Я теряю дар речи. Хелен Филдинг что, действительно вложила эту реплику в его уста?
В эту минуту появляется хозяин с салатницей, полной картошки фри. Сидящая за соседним столиком женщина приветливо нам улыбается. Похоже, она все слышала: и про толстых, и про велосипед, и все остальное. Какой стыд…
– Вот увидите, картошка – потрясающая! – сообщает она. – Мы заказывали ее два раза.
– Верно, с телятиной, – отвечает хозяин. – Знаете, за смену мы чистим около десяти килограммов вручную. Ну-ка попробуйте и скажите свое мнение.
Я из вежливости беру кусочек. О, черт! Это лучшая картошка фри в моей жизни!
– Объедение…
– Добавьте к ней рагу, а потом расскажете о своем впечатлении, – подбадривает меня хозяин. – И предупреждаю вас – на тарелке ничего не оставлять, иначе моя жена очень рассердится! Она терпеть не может переводить продукты зря!
И, сделав это предупреждение с самым серьезным видом, он уходит. Фран поджимает губы и с напускной строгостью добавляет:
– Слышала, что сказал хозяин?
Я показываю ей язык, как девчонка, и смотрю на приветливое семейство рядом с нами. Они заняты своим десертом, совершенно не интересуясь тем, что едим мы; я смотрю на свою тарелку, в которой листья салата грустно соседствуют с помидорами черри, и сдаюсь.
Я сдаюсь, и это хорошо.
Даже восхитительно.
Лучше и быть не может.
Глава 13
У людей на Севере солнца нет,
зато оно есть в сердце, ля-ля-ля!
Кто вообще написал эту чушь?
Еще даже не полдень, а уже тридцать два градуса, и на небе ни облачка. Я сразу объявляю Фран, что мои распухшие лодыжки не выдержат такого обращения. Если жара не спадет, то меньше чем через час они просто лопнут, как воздушные шарики, и лоскуты моей плоти окажутся раскиданы по кожаным сиденьям.
И подумать только, еще вчера здесь лило как из ведра… Невозможно, чтобы климат до такой степени испортился, просто черт знает что!
– На побережье всегда ветрено, не волнуйся, – успокаивает меня Фран, улыбаясь. – Будем в Амблетёзе через пятнадцать минут. К тому же, если наденешь что-нибудь полегче, тебе станет лучше.
Не знаю. Мне не хочется переодеваться в шорты. Я надела льняные брюки и хлопчатобумажную футболку с рукавами три четверти. Да, мне жарко, зато я не вижу своих жиров. Сегодня желания смотреть на них у меня нет.
Мы тащимся по Опаловому берегу. Как две улитки-неврастенички, просто чтобы полюбоваться видом. Сто километров мелкого песочка; чайки с криками разрезают небо; известняковые скалы и холмистые зеленые луга открывают вид на Ла-Манш. Надо признать, что и в жару, и в дождь пейзажам Северной Франции может позавидовать весь остальной мир. Я почти забыла о том, что плохо спала, что мои лодыжки распухли и что у меня отвратительное настроение. Сегодня один из таких дней, когда мне кажется, что я – самая уродливая женщина на свете; одежда, что еще вчера мне шла, словно говорит, что это лишь иллюзия и смотреть на меня по-прежнему противно. Сжав зубы, я встаю перед зеркалом и пытаюсь немного накраситься, уложить сильно отросшие волосы, но не выдерживаю и иду обедать. Но съесть мне почти ничего не удается, потому что я ожидаю прихода месячных, и живот у меня пучит.
– Как красиво, правда? – говорит Фран, улыбаясь и не замечая, что я упорно молчу. – Думаю когда-нибудь сюда переехать.
Я смотрю только на дорогу.
– Хм…
С тех пор, как мы выехали из гостиницы, я не проронила почти ни слова. Но все это время себя задаюсь вопросом, как Фран удается сохранять ровное расположение духа? Каждый день она в хорошем настроении, всегда улыбается и готова радоваться жизни. Честно говоря, сначала мне казалось, что это перебор, что это все не искренне, но скоро я поняла, что, в отличие от меня, Фран такая от природы. Я все время злюсь и ною, не могу обуздать свои эмоции, и это влияет на мою жизнь, делая ее невыносимой.
Фран украдкой смотрит на меня – я отворачиваюсь.
Внезапно она включает поворотник и съезжает на грунтовую дорогу, ведущую к пляжу. Я недоуменно приподнимаю бровь.
– Небольшой крюк по морю? – спрашиваю я полушутливо. – Имей в виду: я не захватила спасательный жилет.
С Фран нужно быть готовой ко всему.
– Сегодня утром я прочитала в буклете, что на пляже Слак во время отлива можно увидеть тюленей. У меня есть в багажнике бинокль; посмотрим, может удастся подобраться к ним поближе? Ты сегодня как будто не в духе, это тебя отвлечет.
Я предпочитаю промолчать и ограничиваюсь кивком.
Фран паркует автомобиль рядом с другими машинами. Их всего две. Очевидно, что это место тоже не кишит туристами. Везде, куда бы мы ни поехали, кроме Мон-Сен-Мишель, у нас не было никаких трудностей с тем, чтобы найти место для ночлега или для парковки в последний момент. Похоже, этот сезон коммерсантов не балует.
