"Нет солнце ничего не значит. Его появление не предзнаменование чего-то хорошего. Это просто явление природы, такое же как дождь, снег или ветер. Оно не может изменить судьбу."
Внизу я узнала подробности того, что случилось с мамой. Все замечали, что последнее время она ничего не ест. Когда с утра, в то время, как я уже ушла на улицу, её спросили, почему она снова не вышла к столу, она пожаловалась на сильную слабость. Тем не менее она ещё хотела встать и заняться делами. Ей померили температуру. Оказалась высокая. Срочно вызвали папу. Он упрашивал поесть свою жену, но она призналась, что уже несколько дней её начинает тошнить при одном виде продуктов. Врач пыталась установить симптомы. К полудню мама совсем ослабла, температура поднялась ещё. А буквально полчаса назад её состояние резко ухудшилось. Начались приступы тошноты, температура подскочила до тридцати девяти, а потом она потеряла сознание. Именно тогда, когда я наслаждалась солнцем.
Я вышла на улицу. Небо, как всегда застилали облака, а над ними висела серая дымка.
…
Для меня настало несколько тревожных дней. Это были дни, кода я с отчаянием наблюдала за тем, как всё хуже и хуже становиться моим родителям. Папа кашлял кровью, уже не скрывая это ото всех, мамин организм по-прежнему не принимал еду, даже самую простую, и таблетки не помогали. Мария сказала (конечно не в моём присутствии), что так моя мать долго не протянет.
Но больше всего меня выводило из себя то, что со мною ничего не происходит. Ровным счётом ничего! Когда я мылась, что случалось не часто, я всегда рассматривала себя зеркало. Оно было таким же, как и в спальной – овальное, по пояс. Вот и в этот раз я внимательно оглядела себя. Не случилось ли с моим телом непоправимых изменений? Да, под моими глазами были синяки, но это от усталости, я похудела на столько, что отчётливо были видны все рёбра. Но в остальном я выглядела даже лучше, чем в городе. От мороза и свежего воздуха на моих щеках появился нежный румянец. Откуда он вообще взялся! У меня никогда не было румянца! Этого не могло быть. Жизнь как будто издевалась надо мной.
Не было и внутренних признаков хоть какой-то болезни. Я внимательно осмотрела горло, высунув язык. Оно не было красным. Мой желудок привык терпеть голод, я привыкла к холоду. Даже перестала простужаться!
Почему из трёх человек, находившихся в эпицентре катастрофы, двум стало плохо почти одновременно, а с третьим ничего не случилось. А я ждала. Ждала, что и меня настигнет эта неведомая болезнь. «Радиация просто могла сказаться по-другому. Может быть в моём организме уже идут необратимые процессы. Может быть я завтра умру. Мне бы даже было морально проще, если бы со мной уже, что-нибудь случилось. Но шли дни, а с моим организмом не происходило ровным счётом ни-че-го. И один вопрос стал приходить мне в голову. Я много думала над всем, что со мной произошло, и над этим вопросом. Его объяснение было бы для меня мучительным, и я боялась, что окажусь права.»
Дни шли, а маме так и не становилась лучше. Весь дом был в каком-то тревожном недоумении или ожидании чего-то. Но это было уже знакомое ожидание. Оно воцарялось всегда, когда кто-то тяжело заболевал. «Но почему у всех на лицах снова написан испуг? Ведь мои родители выздровят.?» Отец крепился из последних сил, старался делать вид, что ему лучше, хотя бы ради меня. Но я всё чаще слышала его кашель и видела белый платок, испачканный кровью.
«Почему все ходят тише? И меньше говорят. Зачем это? Если бы они вели себя, как обычно, мне было бы гораздо проще.» Но на самом деле им дела нет до меня. Они бояться за свои жизни. Они хотят, чтобы это всё поскорее кончалось и из дома ушёл этот настрой, но им безразлично, каким будет конец.
Сегодня я убила двух последних прилетевших ворон. Суп на кухне варила уже не мама. Она всё ещё отказывалась от еды. С каждым днём она тощала, и мне было больно на неё смотреть. Мария не могла определить причину болезни, но все знали – виной тому облучение.
Чтобы не слышать маминых ночных стонов, я перебралась спать в соседнюю, более холодную комнату. Но и здесь я оставалась наедине с мыслями, которых не могла переносить. Теперь почти каждую ночь моя подушка промокала от слёз. И я привыкла к кошмарам. Ничто не приносило мне спокойствия.
Я просыпалась по нескольку раз за ночь, и единственное, что помогало мне избавиться от этих мыслей, это тяжёлый беспробудный сон, в котором не было никаких видений.
Днём я старалась занять себя делом. Даже пыталась стрелять по одной единственной птице, которая парила над нами, но только растеряла половину стрел. Ища одну такую, зря выпущенную стрелу за забором, я вышла на то место, где когда-то проходила асфальтовая дорога. Снег здесь был рыхлый, я проваливалась по колено. Теперь очертания проезжий части угадывались только потому, что вдоль, двумя аллеями росли деревья. "Может, мне уйти? Это было бы даже лучше." почему-то подумала я.
Теперь и я стала избегать дома. Я просто не могла находиться там. Наблюдать, как слабнут мои родители. Что-то отталкивало меня оттуда. Какое-то неприятное чувство.
