Ее пафос и бессвязные мысли – явное следствие выпитого алкоголя. Я не знаю, что сказать, кроме того, что чувствую себя виноватой. Наверное, я со своими комплексами чересчур нудная, и Фран уже с трудом меня выносит.
Внезапно она меняет тему.
– Это как мужчины, уроды… Говорят, что любят худеньких, но это неправда! Они предпочитают толстых. Знаешь почему?
Я качаю головой, не зная, чего ожидать.
– Мы для них «экзотика», и они думают, что мы лучше в постели, потому что у нас в жизни больше ничего нет.
– Не все, Фран…
– Не все… но многие.
Голос у нее срывается, и она замолкает.
– А мне после Фреда так и не удалось завести серьезные отношения. А хотелось бы встретить принца. Красивого принца из сказки…
– Фред – это твой бывший муж?
– Ага. Очаровательный, добрый, нежный, щедрый. Хороший парень.
– Ты о нем жалеешь?
– О нет! Я любила его как друга, он заслуживал женщину, которая действительно была бы в него влюблена, а я не хотела отношений с другом. Тебе повезло с Элиоттом, он тебя любит. Скажи, – говорит она шепотом, словно кто-то может подслушать, – его тоже интересовал только секс, пока вы не стали настоящей парой?
Вопрос застает меня врасплох.
– Ну… Я думаю, он хотел построить что-то… Нас с самого начала тянуло друг к другу физически, но было не только это.
Она смотрит в сторону моря и снова начинает плакать.
Прямо какой-то «Жан смеется, Жан плачет»[48], честное слово!
– Мне правда ужасно жаль, что я испортила тебе настроение… Я идиотка.
– Все будет хорошо…
И я обнимаю ее за плечи.
– Я с тобой, Фран, и знай, по крайней мере, что ты отлично поешь и ничьи уши не пострадали!
Волна, немного более высокая, чем остальные, бросается к подножию скалы, на которой мы сидим, и сразу же отползает.
– Да-а, я самая крутая из караок… из караокетов… из караокетисток… В общем, из девушек, которые хорошо поют! Прости, я немного перебрала.
Кто бы мог подумать!
– Можно задать тебе вопрос?
– Конечно, Фран.
– Почему ты боишься рожать? Я увидела это у тебя в списке.
Я вздыхаю: мне хочется ответить ей по-серьезному, и неважно, что она навеселе.
– Это просто и сложно одновременно. Забеременеть – значит набрать еще больше килограммов, то есть контролировать свое тело еще меньше, чем сейчас, и потерять последнее самоуважение. Это… это страх, что из-за моего толстого живота никто не догадается о беременности и меня не простят за то, что я стала еще толще. Да и с недавнего времени я боюсь навредить ребенку, которого буду носить, как раз из-за того, что я толстая. И если даже мне вдруг случайно удастся побороть свои страхи, меня до самой смерти будут третировать врачи. Спасибо доктору Кюиссару, что добавил мне еще страхов с моей и без того мрачной перспективой.
Фамилия гинеколога не вызывает у нее даже слабой улыбки.
– Ты не такая уж толстая, ты могла бы… Кюиссар – тупой ублюдок.
Я пожимаю плечами.
– Само собой! На самом деле я никогда не видела беременных женщин, страдающих ожирением, я даже не знаю, как они выглядят, их никогда не показывают.
– А я тебе говорю – плевать.
Я улыбаюсь – она действительно в стельку, в буквальном смысле, это уже даже почти смешно.
– Думаешь, если бы нам показывали только толстых беременных женщин, ты бы винила себя меньше?
– Может быть…
– Это бред, не надо себя винить…
Легче сказать, чем сделать.
Фран закрывает глаза и глубоко вдыхает морской воздух.
– Я вспоминаю одну такую женщину, которую встретила в нашей ассоциации. Она была очень тучная и родила четверых детей, а врачи в начале каждой беременности предупреждали ее, что это очень опасно и ребенок может умереть. Они говорили, что во время беременности она должна худеть. И она рассказывала, что первые три раза перенесла ужасно, потому что все время себя винила. Не надо себя винить! А в четвертый раз она сменила гинеколога, и он объяснил ей, что она вправе ожидать такого же отношения, как и любая другая женщина. Потому что, знаешь, Марни? Люди сами решают стать ублюдками, это их собственный выбор. Но быть толстыми мы не выбираем, это адаптация!
– Ладно, если ты так считаешь.
– Поэтому надо правильно выбирать окружение; люди вокруг помогут тебе лучше к себе относиться и больше себе доверять, – добавляет она, проявляя такое здравомыслие, что я почти забываю, что она пьяна.
– Например, таких, как ты, Фран, – шепчу я. – Ты помогаешь мне вернуть уверенность в себе.
Она поворачивается и смотрит мне в глаза.
– Все твои предрассудки – это чушь. Ты – замечательная женщина, Марни, и будешь замечательной матерью!
Ее слова невероятно меня трогают, но учитывая ее состояние, я не уверена, что завтра она вспомнит, что наговорила сегодня. Глаза у нее начинают непроизвольно закрываться, рот беспомощно полуоткрыт, и она заметно покачивается.
