Агент оказывается торговым маклером, снабжающим иностранные суда. Отдуваясь и вытирая платком лысину, он на ломаном английском языке — очевидно, думает, что так нам понятнее — извиняется за опоздание. О нашем приходе он узнал уже на даче…
Пока у капитана идет совещание на высшем уровне, на палубе налаживаются неофициальные контакты. К трапу скучающей походкой подходят трое смуглых парней в кепках. Напрасно наши матросы мобилизуют весь свой школьный запас английских слов, — их не понимают.
— Рашан! Спутник! — тыча себя в грудь, произносит наконец Поливанов.
Эти слова производят неожиданный эффект. Парни, жестикулируя, начинают что-то объяснять друг другу с таким ажиотажем, что кажется, вот-вот подерутся. Один куда-то убегает, другой оборачивается в нашу сторону и, улыбаясь во весь рот, тычет себя пальцем в грудь:
— Португезо! Португезо! Амиго![7]
Теперь и мы понимаем — это португальские рыбаки. Парень становится на первую ступеньку трапа и, сложив пальцы горстью, подносит их к губам:
— Коммунисти! Коммунисти!
Боясь, что его не поймут, он снова и снова шлет нам воздушные поцелуи. Потом, вытаращив глаза, говорит:
— Капиталисти!
И выразительным жестом проводит ладонью по горлу.
Наши смеются, перегибаются через поручни, тянут к нему руки. Он подпрыгивает, чтобы пожать их:
— Амиго! Амиго!
Убежавший рыбак возвращается с целой группой португальцев. Все они одеты бедно — залатанные брюки, засаленные, грязные куртки.
К трапу подходит инспектор. На нем капитанская фуражка с золотом, на рукаве сверкают золотые нашивки. Португальцы, оробев, умолкают — привыкли не ждать от начальства ничего хорошего.
— Что тут за балаган? Ступайте по кубрикам! Столпились, как дикари, будто людей не видали!
Инспектор искренне думает, что проявляет заботу о нашем достоинстве. Бедняге не так-то просто преодолеть выработанный годами условный рефлекс, который связывает представление о достоинстве с высокомерной важностью.
Общение народов, однако, продолжается.
Португальцы толпятся у распахнутых иллюминаторов. В наш кубрик просовывается курчавая голова с усиками, оглядывается по сторонам и восхищенно прищелкивает языком. Потом склоняется ухом на сложенные ладони и, указав на себя, произносит:
— Бед, вери бед!
Наши кубрики кажутся португальскому матросу верхом комфорта.
Кто-то протягивает ему пачку рижской «Примы». Он берет одну сигарету, а пачку возвращает. Мы машем на него руками: «Бери, бери!..» Португалец вопросительно поднимает брови и снова показывает на себя: «Все мне?..» Мы киваем: «Тебе, тебе!..» И добавляем еще три пачки: «И товарищам!»
Голова исчезает. Португальцы снова о чем-то шумят между собой. Потом в иллюминаторе появляется другая голова… Володя Проз снимает со своего пиджака комсомольский значок. Португалец, порывшись в карманах, вынимает фотографию. Он снят под деревом на фоне крестьянского домика, рядом стоят старики, очевидно родители.
— Мама?
— Мама! Мама! — обрадованно подтверждает португалец и что-то быстро-быстро лепечет на своем языке. Мы чувствуем, что он рассказывает о доме, и, улыбаясь, киваем головами, хотя не понимаем ни слова.
Его оттягивают от иллюминатора. Через мгновение он снова появляется с бутылкой виски в руке.
Мы по очереди отхлебываем по глотку прямо из бутылки. А португальский рыбак смотрит на нас счастливыми глазами:
— Амиго! Амиго!
Капитан возвращается из госпиталя повеселевший: Уколов будет не один. В его палате уже лежат два матроса-мурманчанина, а в соседней — с приступом аппендицита капитан калининградского траулера.
Уловив перемену в настроении, торговый агент решает, что настал его час.
— Нет, продуктов не нужно, — отказывается капитан, — только воды…
— И карбида, — вставляет стармех.
Но маклера не так-то просто сбить с его роли дьявола-искусителя.
— Может быть, фруктов? Апельсинов? — предлагает он с обольстительной улыбкой. — Свежего мяса?.. Виски?.. Коньяку?
Петр Геннадиевич не поддается соблазнам:
— Только воды и карбида.
Маклер продолжает улыбаться:
— Пожалуйста, но сегодня уже поздно — завтра в девять утра.
Капитан, подумав, машет рукой:
— Обойдемся! Скорей на промысел!
Прошло всего три часа, как мы пришвартовались к сент-джонскому пирсу. И вот уже он медленно уходит из-под борта.
Португальцы машут руками, кепками. Их фигурки уменьшаются и уменьшаются, пока не сливаются с темнотой.
А в ушах все звучит: «Амиго! Амиго!»
Мы молча смотрим на чужой и снова такой далекий заокеанский городок, по улицам которого нам так и не удалось, да и вряд ли еще когда-нибудь удастся пройтись, но воспоминания о котором мы все же увозим с собой.
А Геннадий Серов увозит даже часы: успел-таки «махнуться» с португальцами. Правда, за дешевую старенькую штамповку он отдал свой новенький «Салют», но он не жалеет об этом. Не в деньгах счастье!