Мы выходим из нашего «Нью Битла» и идем по относительно гладкой тропе, которая вьется между дюнами среди зарослей колючего пырея и других не менее прелестных растений. Если теряешь бдительность, они впиваются в лодыжки. Мы в двух шагах от пляжа, склон немного крутой, но вполне преодолим. Вот только отлив уже такой сильный, что, чтобы добраться до воды, нам потребуется добрых полчаса. Но этот необъятный золотистый простор впечатляет.
Мы с Элиоттом часто приезжали сюда гулять – между мысами Гри-Не[44] и Блан-Не[45]. Эти скалы со смешными названиями когда-то давно связывали Англию с материком. А сегодня небо такое чистое, что виден британский берег – так ясно, что, кажется, можно притянуть его к себе рукой и вмиг окажешься на коленях у Карла III с чашкой чая в руке.
– Здесь нам будет хорошо, – говорит Фран, когда мы подходим к скалистому плоскогорью. Она достает из рюкзачка толстое парео, расстилает его на камне и садится со мной рядом.
– Смотри, кажется, вон там небольшое стадо тюленей. Я вижу на мелководье какое-то движение.
– Разве это не буйки?
– Не похоже.
Она прикладывает бинокль к глазам, немного подкручивает и тут же взволнованно вскрикивает:
– Там даже детеныши есть, смотри!
Я тоже с умилением наблюдаю за тюленями. Они такие трогательные.
– Видишь? Этого достаточно, чтобы ты улыбнулась! Может, расскажешь, что случилось?
– Ну… Я не уверена, что стоит об этом говорить, просто сегодня такой неудачный день. Знаешь, один из тех дней, когда думаешь: «Уродливее меня никого нет, а если кто-нибудь будет возражать, убью».
– Ой, убила! – восклицает Фран, падая навзничь. – Я умираю… умираю…
Я закатываю глаза и хохочу:
– Глупышка…
– Ну а что, я имею полное право считать себя уродливее!
– Ха-ха… Ты совсем из другого теста…
– Конечно, из того же самого, что и все остальные, просто это не становится моим лейтмотивом. И точно так же я не повторяю себе: «Ты самая бомбическая красотка в мире», – даже если это правда! Вспомни лекцию, я тогда говорила о нейтральном отношении к телу. Тебе не обязательно считать его шедевром или седьмым чудом света, которое необходимо холить и лелеять. Это задача Элиотта, и он точно думает так каждый раз, когда трогает тебя за задницу и хочет тобой заняться.
– Скажешь тоже!
Я все еще улыбаюсь.
– Послушай, подруга, это нормально – иногда считать себя уродиной. Поэтому мы особенно ценим дни, когда чувствуем себя красивыми. А в остальное время – какое облегчение знать, что, как бы я на себя ни смотрела, это не имеет значения. Наши возможности не становятся от этого ни больше, ни меньше. У тела нет рефлексии, оно всегда одинаковое, что бы ни случилось.
Я вздыхаю:
– Ты опять права.
– А то! Знаешь, почему я делаю макияж?
Я бы ответила «чтобы чувствовать себя красивее», но это не про Фран.
– Почему?
– Потому что иногда мне хочется, чтобы лицо у меня соответствовало одежде. Потому что иногда я чувствую, что устала, а нанесешь на лицо немного краски – и хочется улыбаться. Или, бывает, я тоже чувствую себя жирным тюленем, а с макияжем у меня даже поведение меняется, и я вспоминаю, что тюлени водятся только в море.
– Или в консервах. – Фран хохочет.
– Дорогая, самое главное, пойми: никто не обязан делать свою внешность мерилом успеха, это типичная заморочка XXI века. Нужно просто быть теми, кто мы есть.
Она улыбается.
– Если сегодня ты кажешься себе страшной, валяй, пользуйся этим. Скажи себе, что это расслабляет, что страшной быть легче, чем красивой, тем более постоянно, и это не требует усилий и расходов.
То, что говорит Фран, – тысячу раз верно! Наше тело – это набор функций, оно создано не для того, чтобы выглядеть эстетично. Как и многие, я слишком часто забываю эту элементарную истину.
Разговор идет мне на пользу, и мне хочется вылезти из своего панциря. Я смотрю на Фран и корчу рожу: высовываю язык, морщу нос, скалю зубы и кошу глаза.
– Как же я себе нравлюсь!
– А мне-то как!
Она хватает телефон, тоже строит рожу и – щелк!
Худшее – нет, – лучшее наше селфи готово!
Меньше чем через час мы въезжаем в Амблетёз. Я здесь впервые. Эта старинная рыбацкая деревня расположилась между мысом Гри-Не и бухтой Слак. От Фран я узнаю, что это одно из самых красивых мест в Па-де-Кале.
Неудивительно, что здесь целая куча народу и невозможно припарковаться.
– Кажется, поняла, – замечаю я. – Здесь решили собраться все туристы Северной Франции, поэтому в других местах никого и нет. По-моему, даже Ле Туке[46] не так популярен.
– Попробую найти парковку здесь, а там видно будет, – говорит Фран.
Она поворачивает налево и наконец находит место у черта на куличках – на другом конце деревни недалеко от кемпинга, в котором и предлагает заодно переночевать. После встречи с кабаном мысль снова оказаться нос к носу с диким животным меня не очень вдохновляет. А такое вполне возможно, так как кемпинг расположен рядом с чем-то вроде кустарниковой пустоши.