Препятствия, однако, показаны довольно емко. Это тот род препятствий, по поводу которых критик «Отечественных записок» Валериан Майков в связи с творчеством Ю. В. Жадовской писал: «…Это борьба женской души, исполненной стремления к нормальным условиям жизни, но встречающей на каждом шагу противоречия и преграды своему стремлению не в одних внешних обстоятельствах, но и в собственных недоразумениях, колебаниях, самообольщениях».
И не в том ли примета художественного реалистического метода, что, все меньше подчеркивая роковую роль внешних случайностей, он все глубже внедряется в жизнь души, в деформацию ее под влиянием совсем не случайных, а именно закономерных, повседневных и оттого еще более страшных обесчеловечивающих обстоятельств.
Героиня «Переписки» в этой неодолимой повседневности и видит главное препятствие утверждению и развитию светлых отношений. «Какими же невыносимо мелкими, нестерпимо глупыми оскорблениями осыпают они меня под видом бесцеремонного обращения и дружеского совета», — сетует она.
Есть в повести Ю. В. Жадовской и «родимые пятна» уходящего с литературной авансцены течения: преувеличенная экзальтация высказываний, некоторая дидактическая предустановленность заключения. Но не эти штрихи определяют облик произведения, а высокий накал личного восприятия автором всего описанного. Звучание той струны, которую Н. А. Добролюбов услышал в стихотворном сборнике Ю. В. Жадовской 1858 года. Обращаясь к творчеству Ю. В Жадовской, критик писал, что она «сумела найти поэзию в своей душе, в своем чувстве и передать свои впечатления, мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыкновенные, но дорогие ей лично»[12].
Незадолго до публикации «Переписки» Ю. В. Жадовской в «Москвитянине» творения русских писательниц пополнились еще одним значительным произведением. Это «Семейство Тальниковых» А. Я. Панаевой — первый крупный труд писателя, выходившего на широкую общественную арену. Приложением к журналу «Современник» Н. А. Некрасов подготовил «Иллюстрированный альманах» на 1848 год. Повесть «Семейство Тальниковых» заняла в нем видное место. Но «Альманах» не получил разрешения цензуры именно из-за нового автора. Председатель цензурного комитета Бутурлин исчертил поля панаевской повести пометками: «неправдоподобно», «безнравственно». Резолюция гласила: «не позволяю за безнравственность и подрыв родительской власти». Некоторые экземпляры «Альманаха» все же разошлись нелегально — рождение нового писателя под псевдонимом Н. Станицкий все-таки состоялось. Одновременно родилось новое направление в женском писательском творчестве. Элементы критического реализма, которые в повестях М. С. Жуковой и Ю. В. Жадовской только начали заявлять о себе, проступали в облике бытовых по преимуществу штрихов и деталей, теперь становились опорой художественного метода.
А. Я. Панаева — убежденная представительница «натуральной школы», и «Семейство Тальниковых» выражает социально-политическую сущность данного направления со всей полнотой. Именно это и вызвало цензурный запрет произведения. Отчетливо обнаруживает себя метод критического реализма в повести «Степная барышня», вошедшей в нашу книгу. Об этом говорит ироничная трактовка образа главного героя, от имени которого ведется повествование, резко обличительный портрет его товарища, помещика Ивана Андреича, сатирическое изображение семейства Щеткиных. Но в этом реалистическом обрамлении таится романтическое ядро. Печать возвышенной духовности несет образ героини, «степной барышни» с нарочито прозаичным именем Феклуша. Ее непосредственность вызывает недоумение главного героя, пересуды соседей, обвинения в непозволительной странности, испорченности. Лицемерие и фальшь этим обществом выдаются за норму, бесчеловечность не встречает осуждения, а искренность, чистота, бескорыстие воспринимаются им как пороки.
Произведение, заключающее книгу, опубликовано в 1859 году, когда революционная ситуация стала ощутимой реальностью. Вспышки крестьянских волнений сотрясали страну, наступил период, о котором В. И. Ленин сказал, что низы не хотели, а верхи не могли жить по-старому[13].
Не могла и не хотела жить по-старому и значительная часть женского населения России. Женский вопрос, открытый для обсуждения в 30-е годы, теперь, накануне 60-х, обрел небывалые в прошлом масштабы. Журналы «Современник», «Отечественные записки», «Русское слово» начали поход за совершенствование женского образования, за ослабление семейного деспотизма, за право женщин на творческий труд. Публицистам приходилось доказывать, казалось бы, очевидное. Так, например, «из всего сказанного следует, что умственные способности принадлежат женщинам так же, как и мужчинам, и если в этом случае допустить разницу, то она состоит скорее в качествах или свойствах способностей, чем в их объеме или обширности»[14].
