— Вам куда?
— На Петроградскую!!!
Говорю я самым хамским тоном, но слуга вражеского режима как бы не слышит:
— Вам на десятый…
— Да знаю я!!!
Вырываю руку. Покачавшись на одном месте, убеждаюсь, что могу двигаться… и двигаюсь. Дальнейший путь неоднократно приводил к теснейшему соприкосновению с матерью-землей, к столкновению с деревьями и, кажется, даже с автобусом. Уже сидя в этой самой «десятке», увозившей меня к родственникам, я невольно подумал: этот парень, пытавшийся мне помочь, — мой враг? Не чувствую, что он враг. Эти мерзкие морды в грязном логове — мои друзья?! Единомышленники?! Но я не хочу иметь таких единомышленников. Мне сделалось грустно, и почти всю дорогу я плакал мутными алкогольными слезами. Это единственное, что я когда-либо делал вместе с диссидентами.
Потому что уже назавтра пил с приличными чистоплотными друзьями-археологами. Было много еды, гитарные песни, чистая комната, приветливые лица, смех и веселье, разговор о книгах и раскопках. Хорошо!
Наверное, примерно такой же опыт был у многих интеллигентов моего поколения, и это очень много объясняет.
Диссиденты и их покровители
Диссиденты — «новые коммунисты» были и остались маргиналами.
Местные националисты могли рассчитывать на поддержку местной общественности и местных элит.
Русские националисты ни на кого не могли рассчитывать, кроме личных друзей.
А вот либералы и демократы своих покровителей имели… в ЦК.
В 1968 году в издательстве ЦК КПСС «Политиздат» при ведомстве А.Н. Яковлева была учреждена серия «Пламенные революционеры». Это была серия с тиражами 200 тысяч экземпляров и самыми высокими тогда гонорарами. Вот какие книги она издала в 1970–1974 гг.: Гладилин А. «Евангелие от Робеспьера»; Окуджава Б. «Глоток свободы», «Повесть о Пестеле»; Аксенов В. «Любовь к электричеству», «Повесть о Красине» (2 издания); Войнович В. «Степень доверия», «Повесть о Вере Фигнер» (2 издания); Корнилов В. «Сказать не желаю», «Повесть о В. Обнорском»; Гладилин А. «Сны Шлиссельбурга», «Повесть о Мышкине».
Итак, самая привилегированная серия партийного издательства привлекает восемь авторов с крайне антисоветскими взглядами. Причем из этих восьми шесть, получив гонорары, тут же эмигрировали. Как шутили тогда, «от кассы ЦК КПСС прямо к сейфу радио «Свобода».
«Почему, например, из сонма «ленинской гвардии» Аксенов выбрал именно Красина? Да ясно. В ту пору во главе диссидентов шли потомки той самой «гвардии»: сын Якира, внуки Красина и Литвинова. Они настойчиво требовали от брежневского руководства причитающейся им доли «революционного наследства», аксеновский кукиш в кармане был тогда понятен всем, кому предназначался».[74]
Шум вокруг диссидентов на Западе
Кому были нужны диссиденты в СССР?
Разумеется, Западу, для ведения информационной войны с СССР. Не для получения каких-то шпионских сведений, а для создания «пятой колонны» в самом СССР и для того, чтобы поднимать шум на Западе.
Точно так же и в США существовала подкармливаемая из СССР коммунистическая партия. Численность ее редко превышала тысячу человек (в точности как и диссидентов).
Действия властей США по отношению к коммунистам мало отличались от действий советского руководства. Существовала, в частности, секретная программа ФБР COINTELPRO. Кто не угодил за решетку, старались вести себя потише. Только задачи силового подавления «крамольников» в США выполняли поактивнее и задачи свои ФБР выполняло эффективнее миролюбивого КГБ.
В 1970-е в США молились за «узников совести, изнывающих в тюрьмах СССР», а в СССР носили майки с портретами Леонида Пелтиера, лидера Движения американских индейцев (ДАИ). В июне 1975 года он был приговорен к двум пожизненным срокам за участие в убийстве двух сотрудников ФБР.
Были майки с портретами Анджелы Дэвис, тоже участницы не одного вооруженного «инцидента».
Коммунистам США, конечно, повезло: из СССР их подкармливали полновесными американскими долларами. А вот диссиденты во время встреч со своими зарубежными покровителями получали от них подачки в виде ширпотреба: иностранных сигарет, одежды и продуктов питания иностранного производства, виски и того подобного. Иногда давали и деньги — в частности, за публикации.
У Шафаревича есть прекрасное определение диссидентства: это товар, который можно создать только в СССР, но продать можно только на Западе.
Известный бард Галич должен был сначала обрести «имя», а потом уже могли появиться передачи на радиостанции «Свобода», «Галич у микрофона». Примеры можно умножать до бесконечности.