В душе, я тоже ощущала себя тяжело больной, но при этом моё тело было совершенно здорово. И я страдала от этого несоответствия. Я не могла успокоиться ни на секунду. Меня всё время мучили, мыслим, мысли… Надо было размозжить голову об камень, чтобы избавиться от них!
А главное, уже несколько дней ничего не менялось. Не происходило развязки нагнетаемых событий. Я боялась этой развязки, но жить вот так, не зная, что будет и когда всё это кончиться становилось ещё хуже. И мне хотелось сбежать из этого страшного дома. И я уходила в рощу и со злостью била деревья, или просто рыдала на снегу.
Как-то вернувшись домой, я увидела папу. Он сидел на первой ступеньки лестнице, ведущей наверх, и плакал. Он кашлял и плакал, уже не скрывая того, что с ним происходит. Плоток был весь совершенно красный, в свежей крови. И на губах тоже была кровь. А по щекам текли слёзы. Он вытирал их окровавленными руками и кашлял, кашлял почти без остановки.
Я посмотрела на него и отвернулась. Но он заметил этот мой взгляд.
– Она умирает. – Сказала он тихо, не глядя в мою сторону и снова начал кашлять ещё сильнее. Капли крови, срываясь с губ, падали на пол. Но я уже не слышала кашля, и не видела кровь. Я перешагнула через папу, и поднялась на несколько ступенек вверх.
Я стояла на лестнице, схватившись за перила и изо всех сил сжав их, как будто они были виноваты в том, что со мной произошло. Нужно было подняться наверх, но какая-то сила, страх, отталкивал меня назад. Та же сила, что гнала меня из дома и заставляла ночевать в соседней комнате. Теперь я созналась себе – это был страх перед смертью.
Я всё-таки поднялась. Со спокойным, ничего не выражающим лицом я приблизилась к маминой кровати. Только кулаки у меня сжимались всё сильнее, и по всему телу пробежала лихорадочная дрожь, а сердце то билось сильнее то вовсе замирало. Я не могла произнести ни звука, ни даже заплакать. "Почему, почему я не умерла первой! Почему я чувствую себя хорошо?!"
Я присела на край кровати. Мама посмотрела на меня полными слёз глазами. "Она тоже плачет, а я не могу". Я просто смотрела на неё последние минуты, пока она была жива, пока она была в сознании. «Один вопрос, всего один вопрос. Но я не могла задавать его сейчас. Пусть так, пусть я никогда этого не узнаю.» Решила я.
Мама как будто тоже хотела что-то сказать. Но уже через секунду её взгляд затуманился, и я услышала громкий пронзительный крик. Это кричала уже не мама, а что-то похожее на неё. Её лицо скорчилось от боли. Я отвернулась и прикрыла глаза. Мне не хотелось запоминать её такой.
Только сейчас я заметила, что в комнате были люди. Врач, пыталась дать ей что-то из аптечки, но мама не приняла лекарство. Она продолжала громко стонать, то приподнимаясь, то снова падая в кровать. Потом притихла. Через пару минут начался следующий приступ. Она то порывалась встать, то конвульсивно хваталась за край кровати и кричала от боли, практически не переставая.
Я не могла больше этого слушать. Поняв, что она уже не придёт в себя, я пошла вон из комнаты. "От такого не лечатся, и не выздоравливают. Это была смерть. Она умирала."
На полу под лестницей полулежал папа. Из его приоткрытого рта текла струйка крови, и он даже не вытирал её платком. "Он тоже умрёт." Подумала я равнодушно.
Не помню, как я снова оказалась на 4G вышке. Я стояла, вцепившись руками в перила, как давеча на лестнице к маминой кровати, и падала, всё время падала, как головокружительный снег с этой высоты. И может пока я падаю, мелькнёт ещё солнца лучик, которого не существует на самом деле. Такой яркий, что на него невозможно смотреть, а нет… только тьма. А нет, это башня рушилась, низвергалась вниз всё быстрее, быстрее, в ледяную пропасть, куда никогда не проникнет солнце, где нет жизни, а значит и не умирают… Она накренилась в последний раз над этим миром, и я отпустила перила, пошатнувшись назад для равновесия, оказалась лежащей на занесённой снегом площадке.
Голова перестала кружиться, а башня падать. Мой разум вернулся в действительность.
«Что мне было делать теперь? Нет, я не могла смотреть как умирают мои родители.»
Я вернулась в дом, взяла две свои зленые сумки, спустилась в подвал и набрала еды. Меня поразило, как мало её там осталось. Я взяла немного, и при этом забрала почти половину. «Всё равно эта община была обречена. Не сегодня, завтра, у них закончатся продукты. А дальше… Дальше всё то же, голод и смерти. Пока не останется никого.»
В потяжелевшие сумки я, как обычно кинула спички, компас, нож, арбалет, тёплые вещи… И вот я была готова.
Я вышла из дома. Падал белый снег. Он уже прикрыл собой весь предыдущий, грязный серый слой. Я остановилась на пороге. Из дома доносились мамины стоны, и папин кашель. Я захлопнула за собою дверь. Больше я их никогда не услышу.
Я пошла вперёд, закутавшись в свой плащ. Я шла по инерции, не зная, куда я иду и зачем. Вот я добрела до калитки, открыла её и выскользнула за участок.