Прижавшись к Ваське, спрятав нос в его густой и теплой шерсти, Машка с Филькой принимались ее мусолить, сосать, жевать. Довольно часто они причиняли Ваське боль, но он лишь предостерегающе ворчал. Когда же боль становилась нестерпимой, он задавал им трепку. Повизжав и поскулив, близнецы замирали, ожидая, когда Василий уляжется на место. А потом миллиметр за миллиметром снова придвигались к его брюху и принимались за свое.
Роль кормящего отца была не только хлопотливой, но и небезопасной. Как-то в сильный мороз Машка с Филькой обсосали ему весь левый бок. И Василий схватил пневмонию. Еле его отходили.
Благодаря Василию признали Машку с Филькой за своих и все другие псы. И только Варнак терпеть их не мог. На то у него были свои причины. Старый пес с жесткой черной щеткой на крутом лбу и свалявшейся шерстью, он проделал больше зимовок, чем любой из участников дрейфа. И не раз встречался с медведями, так сказать, лицом к лицу. В одной из схваток они его сильно помяли. К перемене погоды он часто поскуливал во сне — ныли старые раны. Мудрый старый Варнак не мстил Фильке с Машкой за прежние обиды, не придирался. Но когда, заигравшись, они подбегали слишком близко, предостерегал их негромким, но внушительным ворчаньем. Медвежий дух вызывал в нем отвращение, и он не скрывал его.
На СП-19 многое было впервые. Впервые дрейф был доверен молодежи. Впервые перевернулся обитаемый ледяной остров. Впервые в дрейфе участвовали медведи. И кажется, впервые на дрейфующем льду оказалась международная писательская бригада. Артур Чилингаров представил нас так: Слав Караславов (София, Болгария), Пауль Герберт Фрайер (Берлин, ГДР), Радий Фиш (Москва, Советский Союз). Мы участвовали в разных экспедициях — военных и мирных, воздушных и морских, в Африке и в Атлантике, но порознь: встретились мы впервые тоже на СП-19.
Ничто так не сближает, как общие слабости. В отличие от зимовщиков, хорошо знавших, как опасен белый медведь в мае, когда он голоден, нами овладела одна пагубная, но неодолимая страсть — увидеть и запечатлеть на пленку встречу со взрослым хозяином Арктики. Меня с Паулем объединяло еще и пристрастие к точности: в котором часу с минутами, на какой глубине, какого веса. Слав больше полагался на память и воображение. Но стоило Паулю начать записи, как Слав тут же вытаскивал свой блокнот: «Подумаешь! Славяне тоже умеют грамоте!» Пауль не оставался в долгу. Со Славом меня роднила любовь поспать. И чуть не каждое утро Пауль сбрасывал нас с коек с воплем: «Медведи в лагере!» На лице его при этом был написан такой неподдельный восторг, что к трезвой действительности мы возвращались, лишь выскочив нагишом на мороз. Словом, мы быстро сдружились, чему нисколько не мешала здоровая профессиональная конкуренция.
Солнце между тем описывало по небу круг за кругом, а «белый хозяин» все не появлялся. Хоть бы нерпу увидеть. По рассказам полярников, нерпа — заядлый меломан: услышав музыку, непременно высунется послушать. Мы с Паулем раздобыли «Спидолу» и, уверенные в успехе, решили воспользоваться затянувшимся послеобеденным сном нашего болгарского коллеги. Обвешавшись кино-, фото- и радиоаппаратурой, мы тихонько выскользнули из лагеря и направились к дальней лунке.
Не успели мы пройти метров пятьдесят, как услышали крик:
— Стой!
Увязая в снегу, к нам бежал сам бородатый «коменданте» Артур Чилингаров.
— Вы что, сдурели? Не знаете: без разрешения выходить из лагеря запрещено! Да еще без собак и оружия? Вот накроет медведь, узнаете. Подойдет со стороны солнца — не слышен, не виден.
Артур снял с плеча карабин и протянул его мне. У меня обе руки были заняты. Я кивнул в сторону Пауля:
— Дай ему!
Рука Артура с винтовкой застыла в воздухе.
— Возьми же!
Это длилось какую-то долю секунды. А потом навалился стыд. Стыд и жалость к себе, ко всем нам. Будь она проклята…
Мы брели по бескрайним ледяным полям. Снег мягко поскрипывал под ногами. Впереди, деловито поводя носом, бежал Варнак. За ним с карабином через плечо тяжело переступал унтами пятидесятилетний немецкий писатель, за ним — я. Позади, гордо выпятив грудь, трусил красавец Василий.
Лунка курилась тонким дымком. Варнак улегся у края, прикрыл нос лапой и уставился на черную воду. Ни ветерка, ни шороха льдов. Пуст был и эфир. Лишь откуда-то из Канады еле слышно долетал до нас джаз, оттеняя совершенное, абсолютное безмолвие. Васька беспечно растянулся рядом с приемником.
Варнак приподнял морду, и я увидел их. Беззвучно, как белые тени, они подкрадывались к нам со стороны солнца. Все ближе, ближе. Пауль по-прежнему сидел на снегу. Подобравшись к нему, Филька встал на задние лапы, сорвал с него шапку и был таков. Машка припустилась вслед.
