Волею судеб и нашей промысловой конторы мне в этом рейсе пришлось побывать на многих судах — пассажирить на БМРТ из Калининграда и на СРТ-Р из Лиепаи, стоять на ремонте и краситься в Гаване на одном СРТ-Р из Пионерска, работать на промысле на другом, куда запоздала подмена, стоять рядом у причала и ходить в гости на третий, а уйти с Кубы на Тринидад и вернуться домой на четвертом, научно-поисковом. Мне довелось работать с самыми разными капитанами, на своей шкуре испробовать разный стиль командования и жизни в море. Сравнения, напрашивались сами собой.
Капитан на судне всегда один. И это не просто арифметическое число. Он один может ничего не делать. Стоять вахту не обязан — есть на то штурманы. О продовольствии печется второй помощник. О машине — стармех. Матросами распоряжается старпом, ловом — тралмастер.
Капитану по уставу разрешено даже обедать у себя, и при желании он может весь рейс не выходить из каюты ни в рубку, ни на палубу, ни в салон.
Но посадит штурман судно на мель, выйдет из строя машина, не найдут рыбы и окажутся в пролове, вспыхнет скандал между матросами — за все отвечает капитан. В одном лице он совмещает все функции советской власти на крохотном, ограниченном бортами клочке советской территории — и охрану общественного порядка, и охрану здоровья, и обеспечение безопасности, и распоряжение финансами, и суд, и представительство перед другими державами, а на промысловом судне и управление производством.
И все эти обязанности исполняют не какие-нибудь мудрецы, убеленные сединами и умудренные жизнью, а простые наши ребята. Большинству капитанов-промысловиков тридцать — тридцать пять лет.
Может показаться, что у капитана безграничные возможности для проявления личной инициативы. На деле же эти возможности хоть и велики, но ограничены.
Во-первых, материально — классом судна, его мощностью, ресурсами. А во-вторых, уставами морской службы, международными морскими законами и обычаями. А главное — капитан ни на минуту не забывает, что по возвращении каждое его действие будет рассмотрено и оценено людьми, которые будут судить его, капитана, хотя не всегда могут, а иногда и не хотят сами стать на его место. И потому он должен выбрать в любой ситуации не только наилучшее из всех возможных решений, но и такое, которое было бы сочтено наилучшим на берегу. И все же…
Мы обладаем достаточным опытом, доказавшим, что личность может наложить свой отпечаток на большие исторические эпохи. Если это верно в отношении целой страны, то тем более на крохотной ее части, в открытом море жизнь команды, работа и ее результаты во многом зависят не только от деловых качеств, но и от личности капитана. Может быть, нигде так наглядно не обозначается нравственный и интеллектуальный уровень целого поколения, как в работе массы капитанов. Ведь только за последние десять лет наш рыболовный флот увеличился в два раза по числу судов, а следовательно, и капитанов.
Никто лучше солдат не знает своего взводного. Точно так же и на среднем рыболовном траулере, где людей еще меньше, чем во взводе, никто лучше матросов не знает, что за человек капитан. Как ни старайся, а от матросских взглядов здесь ничто не укроется. И с этой, человеческой стороны быть настоящим капитаном на среднем траулере — значит пройти самое строгое испытание, подобно тому как командовать ротой по-человечески трудней, чем армией.
Спрятавшись в Бостонском заливе за мысом Кейп-Код, «Земгале» всю ночь работает носом на волну — ждем тайфуна «Беллу» и каждые три часа слушаем сводки ближайшей американской радиостанции Чаттем.
Под потолком радиорубки, среди надраенных медных трубок и выводов антенн, в такт пальцам Генриха, беснуясь, мигают красная и синяя лампочки. Генрих вышел на связь с Ригой.
Работает он виртуозно — перекидывает ключ с одного контакта на другой, как мелодию разыгрывает: тита-та-та, ти, тю-тю-та… Одна из служебных радиограмм разворачивает его вместе с креслом на сто восемьдесят градусов, и бурный фонтан брани вырывается из его глотки, как пена из открытой бутылки шампанского. Генриха отзывают домой. А он рассчитывал остаться в Гаване на второй срок. Причины в радиограмме не указаны, но он сам их знает — пьянство. Вскоре, однако, он успокаивается: «Пока подмену найдут, срок минует». И начинает выстукивать матросские приветы — женам, мамашам, детям. На языке судовых радистов такие радиограммы называются «жив-здоров, жива-здорова». К этим словам, собственно, и сводится весь текст. Затем, откинувшись на спинке, Генрих подключается любопытства ради к промысловому совещанию судов, работающих на банке Джорджес. Флагман «Советская Латвия» взывает: «Сдавайте груз своему управлению! За доставку на судах других управлений надо платить! Сдавайте груз на свои базы!» Значит, по-прежнему терять время и искать «своих», если даже под боком есть другая база? Но ведь все управления объединены в один главк «Запрыба»?!
— Главк новый, а волынка старая! — ухмыляется Генрих.
Только на следующий день, после полудня, мы обнаруживаем, что «Белла» проходит намного восточнее. Зря потеряны целые сутки!