– Вернемся назад? – предлагаю я.
– Можем переночевать на пляже.
– Даже и не думай!
– Ну, давай, а я спою тебе колыбельную в палатке.
Пакита набрала еще шесть кило. Мнение Армана стало для нее важнее всего на свете, поэтому как-то раз она спросила, что он о ней думает и не беспокоит ли его, что она еще потолстела.
– Конечно, нет! Ты моя богиня, я не задумываюсь о таких вещах, ты всегда для меня желанна, и это все, что тебе нужно знать.
Арман был скуп на нежные слова, но то, что он сказал, стало самым лучшим признанием в любви, которое он только мог ей сделать.
– Я люблю тебя…
– Моя романтическая крошка, – мягко усмехнулся он и погладил ее по волосам.
Она приподнялась с кровати и оперлась на локоть, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Это потому, что у нас с тобой – самая красивая во Вселенной история любви.
– Значит, спасибо Вселенной, – сказал он, улыбаясь.
Арман часто шутил и не подозревал, что с ним Пакита впервые почувствовала то, чего никогда раньше не переживала с другими мужчинами. Она вспыхивала от его прикосновений и раскрывалась, словно цветок.
– Мне так с тобой хорошо, – сказала она, прижимаясь к нему.
– Мне тоже, моя романтическая крошка, мне тоже…
Глава 15
Погода резко портится, поэтому весь следующий день мы бродим по Кале, заходя в музеи и кинотеатры. Надеяться на улучшение бесполезно, непогода захватила весь север Франции. Серое, низкое небо нагоняет тоску, такое ощущение, что наступила осень. Даже чайки – и те пропали.
К счастью, к концу дня нам удается найти комнату в частном доме – просторном и полном кошек, – на который мы наткнулись почти случайно. Каждому свое; мне нужен долгий сон, нужно ворочаться, храпеть и смотреть передачу «Охота и рыбалка», если я хочу заснуть поскорее.
Мы обедаем у себя блюдами, купленными в китайском ресторане, а как только я остаюсь одна, то сразу звоню Элиотту, чтобы рассказать ему, чем мы занимались. Он изнывал от нетерпения, бедняжка, – я не говорила с ним два дня. Как личность незрелая, я испытываю извращенное удовольствие: оказывается, у бога «Тур де Франс» недостаточно влияния, чтобы со мной тягаться.
Вот так-то!
Что касается запланированной поездки к клиенту, то ее он отложил на две недели.
Мы разговариваем добрый час, потом я падаю в объятия Морфея – не ворочаюсь, не храплю и даже не нуждаюсь в «Охоте и рыбалке».
Так заканчивается день.
Проснувшись в наш предпоследний день, мы решаем поехать в Дюнкерк: я сроду там не бывала, и Фран тоже. Взбесившийся климат и здесь говорит свое слово – погода сегодня отличная. Нам же лучше, чего еще желать, но какой же свирепый здесь ветер! У местных рогоносцев, наверное, все рога сносит к чертовой матери.
Сначала мы немного крутимся в центре города. Он маленький, чистый, скромный и удобный. Все в пределах досягаемости – рестораны, магазины, паркинги, музеи, исторические памятники и… чайки. Первое наблюдение: Дюнкерк мне нравится, он совершенно очарователен, несмотря на то, что был почти полностью разрушен во время Второй мировой войны.
Ближе к полудню мы позволяем себе неслыханную роскошь – автобусную экскурсию по городу. Мы отправляемся на нее в компании английских туристов, которые не позволяют гиду пропустить ни одного исторического объекта, желая получить о каждом подробное представление на языке Шекспира. И мы не пропускаем ничего: ни колокольню, ни ратушу, ни исторический порт, ни стоящий в нем на якоре трехмачтовый корабль, ни церковь Св. Элигия, ни военное кладбище, ни курорт Мало-ле-Бен, ни квартал Розенделя… Поскольку группа у нас немного чокнутая, то после этого они бросаются осматривать промышленный порт, но решают все-таки пропустить посещение центральной атомной электростанции «Электрисите де Франс» – чтоб уж совсем не сходить с ума.
Когда к трем часам дня мы возвращаемся, я просто умираю с голоду, – до такой степени, что если Фран решит за неимением лучшего купить огромный бургер, истекающий сыром, то я пойду с ней без разговоров. Но в конце концов, несмотря на поздний час, для нас отыскивается свободный столик в кафе. Пока мы ждем заказанные блюда, хозяин приносит в качестве закуски к вину тарелку поджаренных тостов с солью и перцем и маленький керамический горшочек, наполненный чем-то непонятным, но очень похожим на санду[49].
– Это жир? – спрашиваю я у Фран.
Мы обе втыкаем в содержимое горшочка ножи. Оно мягкое, с атласным блеском.
– Думаю, да, – отвечает она. – Похож на тот, что кладут в рийет[50].
– Я правильно поняла, люди здесь едят жир, намазанный на хлеб? С аперитивом?
– Да, но не просто так, а с солью и перцем.
Безумие… Хотелось бы мне сейчас услышать мать – она бы наверняка сказала: «А я тебя предупреждала, что на Севере холодно! Люди здесь запасают жировую прослойку заранее».