто, – тут я запнулся и решил быть честным, – тебе идут длинные волосы.
Гедеон хмыкнул, еле заметно улыбаясь каким-то своим мыслям, и, немного помолчав, произнёс:
– Мама всегда хотела девочку, а когда появился я, даже немного расстроилась. Мне она, конечно, ничего не говорила, но я потом понял по своим детским снимкам. На самых первых фотографиях распашонки и чепчики были розовыми, девчачьими. Тут не надо быть гением, чтобы сложить все факты. Мама ждала девочку. – Он остановился, как будто задумавшись, стоит ли дальше об этом говорить, и всё же продолжил: – В детстве она постоянно расчёсывала меня и говорила, как жаль, что я мальчик и скоро мне надоест ходить с длинными волосами. Сначала я не хотел стричься, чтобы дольше её радовать, а потом, когда родилась Габи и мама наконец получила дочь, о которой всегда мечтала, я уже настолько привык к такой длине, что оставил всё, как есть.
Такие откровения между нами были в новинку, но казалось, что я постепенно привыкаю к этому. Вот только эмоции, которые начинали захлёстывать, как цунами, при каждом новом воспоминании о маме, последнее время никак не хотели поддаваться контролю. В попытке сморгнуть внезапные слёзы, я порывисто отвернулся.
– Я скучаю по ней, – тихо, почти шёпотом, признался я. – Очень сильно.
– Я тоже, – отозвался Гедеон. – Не было ни дня, чтобы я не вспоминал о ней.
– Она… Мама… – Я не знал, какие подобрать слова, и непроизвольно закусил губу, стараясь сконцентрироваться, да так сильно, что металлический привкус остался на языке, но тут меня прорвало, как будто слова всё это время только и ждали шанса вырваться наружу нескончаемым потоком: – Мне кажется, что я недостаточно её любил, когда она была с нами.
– Готье. – Голос Гедеона звучал обеспокоенно.
– А теперь её нет, и мне так плохо, я столько всего хочу ей сказать, за столько неприятных моментов извиниться. Я был плохим сыном, я её не заслуживаю. Она должна была получать только всё самое лучшее. – Я тараторил на одном дыхании и, когда воздуха стало не хватать, сдавленно прохрипел: – Она не должна была умирать.
В следующую секунду Гедеон развернул меня и крепко обнял, а я и сам не понял, как уже плакал на его груди, позорно сминая футболку непослушными пальцами. Он гладил меня по голове и спине, шептал что-то успокаивающе, я его даже не слушал, только и мог, что повторять, как заведённый, – почти переходя на бестолковое бормотание, – о щемящем чувстве внутри, от которого иногда хотелось кричать в голос.
– Она не должна была так рано умирать. Почему она умерла? Почему именно она? Как можно забирать таких хороших людей?
Я обливался слезами, уткнувшись в грудь брата, и говорил, говорил, говорил, словно это мой последний шанс быть услышанным человеком, который понимал мою боль.
– Всё хорошо, Готье, – шепнул Гедеон. Я чувствовал, как сильно бьётся его сердце под моей щекой. – Ты знал её прежнюю фамилию? До того, как она вышла замуж за отца?
– Нет. – Я не понимал, какое это сейчас имеет значение, но брат явно был доволен тем, что ему удалось захватить моё внимание.
– Старридж. Её фамилия была Старридж, – прошептал Гедеон. – Она была нашей звездой. Сейчас она на небесах, там, где ей самое место.
И тут я вспомнил. Да, Грэйс Старридж, дочь влиятельной чистокровной семьи. Как я мог забыть? Зажмурившись, я часто и глубоко задышал, желая поскорее успокоиться. Боже, что это со мной? Почему я так раскис? Неужели один милый рассказ Гедеона про маму мог так выбить из равновесия?
– Прости, – отодвинувшись, прошептал я и вытер заплаканные глаза, стараясь не смотреть на брата, до того мне стало стыдно. – Не знаю, что на меня нашло. Как будто всё разом навалилось.
– Понимаю, ведь я тоже через это прошёл. Чем ближе окончание года, тем сложнее. – И Гедеон спросил: – Не хочешь сходить ополоснуть лицо?
– Да, пожалуй, так и сделаю. – И я пулей выскочил из зала.
В уборной я с остервенением умылся ледяной водой, а после нехотя посмотрел на себя в зеркало. Покрасневшие глаза и нос, опухшее лицо, мокрые волосы, забрызганная футболка. Жалкое зрелище. Казалось, зеркало идеально отражает моё внутреннее состояние. Я был на грани и только сейчас это осознал. Столько времени храбрился, надевал маску человека, знавшего как поступить, но на самом деле был всего лишь семнадцатилетним испуганным мальчишкой. Хотелось, чтобы кто-то взрослый успокоил и сказал, что сам со всем разберётся. Но теперь этим взрослым предстояло стать мне.
– Вот ты размазня, – зло шепнул я своему отражению. – Что ты тут устроил, идиот. Придурок. Тупица.
Я усердно вытирался бумажными полотенцами и вновь думал лишь о том, что сказал Гедеон. Даже не что, а как. Сегодня он был со мной так добр, что я мигом расклеился. Разговоры о маме всегда делали меня ничтожным нытиком.