Ничего нового не было тут и в самой диссидентской среде. Например, одна из известнейших диссиденток Ирина Ратушинская утверждает: «Путь через штатовские и другие гранты, которые потом надо отрабатывать так, как этого хочет грантодатель, — это очень скверный путь. Я же видела этих людей — до грантов и после. Люди начинают работать действительно против своей страны, начинают лгать, это все нехорошо. Это страшно портит людей».[75]
Испортить Новодворскую или Боннэр — надо уметь. Хотя, наверное, и их можно портить, правозащитникам виднее.
Хрущев и «неформальная» культура
Косность режима делала почти что диссидентами многих людей, которые и не помышляли о политическом сопротивлении режиму, даже были ему прямо лояльны.
Например тех, кому политика вообще не интересна, но как-то не вписывается он в «общую линию».
Создатель «самиздата» Николай Иванович Глазков (1919–1979) еще в 1939-м вместе с Юлианом Долгиным основал новое «литературное течение». Назвал его «небывализм», объявил себя «неофутуристом» и выпустил два машинописных альманаха. Интереснейщий момент: время-то сталинское, а Глазкова хоть и исключили из института, но не посадили и не расстреляли. Наводит на размышления….
Печататься хотелось, а стихи никак не соответствовали любым редакторским требованиям. С 40-х годов Глазков изготавливал самодельные сборники, ставя на них вместо названия издательства «самсебяиздат». Отсюда и «самиздат».
Хорошо, что его начали печатать и будущее оказалось чревато 23 поэтическими сборниками. А то ведь сделали бы из мужика «диссидента»…
Игорь Ростиславович Шафаревич хотел изучать психологические корни социализма, а вовсе не бороться с правительством СССР. Будь у него возможность публиковать написанное в СССР — публиковал бы. Если бы в СССР не считались преступлением публикации за рубежом, публиковал бы «Социализм как явление мировой истории» и «Русофобию» в Париже, оставаясь вполне добродетельным советским математиком. Его просто вынудили стать диссидентом.
Как и Георгий Николаевич Владимов (Волосевич, 1931–2003). Начинал он с вполне советских повестей, о рабочем классе: «Большая руда» и «Три минуты молчания». Но вот третью повесть, «Верный Руслан», опубликовать в СССР было никак невозможно.[76] Книга-то о лагерях сталинского времени, о сторожевой собаке. С 1965 по 1975 год повесть лежала «в столе». И наконец была опубликована на Западе.
Теперь вариантов не было: после исключения из Союза писателей СССР в 1977 году Владимов публиковался за рубежом, в изданиях НТС, журналах «Посев» и «Грани», руководил московской секцией организации «Международная амнистия». Под угрозой судебного процесса в 1983-м выехал в ФРГ, и с 1984 по 1986 год был главным редактором антисоветского и эмигрантского журнала «Грани».
Он стал диссидентом? Или его таким сделали?
Таков же и Лев Николаевич Гумилев. Первый срок он получил еще в 1930-е, публично вступившись за память своего умного отца, великого поэта Николая Гумилева. Никаких выступлений против советской власти и СССР никогда не делал, но наукой занимался так, как считал правильным. Его идеи этногенеза имеют много сторонников и противников до сих пор. После серии статей 1960-х годов главная книга жизни Гумилева лежала с 1979 года в ВИНИТИ и распространялась по заявкам. Вышла только в 1989 году.[77] Диссидент? Ни в каком ракурсе. Но слежка за Гумилевым шла все время, в официальных научных кругах Гумилева не признавали.
Или вот певец Юлий Ким. Он очень точно умел уловить грань, за которой могли последовать репрессии… И не переходил.
То же самое касается и художников-абстракционистов, и любых сторонников так называемого «андерграунда» — «культуры другого основания». Легендарные «стиляги» 1950-х — они что, поголовно диссиденты? Для тех же стиляг, хиппи, панков, митьков и прочих «андерграундов» в конце «годов застоя» создали емкое словечко «неформалы».
В СССР и неформалы, и очень многие деятели культуры «ходили по грани». И не инакомыслящие — и все-таки какие-то «не свои».
Считается, что хороший демократ Хрущев дал слабину и никого не обижал, а злой бровастый Брежнев стал неформалов и всех тихих инакомыслящих зажимать.
Боюсь, что все решительно наоборот.
Именно Хрущев провел самую масштабную акцию борьбы с искусством, не «запланированным» сверху. Я имею в виду разгром Хрущевым выставки «Новая реальность» — событие, имевшее место 1 декабря 1962 года, когда Никита Хрущев посетил выставку художников-авангардистов в Манеже.
Если принимать всерьез очередной холуйский слушок, негодование Хрущева было связано с тем, что накануне ему доложили о разоблачении группы гомосексуалистов в издательстве «Искусство». А «гомиков» он считал почему-то контрреволюционерами.
Экспозиция «Новая реальность», организованная Элием Белютиным, была частью большой выставки в Манеже, приуроченной к 30-летию Московского отделения Союза художников СССР.
Хрущев обошел зал три раза, затем задал вопросы художникам. Особенно его интересовало, кем были их отцы: выяснял классовое происхождение. И разразился: «Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует!.. Что это такое? Вы что — мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать? Есть у ва