— Вот трус, перестраховщик! — ворчит Генрих, имея в виду капитана.
— Чего ты от дундука хочешь! — подхватывает тралмастер Виктор Межински. — Он вчера лаптем щи хлебал, а сегодня учить лезет…
Команда молчит, но, кажется, согласна с Генрихом.
Не зря, однако, английская морская пословица гласит: «Лучше потерять время, чем судно». Капитан прав, — попади мы в циклон, команда на него же всех бы собак навешала: не бережет, дескать, людей, лихач.
Капитан Гусев на «Земгале» человек новый, успел всего два раза сходить на промысел. А команда осталась прежняя, со своими традициями.
Предшественник Гусева, судя по рассказам боцмана Лешки и того же тралмастера, был человек волевой. Иногда, правда, доходил и до самодурства. Скажет «нет» — как ножом отрежет, хотя для этого «нет» и никаких оснований не подыскать. Порой выпивал, запирался у себя в каюте, и тогда лучше было ему на глаза не попадаться. Но обиженные прощали ему свои обиды, понимая, что ему надобно время от времени проверять, не ослабла ли его капитанская власть, ибо систему его отношений с командой нельзя было назвать заурядной.
Человек образованный, интеллигентный, он разговаривал с подчиненными в той вежливо-иронической манере, которой любят щеголять многие кадровые офицеры флота. Эта сверхвежливость и чувство юмора били провинившихся куда сильней, чем выговоры и взыскания, и гасили назревавшие конфликты верней, чем приказной уставный тон.
По заведенному в Гаване порядку, вся команда, если даже заранее известно, что судно простоит у причала по меньшей мере неделю, должна быть на судне в десять вечера, — мало ли что может произойти в городе, да и не на всякого можно положиться… Словом, так начальству спокойней.
Прежний капитан «Земгале», оставив на борту, как положено, две трети команды, на опоздания смотрел сквозь пальцы. Зато к началу работ, в восемь ноль-ноль, все должны были быть на месте как штык, трезвыми и работоспособными. Зная своих людей, капитан понимал, что они будут заботиться друг о друге и в зародыше пресекать всякие «чрезвычайные происшествия», чтобы оправдать его доверие и не лишиться преимуществ, которые это доверие давало им перед другими командами.
И точно, позднее, в Гаване, я видел, как боцман Лешка, провозгласив тост, вдруг замечал, что кто-нибудь из ребят уже не поднимает рюмки на уровень бровей, а опускает брови на уровень рюмок. Немедленно вызывали такси. И Вилнис Цильдерманис — он был старший по возрасту, непьющий и потому пользовался особым доверием боцмана — отвозил парня на пароход. С общего молчаливого согласия команды его потом долго не пускали на берег. Тут авторитет Лешки был непререкаем — он ведь выручал команду и не из таких переделок.
Прежний капитан не обладал большим промысловым опытом и не считал для себя зазорным советоваться с тралмастером. Виктор Межински, один из лучших в Лиепае мастеров трала, депутат горсовета, был вторым непререкаемым авторитетом во всем, что касалось лова. На этих двух китах да на вдумчивом и мягком старшем помощнике Охрименко стояла вся жизнь. Капитан лишь умело направлял ее. Он был к тому же интересным собеседником и любил не послушных, а умных и сообразительных.
Гусев, зарекомендовавший себя отличным промысловиком на сельдяном, дрифтерном лове, был человеком иного склада. Прямой, упорный, справедливый, он был неразговорчив и серьезен истовой серьезностью крестьянина, но без крестьянского хитроумия. Рыбацкая вольница, которую в его глазах олицетворял Лешка и особенно Генрих, ужаснула его. Он решил переломить ее на свой лад. А команда, как дошлая лошадка, почуявшая нового седока, попробовала испытать, насколько прочно он сидит в седле.
Рыбы не было, и, не послушавшись советов Межински, капитан решил пойти на риск — половить в малоизвестном квадрате, может быть, наделать ошибок, зато своих, и быстрей освоить тонкости тралового лова.
Между капитаном и командой завязалась молчаливая, но упорная борьба. Лешка чаще обычного стал повторять свое присловье: «Я вам не Буратино!» Тралмастер, словно позабыв известное флотское изречение: «Не спеши выполнять первое приказание, ибо за ним последует второе, противоположное», — кидался исполнять каждый капитанский чих, пряча за непроницаемой миной злорадство. В результате два трала порвали о скалы, третий вообще потеряли. Старпом выжидал. Матросы ворчали…
Минуло несколько недель. Генриха все-таки отозвали домой. Появилась рыба, и Межински не выдержал, — на словах соглашаясь с капитаном, стал делать по-своему. Капитан так же молча понял его и начал прислушиваться к советам. Старпому удалось внушить ему доверие к Лешке. Это было нетрудно, ибо вся команда вела себя на берегу отлично.
А команда в свою очередь успела оценить нового капитана, его прямоту, справедливость, определенность, — в конце концов, всегда было известно, чего можно от него ждать. Что до завлекательных бесед, то капитан ведь не поп и не актер, а поговорить на судне всегда найдется с кем. Короче, все встало на место.