В Доме профсоюзов — он помещается кварталах в трех от порта — старый «милисиано», дежуривший на лестнице, сказал, что председатель ушел на склады. Пока мы по темным улочкам возвращались назад, пока бродили по торговому порту, сопровождавшая нас толпа все редела, и под конец нас осталось четверо — Родриго, Альгис, рефмеханик Саня Кузнецов и я.
По освещенным прожекторами дворам сновали каретки с ящиками. В пакгаузах голые до пояса грузчики перетаскивали мешки с цементом, кофе и сахаром. Могучий мулат оглянулся на голос Родриго, скинул с плеча мешок, подошел, оглядел нас умудренным, печальным взглядом. Курчавые волосы его были припудрены не то цементной пылью, не то сединой. На голой груди поблескивали капли пота. Он вытер ладони о штаны и протянул руку.
— Русские товарищи, — представил нас Родриго. — Работают рыбаками. Хотят написать о Кубе.
Председатель чуть заметно улыбнулся.
— Я знал одного писателя, который неплохо писал о Кубе. Его звали Хемингуэй!
Грузчики оставили работу и, вытерев ладони, по очереди жмут нам руки. Один оказывается капитаном, другой — начальником отдела, третий — бухгалтером.
— Бригада интеллигенции и функционеров, — поясняет председатель.
— У вас не хватает грузчиков? — спрашивает Альгис.
Председатель отрицательно качает головой.
— Тогда почему вы здесь?
— В целях политического воспитания. Функционеры должны понимать рабочих. А рабочие должны знать, что администрация не только сидит в кабинетах, но знает их труд, их нужды…
— Неглупо, — замечает Саня.
Худенький, щуплый юноша, тыча себя в грудь, на которой болтается позолоченный крестик, принимается что-то объяснять. Но так при этом торопится, что мы его не понимаем.
— Это старпом с «Сьерра-Маэстра», — растолковывает Родриго. — У нас сейчас всего четыре больших парохода — «Сьерра-Маэстра», «Гонзалес Лопес», «Камильо Сьенфуэгос» и «Арасельо Иглесиа». На берегу командный состав тоже работает грузчиками…
— Каждую неделю, — говорит старпом, — мы выходим грузить на всю ночь. Бесплатно. И соревнуемся с восьмой бригадой — там настоящие грузчики.
— И кто из вас впереди?
Председатель подымает ладони на уровень груди и покачивает ими, изображая колеблющиеся чашки весов.
— Какая же премия ждет победителя?
Председатель хитро прищуривает глаза:
— Есть договор: проигравшие ставят обед с выпивкой и обслуживают победителей за столом…
Все снова жмут нам по очереди руки и разбегаются по местам. За разговорами недолго проиграть торжественный обед, — «класс, он тоже выпить не дурак».
Поглядев на часы, Родриго приглашает нас где-нибудь посидеть, у него еще есть время до передачи.
Вырвавшись из темноты Старой Гаваны, автобус несется мимо Капитолия, кинотеатров, открытых кафе, танцплощадок на скверах, баров, витрин и реклам.
Кубинцы любят лихую езду. Но для того, чтобы вести с такой скоростью старенький переполненный дизель по узким и людным улочкам, лишь слегка притормаживая на крутых, под прямым углом, поворотах, нужно действительно быть асом.
Кондуктор, протискиваясь между пассажирами, во всю мощь своих легких объявляет остановки, острит, делает замечания, благодарит и каждые три минуты дергает рычажок автомата, который с оглушительным треском и звоном отсчитывает число проданных билетов. Счетчик на шоферской кабине показывает номер последнего.
В Гаване вообще тишины не экономят — не тот темперамент! Машины сигналят, музыка гремит, разговоры ведутся во весь голос, продавцы, развозящие на тележках прохладительные напитки, звонят в колокола и колокольцы, торговцы лотерейными билетами, держа над головой огромные плакаты со списком счастливых номеров, зазывают покупателей…
Перед нами, прижатые спинами друг к другу, стоят темнолицый солдат в форме и полный, флегматичный отец семейства. Невзирая на давку и духоту, оба дымят сигарами.
Курят в Гаване всюду: в автобусах и в «ланчах» — пароходиках, курсирующих между Старой Гаваной и рабочей Реглой, в кино и на собраниях, в театрах и на танцах. Но пепельницы не в ходу.
Как-то наши ребята отправились в Реглу — посмотреть на танцы. При входе два парня «милисиано» ощупывали у всех карманы, нет ли в них оружия: разгорятся страсти — недолго и до беды… В танцзале дым стоял коромыслом. После очередного «ча-ча-ча» танцоры, обливаясь потом, отходили в сторонку освежиться пивом. Стоило, однако, заиграть музыке, как они снова кидались в круг, побросав бутылки и бумажные стаканчики-фунтики прямо на пол.
Народ, недавно обретший свою свободу, ничем не желает ее стеснять. В конце концов, есть уборщики, подметут…
Солдат изо всех сил подтягивается за поручни и пропускает на сиденье пожилую даму. В гаванских автобусах, если есть на то хоть малейшая физическая возможность, женщинам, независимо от их возраста, всегда уступают место.
Дама внимательно к нам приглядывается, что-то спрашивает у Родриго и вдруг, просияв, протягивает к нам руки.
Оказывается, ее внук вот уже год учится в России, в Калининградском рыбном техникуме. А Саня Кузнецов был в делегации рыбаков, которая встречала кубинских юношей в Калининградском порту.
