– Готье. Твою форму доставили в комнату, надень её и через час будь в Комиции. Надеюсь, что твой наставник, – он выделил последнее голосом, – тебе это передал.
– Конечно, я всё передал, – тут же радостно заверил его Люмьер, хотя ни о какой форме и тем более о Комиции не было и речи.
По лицу Гедеона складывалось впечатление, что не больно-то он верит Люмьеру. Немного постояв и не найдя, к чему ещё придраться, брат ушёл по дорожке из белого кирпича, ведущей куда-то в сторону.
– Он зол на нас? – решил я уточнить на всякий случай. Хотя кого я обманывал, Гедеон в бешенстве, но, к счастью, держит себя в руках.
– На меня, – довольно поправил Люмьер.
– Почему?
– Ну как же, вырвал тебя из его лап прямо у него перед носом.
– Но я ведь сам попросил тебя стать моим наставником.
– У Гедеона своя картина мира, и в данный момент я отпетый преступник, посягнувший на святая святых. До скончания веков он будет мне это припоминать.
Прищурившись, я посмотрел на него с подозрением.
– Тебе что, это нравится?
– Нет, конечно, нет, – наигранно возмутился он. – Как ты мог такое подумать?
Пришёл мой черёд корчить недовольную гримасу. Люмьер заразительно рассмеялся, и я не смог не присоединиться к нему.
– Куда это он так спешит? – спросил я, наблюдая за тем, как Гедеон скрывается за деревьями.
– В Сенат. Там, – Люмьер указал рукой, – дальше будет церковь и дворик, где находится его здание. В основном там сидит вся верхушка Академии: ректор, все преподаватели, префекты. Надо же им где-то переводить дух после патрициев. Гедеон у них частый гость.
– Правда?
– Он же лучший из лучших. Ему доверяют важные документы. – Люмьер взял меня за подбородок, мягко повернул в сторону и указал на крышу вдалеке: – Видишь? Это Дом Марсен. – Он направил руку в другую сторону. – А там стоит Дом Меркуро. Вот в этой стороне Дом Венериан.
– Есть ведь ещё один Дом?
– Да, Дом Плуто, но он меньше и его крыши отсюда не видно. Ты как патриций Дома Соларус не можешь попасть на территорию чужих Домов.
– Жаль. Я бы хотел посмотреть, как у них всё обустроено.
– Так же, как и у нас, только перед домами стоят монументы других богов-покровителей.
– А про Скэриэла пока ничего не известно?
– Слышал, что в Сенате идут неслыханные бои на эту тему, но пока всё держат в секрете. Академия старается не сообщать родителям поступающих, чтобы не наводить шумиху.
– Но ведь некоторые уже знают?
– Да. Поэтому в этом году набор вышел не таким большим, как обычно. Например, в Доме Соларус в этом году всего тридцать четыре первокурсника, когда стандартно доходит до пятидесяти. И вот, смотри. – Он достал листовку из кармана.
Я раскрыл её и увидел надпись большими буквами:
«ЧЕРНИ НЕЛЬЗЯ УЧИТЬСЯ В НАШЕЙ АКАДЕМИИ. КУДА СМОТРИТ СЕНАТ? ЧЕМ ЗАНЯТ СОВЕТ СТАРЕЙШИН? НА ЧТО УХОДЯТ НАШИ НАЛОГИ?»
– Утром это было разбросано у главных ворот.
– Утром?
– К твоему приезду в обед всё убрали и усилили контроль. Сенат пытается не допустить конфликта.
– Я могу это взять? – спросил я, и Люмьер кивнул. Приобняв меня за плечи, он торжественно произнёс:
– Не забивай сейчас себе этим голову. У тебя начинается интересная и насыщенная жизнь. Например, знаешь, что в семь утра во дворе каждого Дома будет стоять корнамщик?
– Только не говори…
– Да, здесь любят звук корнами, – рассмеялся Люмьер. – Октавианская волынка с самого утра, что может быть патриотичнее? Ни одно важное событие в Академии не останется без выступления с корнами.
– Боже, – выдохнул я.
– У них здесь свой оркестр с корнами и барабанами. Они очень им гордятся. Я привык, потому что в Пажеском корпусе тоже были корнамщики. Я сам иногда играл.
– Ты?
– Не веришь? Я довольно-таки неплохой музыкант, – гордо проговорил Люмьер. – Могу как-нибудь показать. А сейчас у нас осталось мало времени, поэтому идём.
Он потянул меня за руку не к Дому Соларус, а куда-то в противоположную сторону.
– Куда мы?
– Сейчас всё увидишь.
Мы шли торопливо, а Люмьер выглядел ликующим, будто вёл меня как минимум в парк аттракционов. Так мы добрались до небольшого двухэтажного здания.
– Музей имени Бодлера Келума Бёрко, – прочитал я вслух название на табличке при входе на территорию.
– Или кратко Бодлеровский Музей. Твой пра-пра-пра-… – Люмьер принялся высчитывать, а затем махнул рукой. – Много «пра-», сложно всех вспомнить. В общем, это твой предок. Он хотел сделать Октавию грамотной, строил учебные заведения. Достраивал Академию Святых и Великих. Знаю, что в Тритикуме есть школы, названные в его честь.
– Мы проходили его на истории Октавии.
– А кто именно основал Академию, знаешь? – вдруг спросил Люмьер.
– Нет.
– Паскаль Марциус Бёрко в 1808 году. При въезде в Академию стоит его памятник.
– Я видел, – замявшись, ответил я, – но не успел узнать, кому он воздвигнут.