Старый лоцман, прощаясь, крепко жмет нам по очереди руки.
Некоторое время на звездном небе еще видны красные огоньки телевизионных мачт, а потом исчезают и они.
Мы снова одни в океане.
В гостях у «Льва Толстого»
Одиночество наше длилось недолго. На Большой Ньюфаундлендской банке собрался цвет русской литературы: «Александр Пушкин» и «Виссарион Белинский», «Николай Добролюбов» и «Антон Чехов», «Лев Толстой» и «Иван Тургенев». Переговариваясь клотиковыми огнями, они шли один за другим, навстречу друг другу, поднимая со дна океана десятки тонн золотисто-красной рыбы. Великие труженики при жизни, они остались ими и после смерти.
Каждый вечер в один и тот же час они собирались на совещание, делились секретами мастерства. И каждое совещание, совсем как в Союзе писателей, заканчивалось призывом:
— Равняйтесь на Пушкина и Толстого!
Мы ходили за ними по тем же глубинам, но подымали все-таки меньше. «Глубины те же, но, может, раскрытье не то?!» — ломал себе голову капитан, имея в виду раскрытие трала. И на очередном совещании договорился, что «Лев Толстой» примет нашу делегацию для обмена опытом.
«Лев Толстой» тут же дал в воздух две красных ракеты, чтобы мы могли его отличить от других. Но пока мы к нему бежали, разыгралась погода, и капитан решил не рисковать.
Целые сутки мы ходили по пятам за «Львом Толстым», ожидая, когда уляжется волна.
И вот наконец:
— Всем, кто отправляется на «Льва Толстого», подняться в шлюпку!
У нас на ботдеке четыре шлюпки. Но мотором снабжена почему-то только одна. Ее и подготовили к спуску.
«Экскурсанты» — стармех, механик-наладчик, рыб-мастер Калнынь, технолог, тралмастер, электромеханик — рассаживаются на банках. На шлюпке идут два лучших матроса — Гудзик и Ястребов, за рулем — третий штурман Володя Шагин. Командует шлюпкой старпом.
— Все готовы?
— Завещание не забыли написать? — несется с палубы.
Калнынь нахлобучивает на механика-наладчика спасательный круг с крупными буквами «Сергей Есенин».
— У него коньяк в рундуке, а ключ в кармане — в случае чего тащите первым!
Эти шутки кажутся смешными только до тех пор, пока шлюпка стоит на палубе.
Старпом поднимает мегафон:
— Пошли!
Боцман берется за баранку лебедки. Шлюпбалки медленно вываливаются за борт. И вот мы уже висим над океаном. Гудзик и Ястребов изо всех сил упираются баграми в серо-зеленую отвесную стену корабельного борта, но удержать раскачивающуюся на талях шлюпку не могут: круглые, надутые воздухом резиновые шары-кранцы расплющиваются в лепешку, — если б не они, деревянный борт шлюпки разбило бы в щепы.
— Приготовились!
Как только шлюпка коснется воды, надо одновременно отдать два гака — носовой и кормовой, иначе, когда волна выскользнет из-под шлюпки, она повиснет на одном конце, и мы посыплемся в воду, как горох.
— Отдавай!
Кажется, обошлось — шлюпка на плаву, освобожденные гаки с блоками раскачиваются над головой.
— Ложись!
Волна подбрасывает шлюпку вверх, и тяжелые блоки — килограммов по двадцать в каждом, — пролетев над согнутыми спинами, с грохотом ударяются о фальшборт.
— Эй, на палубе, быстрей выбирайте блоки!
Пригнувшись к банкам, мы следим за блоками, как за взбесившимися псами. Вот они снова пошли пикировать. Но тут заработавший мотор относит нас в сторону от серо-зеленого борта.
Уф! А ведь сейчас не больше четырех баллов. Кажется, как бы опытна ни была команда, при восьми-девяти баллах благополучно спустить шлюпку можно разве что чудом.
А связь? Аварийная рация работает от генератора с механическим приводом. Двум здоровым матросам на устойчивой корабельной палубе удавалось крутить ручки генератора в нужном темпе не более десяти минут. Антенна аварийной рации, по инструкции, должна подниматься в воздух с помощью обыкновенного детского змея. Представляют ли себе создатели этой рации, что такое шторм и каково с ней придется обессилевшим, голодным людям в заливаемой водою, подбрасываемой на волнах шлюпке?!
Только в шлюпке, где можно до воды дотянуться рукой, полной мерой ощущаешь могущество океана. Мотор то надсаживается, как перегруженный шмель, то оглушительно трещит, когда винт выскакивает из воды, вращается вхолостую. Оба траулера — и «Есенин» и «Толстой» — скрываются из виду за серо-стальными волнами. А ведь с палубы расстояние между ними казалось таким небольшим.
Чтобы усидеть на месте, приходится крепко держаться за банку руками. Тем, кто вроде технолога не взял плаща, приходится туго — брызги окатывают с головы до ног.
— Право руля!
Старпом в прорезиненном черном плаще, широко расставив ноги, стоит между банками. На его лице нет и следа обычной сонноватой важности. Кажется, будто шлюпка сама повинуется его голосу.
Мы подходим к «Толстому» с кормы. Он идет лагом, то есть бортом к волне, защищая нас от нее высоким грязным бортом, над которым висят любопытные улыбающиеся лица.