Сверкая на солнце голой головой, Пауль кинулся было за ними, но вскоре остановился, безнадежно опустил руки. Как только преследование прекратилось, Машка с Филькой, мотая мордами, принялись выдирать шапку друг у друга, валять ее по снегу, рвать зубами. Дело было нешуточное — до лагеря километра полтора, не меньше, мороз — градусов двадцать.
Я показал руками: попробуем их окружить. Старый солдат понял меня сразу. Приказав Варнаку оставаться на месте, мы разошлись подальше и стали обходить медведей с обеих сторон. Стоило хитрецам заметить наш маневр, как они тотчас же бросили шапку и помчались по направлению к видневшимся на горизонте торосам.
То ли музыка им пришлась не по вкусу, то ли радио наше играло слишком тихо, но нерпа в тот день так и не показалась.
После ужина я рассказал все Артуру, Славу и Паулю. Они слушали, кивали головами и удивлялись.
Утром девятого мая меня разбудил взволнованный голос:
— Медведь в лагере! Внимание, медведь в лагере!
Привыкнув к розыгрышам, я повернулся было на другой бок, но заливистый лай собак, похожие на выстрелы хлопки, грохот опрокинутой табуретки сбросили меня с койки. Сунув голые ноги в унты и схватив фотоаппарат, я кинулся к двери.
В тамбуре толпа — не протолкнешься. Да еще под ногами путается трусливо скулящий Васька.
Кто-то очертя голову бежит к кают-компании от соседнего домика. На крыше домика, припав к карабину, лежит Виталий Прохоров.
А шагах в двадцати, присев на задние лапы, скалится, отбиваясь от собак, огромный белоснежный зверь. Варнак — шерсть дыбом — рыча наскакивает на него, увертывается, пытается зайти со спины. Остальные собаки заходятся лаем на почтительном расстоянии. Медведь приближается к домику. Кто-то хватает со стены карабин.
— Не стрелять! — кричит Артур Чилингаров. И пускает прямо над головой медведя ракету.
Тот снова приседает на задние лапы и, оскалив клыки, оборачивается к нам.
Неизвестно где до сих пор пропадавший Филька выскакивает из-за угла кают-компании. Не обращая внимания на крики, несется со всех ног к разъяренному зверю, вытягивает морду и доверчиво тычется ему в грудь.
Громадная лапа сбивает Фильку с ног. Прижимает ко льду. Клыки приближаются к Филькиной шее.
Гремит выстрел. Медведь встает во весь рост — в нем метра два, не меньше. Еще один выстрел. Взмахнув лапами, он валится спиной на лед.
Филька с воем бежит к нам, врывается в тамбур. Поднявшись на задние лапы, прижимается животом к стоящему в дверях Паулю и, неотрывно глядя ему в глаза, словно силясь рассказать о пережитом ужасе, жалуется: «Уа-уа, уа-уа».
— Какого красавца загубили! — вдруг говорит Эдик Саруханян. Голос его дрожит. — Подняли панику, крик, ракеты. Презираю! Он бы и сам ушел.
— Прекрати! — обрывает его Артур. — Сам знаешь, выхода не было: или он, или Филька.
Филька все еще трясется всем телом, трет лапой помятое ухо, никак не успокоится.
Мы понемногу приходим в себя. Умываемся, бреемся, наряжаемся. Как-никак сегодня праздник.
Двадцать три человека выстраиваются в центре лагеря. Начинается праздничная демонстрация. Мы трижды обходим вокруг высокой мачты с алым государственным флагом, Филька с Машкой и все собаки, решив, что предстоит выход из лагеря, бегают следом за нами. И только Варнак неподвижно сидит над медведем, не в силах насытиться запахом поверженного врага.
Раздается залп из всех видов оружия. Летят ракеты. В воздух взмывают столбы снежной пыли, осколки льда. Подрывники заложили для салюта такое количество взрывчатки, что чуть было снова не раскололи остров.
Потом в кают-компании был доклад парторга Воробьева. Мы с Паулем рассказывали о войне.
Нас прерывает оглушительный рев. Взобравшись на груду кассет с кинофильмами, Машка просунула к нам в окошко свою морду и во всю мощь своей глотки дает нам понять, что давно наступило время перейти от торжественной части к обеду.
По предложению Пауля мы отправляем в берлинскую газету «Нойес Дойчланд» поздравления по случаю освобождения немецкого народа от фашизма. И садимся за стол.
В разгар обеда Артура вызывают на радиостанцию. Летчики, расставляющие неподалеку радиобуи, просят разрешения поздравить нас лично. Через двадцать минут прямо к кают-компании подруливают на лыжах две юркие красные машины полярной авиации. В нашем полку прибыло. Артур дает команду: «Разбавить по широте». Это старая полярная традиция. Утром Эдик определил наши координаты: 77°53′ северной широты. Значит, крепость спиртного в бутылках 77,5 процента.
Стоя мы поминаем погибших. Пьем за счастье живых. За дружбу.
А в 11 ночи начался самый необычный из виденных мною футбольных матчей. Не помню, кто с кем играл и какой был счет. Помню только, как Машка с Филькой, не подозревая о своей судьбе, с восторгом гонялись за мячом, хватали форвардов в момент удара за унты, яркое солнце, слепящий снег…
Мы улетали «последним бортом». Наступало лето, снег таял. Взлетная полоса уже была ненадежна. Следующий самолет должен был прилететь в сентябре.
А как же Машка с Филькой? Через три месяца это будут сильные, опасные звери. С ними и сейчас-то нет сладу…