– Теперь знаешь, – довольно ответил Люмьер.
Мы вошли в музей, и Люмьер поздоровался с полукровкой в униформе.
– Добрый день, сэр.
– Привет, Тодд, а миссис Финис здесь?
– Она отошла.
– Могу я подопечному показать музей? – Люмьер указал на меня.
– Да, конечно, сэр. – Тодд учтиво пропустил нас. – Прошу, проходите.
Люмьер вновь заторопился, на ходу произнося:
– Время поджимает, но раз мы заговорили о династии Бёрко, я хочу, чтобы ты кое-что увидел.
Мы поднялись на второй этаж по огромной лестнице. Я еле поспевал за Люмьером. По дороге видел сотни картин, даже наткнулся на бюст Януса Двуликого и других мало знакомых мне богов-покровителей.
– Вот. Смотри.
И я замер.
Передо мной висела картина во всю стену. Там были изображены семь человек. В центре торжественно стоял император Корентин Огюст Бёрко и смотрел на нас с лёгкой долей презрения. По бокам от него мой отец, – Лукиан Модест Бёрко, – и старший сын императора, брат Лукиана, – Лирой Отто Бёрко. Он был альбиносом и рано ушёл из жизни из-за слабого здоровья. Если бы не это, то именно он занял бы трон.
Мой дядя был альбиносом… Они редки даже среди чистокровных.
Рядом с Лукианом мягко улыбалась Северина Бёрко, моя мама. Её нежный, любящий взгляд дарил тепло даже с картины. С ней стояла миниатюрная Паулина, она была не старше Габриэллы. Сестра, родная сестра, которую я никогда не увижу. В руках Северина держала совсем маленького ребёнка, – это был Паскаль Бёрко, мой старший брат. У их ног лежали две грациозные белые борзые.
– Твои родители, дедушка и дядя, – радостно проговорил Люмьер. – Твои…
– Брат и сестра, – закончил я.
– Паскалю здесь всего год, – без остановки тараторил Люмьер.
Я молчал, всматриваясь в их лица. Меня охватило целая палитра эмоций, которые я даже под пытками не смог бы описать. Ужас, радость, досада, обида и много чего ещё. Я не понимал себя, не понимал, что происходит, не понимал, что мне делать с этим всем. В какой-то момент вспыхнула злость на Люмьера. Зачем он привёл меня сюда? Зачем?
– А твой отец…
– Люмьер, – перебил я, не отрывая взгляда от знакомых и в тоже время таких чужих лиц.
– Да?
– Оставь меня, пожалуйста.
– Хорошо. – Он сжал моё плечо и прошептал: – Я скоро вернусь.
И я остался один. Напротив стояла бархатная скамейка. Я сел на неё, продолжая всматриваться в застывшие лица. Гул в голове прошёл. Теперь казалось, что в мире нет никого, кроме меня и этой картины, такой одновременно чудовищной и прекрасной. Я попал под её чары, не в силах отвести взгляда.
Когда пришёл Люмьер и осторожно протянул мне платок, я понял, что всё это время плакал.
37
В Комиции, – так называли округлое здание с большой сценой по центру – собрались все первокурсники. Одевшись в золотую форму Соларуса и нацепив броши-эмблемы, мы – Оливер, я и Леон – в предвкушении уселись на свои места и принялись рассматривать других патрициев. Прочтя ознакомительные буклеты, я уже мог разобраться во внешних различиях между Домами-факультетами, так что быстро понял, кто есть кто. Напротив нас сидел Дом Марсен в рубиновых костюмах, по бокам от него – Дома Меркуро и Венериан, в нефритовых и небесных цветах соответственно, а между Венерианом и нами – самый малочисленный Дом Плуто в костюмах цвета индиго. Патриции этого Дома выглядели явно не заинтересованными в происходящем. Кто-то зевал и даже откровенно дремал, кто-то сидел с недовольным видом, скрестив руки на груди, а один парень умудрился показать средний палец патрицию из Марсена, и тот мгновенно ответил ему тем же.
У каждого патриция на груди слева была приколота брошь-символ. У патрициев Соларуса – золотая змея, свернувшаяся кольцом у ног Януса Двуликого; Марсена – чёрная волчица, вскормившая Ромула и Рема: бог Марс был отцом Ромула, родоначальника и хранителя Рима. У патрициев Меркуро – белый голубь, чьи крылья всегда изображались на сандалиях и шлеме бога Меркурия на фресках; Венериан – ласточка, вестница весны, один из символов богини Венеры; Плуто – чёрный пёс, как прообраз Цербера, что сидит у ног бога Плутона.
– Как много патрициев, – вертя головой, произнёс Оливер.
– Говорят, что в этом году поступило мало людей. – Леон, наоборот, сидел спокойно, неспешно наблюдая за патрициями Дома Марсен.
Я достал из кармана сложенный вдвое лист и протянул им.
– Думаю, что причина в этом.
Оливер раскрыл лист и охнул.
– Что это за ерунда?
– Люмьер сказал, что семьи забирают учеников из Академии из-за слухов, что сюда поступает полукровка.
Свет в комиции постепенно начал затухать, а круглая сцена наоборот стала ярче. Все благоразумно замолкли. На сцену поднялся мистер Брум. Он был одет в праздничный белый костюм с ярким пурпурным – цвет власти в древние времена – узором.
– Дорогие жители Академии Святых и Великих! Уважаемый Сенат! Патриции, проректоры, префекты и плебеи!
– Кто такие плебеи? – шёпотом спросил я.