— Никогда не думал, что меня будут встречать их бабушки! — усмехается он.
А бабушка счастлива. Она, конечно, знает по письмам, что ее внук жив-здоров и скоро приедет в отпуск. Но одно дело — знать, другое — видеть. Мы — очевидцы непонятной жизни ее внука, которого революция занесла бог знает в какие дали и холода. Она приглашает нас в гости — непременно, непременно! И на прощание вручает свою визитную карточку с адресом.
Родриго собирался показать нам «Балалайку». Это издавна существующий в Гаване русский ресторан. В «Балалайке» подают русские национальные блюда — «боро» и «бики по-касаки», то есть борщ и биточки по-казацки. Можно заказать и самовар. Официанты наряжены в сафьяновые сапожки, красные шелковые косоворотки, подпоясанные белым шелковым шнуром — точь-в-точь как балетные крестьяне в Большом театре. С той лишь разницей, что все они негры. Но эту экзотику мы уже видели и предпочли гаванской «Балалайке» кубинскую «Полинезию».
Услышав русскую речь, к нам подсаживается полный веселый человек — доктор Роландо Анисето, дантист, как гласит его визитная карточка.
Интеллигенции на Кубе микроскопически мало. Технические специалисты были, главным образом, иностранцы. Высшее образование могли получить только богатые люди. Почти все они сбежали от революции. Архитекторы, учителя, дантисты и фармацевты — вот самые многочисленные отряды интеллигенции, оставшиеся в распоряжении республики.
Сеньор Анисето тоже колебался — уехать ему или остаться. Но вот остался и очень доволен. Революция относится к интеллигентам с уважением. Зарабатывает он хорошо. А главное — чувствуешь, что нужен людям.
Сеньор Анисето знакомит нас со своей приятельницей. Ей лет двадцать пять, лицо тонкое, словно выписанное акварелью, вся она окутана облаком аромата, терпкого, как запах оранжерей. Доктор — старый холостяк, но, видно, отнюдь не женоненавистник.
Они договорились встретиться в «Полинезии», чтобы отправиться в клуб. Здесь слишком парадно и многолюдно, а в клубе, знаете ли, такая интимная, приятная атмосфера. Там собираются их друзья, с которыми мы обязательно должны познакомиться. Доктор ни за что нас так не отпустит, тем более что клуб недалеко — в Ведадо, на углу улицы С и Девятой авеню. В Ведадо проспекты, на американский манер, обозначены буквами, а поперечные стриты — цифрами.
Родриго прощается, ему нужно спешить на передачу. Вместе с ним уходит и Альгис — палец все-таки болит. Но мы с Саней уже не можем остановиться, пошла раскручиваться туго затянутая пружина.
У главного входа в «Хабану либру», где машины, обогнув гигантские, подсвеченные прожекторами кактусы, уходят по пандусу в подземный гараж, нам удается поймать такси. Выбравшись из толпы, мы летим по темным улицам, где нет пешеходов, а только машины, мимо ровных рядов пальм, мимо особняков, укутанных черной тенью тропических растений.
Машина останавливается. На двухэтажном доме светится синеватая надпись: «Club imágenes». Мы открываем дверь и застываем, ослепленные. Внутри прохладно и темно. Абсолютно. Вот уж поистине интимная обстановка!.. Через несколько секунд мы начинаем различать в глубине светлячки ночников на занятых столиках и слева подобие стойки. Взявшись за руки, как слепые, мы следуем за доктором.
— Компаньерос совьетикос! Компаньерос совьетикос![12] — кому-то представляет нас доктор.
Рукопожатья в темноте, радостные возгласы.
Мы продвигаемся куда-то вглубь. И за новой дверью снова останавливаемся, ослепленные. На этот раз — светом.
Хозяин с гордостью демонстрирует свою кухню, сверкающую никелем, маленькую подсобку. А затем с таинственным видом ведет по узкой лестнице вниз, в подвал. По стенам до самого потолка расставлены бутылки с экзотическими этикетками — ром, коньяк, джин, виски, французские, пуэрториканские, мексиканские, английские и, конечно, кубинские. «Остатки старых запасов!» — с торжественной грустью говорит хозяин. Он распечатывает бутылку «Баккарди», бог знает какой выдержки, и через пробку, похожую на пипетку, накапывает нам по рюмке.
Затем мы, опять взявшись за руки, пробираемся сквозь толпу и садимся за стойку. К нам подходят сначала знакомые доктора, затем и не знакомые ему посетители. Нам жмут руки, нас хлопают по плечу, представляются. Что-то говорят. Угощают ромом.
Мы уже не в силах запомнить лица, тем более что в темноте их черты едва различимы. Все, что мы можем, — это, по здешнему обыкновению, — на этот раз оно не очень отличается от нашего, — поставить ответную рюмку. Саня тянет меня за рукав: «Потише! У нас только десять песо».
Мне не дают ответить. Нас окружает новая компания. Ее возглавляет лейтенант кубинской армии Альваро Гарро. Он проходил стажировку в России. Обняв нас за плечи, Альваро пьет за дружбу, за верность! Мы подымаем ответные тосты, танцуем с его девушками, которые оказываются его сестрой и женой. Присаживаемся за какие-то столики. Мы явно пошли по рукам. Но пружина, раскрутившись с бешеной скоростью, уже на исходе, — наше время вышло.