Нет, капризом, прихотью, случайностью в 50-е годы, в отличие от 30-х, уважающие себя издания уже не объясняли женское творчество. Уже многие десятки женщин начинали работать в журналистике и литературе стенографистками, переводчицами, корректорами, литературными редакторами. И, подобно А. Я. Панаевой, пробовать себя в творчестве.
Дискуссии протекали теперь не только в салонах и журналах, но на сходках, в кружках, университетах и семинариях, в массе разночинских семей.
Из «вопроса» социальная заинтересованность в судьбах женщин стала «движением» — нарастающей борьбой с неравноправным положением половины человечества. Это движение — неотъемлемый и значимый компонент развития революционных ситуаций 60-х, а впоследствии и 80-х годов.
Заключающее книгу произведение лишь косвенно передает напряженность наступившего времени уже потому, что действие в нем отнесено к концу XVIII века. И все же передает, потому что несет горячее слово в защиту достоинства женской личности. Здесь вновь тайный брак, вновь бегство от деспотизма главы семьи, сюжетно напоминающие повесть Н. Дуровой «Угол». Но как изменилась художественная трактовка сюжета! Насколько жизненней, рельефнее, сочнее выписана у Н. Соханской ситуация, полнокровнее действующие лица, убедительнее развитие конфликта. Русская литература вступила в пору расцвета реалистического метода. И наряду со всемирно известными его корифеями важную лепту в утверждение принципов «натуральной школы» внесли и малоизвестные ныне писатели и писательницы. Н. Соханская (псевдоним Кохановская) — одна из таковых. В пору выхода ее произведений «После обеда в гостях», «Кирилла Петров и Настасья Дмитровна», «Из провинциальной галереи портретов» критики писали: «Родник, откуда точится содержание повестей г-жи Кохановской… это — народная жизнь. В разбираемых повестях слышно не простое только знакомство с нею и не внешнее только сочувствие, но внутренняя близость к ней и положительное усвоение… Мы столько ценим этот новый прекрасный талант, что, признаемся, страшно дрожим за губительное действие внешних указаний и всякого авторского развлечения похвалой или осуждением»[15].
Сходные мнения о художественных достоинствах рецензируемых произведений писательницы высказали Д. И. Писарев и М. Е. Салтыков-Щедрин. Отмечены были и ноты идеализации патриархальной старины, мешающие глубине реалистического исследования.
Н. С. Соханская настороженно относилась и к похвале, и к осуждениям. Они не столько «развлекали» ее, как того опасался критик из «Русской беседы», сколько побуждали — в случае неубедительности — на резкий протест. Показательна полемика, вызванная недооценкой рецензентами фигуры Власа Никандровича, упреком в ее карикатурности. Писательница страстно возражала: «Влас Никандрович не карикатура, нет. Он вам и смешон немножко, и жалок. И вы можете пожалеть его. Он лучшее, что могло быть, лучший, хотя чрезвычайно тонкий и жалкий стебель той сорной нивы, которую обсеменял своей барской милостью Гаврила Михайлович. У Власа Никандровича все лучшие задатки человеческой природы, и это не его вина, а его безвинное горе, что жил он в такое время и в таком обществе, которое не знало людей, а знало только больших бар с их мелкими прихлебателями и приживателями и затем целый мир холопов… Нет, Влас Никандрович не карикатура, а он одна из тех личностей, на которые поэт такой глубокий, как Гоголь, мог смотреть сквозь видимый миру смех и незримые слезы»[16].
Мотив утверждения своего человеческого достоинства не меньше, чем защита своей любви, побуждает Анну Гавриловну к побегу от деспота-отца. Писательница искусно изображает тщету неправой силы, ущербность своевольного барства, лишь видимость его былого могущества.
Неудержимо рвутся на волю молодые силы, и нет таких оков прошлого, которых они не могли бы разбить. Таков глубинный смысл противостояния поколений и преодоления традиций публикуемого отрывка повести «Из провинциальной галереи портретов». Думается, таков и пафос всей книги.
Творчество представленных в книге авторов выразило настроения, побуждения множества современниц и предвосхитило дух искания и протеста множества последовательниц. Дух борьбы за права униженных, за освобождение от всяческого порабощения, за утверждение человеческого достоинства в каждом живущем на земле. Строки Ю. В. Жадовской уместно отнести ко всем негромким, но выразительным голосам, которые, забвенью вопреки, говорят с нами со страниц этой книги:
Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
Любя свою страну, любя родной народ,
И, может быть, к моей могиле неизвестной
Бедняк иль друг со вздохом подойдет.
В. УЧЕНОВА