— Ах! вороти, дедушка! только у меня и думы: когда-то опять увижу его взоры соколиные? когда-то назову его супругом милым?
— А сумеешь ли отыскать след его на земле в вашем селе?
— Как не суметь, дедушка? Там, у ивы старой, над озером… тогда была пора долгих дней и ночей светлых; земля была сыра, помню, помню…
— Возьми ж этот нож заговоренный, и как месяц потянет к Востоку, так ты иди с ножом под иву; ищи, вспомни, где стояли его ноги, снег разбросай и взрежь ту землю, ту самую, где помнится тебе, что его след остался; да приговаривай: воротись-де ко мне, суженый! И увидишь, очутится перед тобою. Тут ты закрой свои очи обеими руками и закричи: чур! Он пропадет, а ты скорым-скорехонько подбери ту землю и хорони у себя. Увидишь: семи дней не пройдет, твой суженый, что ласточка, прилетит к гнезду прошлогоднему, и забудет свет-волю, и так за тобою следом ходить и будет, что цыплята за маткой.
Исполнившись надежды, Ольга наконец собирается домой: снова заплетает в косы свои волосы, надевает повязку, опоясывается поясом, засовывает за него чародейский нож и выходит из землянки, провожаемая кудесником.
— Вот тропа, иди ею, — сказал он, — та дорога, которой ты пришла, длинна и опасна. Того и гляди, съедят волки: много их голодных таскается в том околотке. Иди ж себе с Бел-богом…{8} Да зверь попадется, так сорви ветку с дерева, переломи надвое и говори: вот твоя дорога, а вот моя! — и убежит тотчас.
Ольга благодарит, кланяется и удаляется.
— Да выслушай еще, красавица, — закричал ей вслед кудесник, — пройдешь шагов десяток, неравно услышишь: смеются, грохочут, смотри не пужайся, а пуще того — не останавливайся. Ведь в этом лесу водятся лесные русалки, станут заманивать, ты смотри беги себе неоглядной, не слушай их голоса льстивого.
Ольга проворно идет тропою, указанною стариком, и без всякой дурной встречи достигает опушки леса. Но все, что она перетерпела противных чувств, утомили ее душу, замучили тело. Она останавливается, садится на ствол дерева, опрокинутого бурею. «Ворочу его, — говорит про себя, — ворочу, следом будет ходить за мною; не будет мне срама! Найду, найду следы его — там, над озером, там он долго стоял… Уж воротится он, уж будет мой!» Ее воображение разгорается, частые вздохи теснят грудь; она, зачерпнув снегу руками, прикладывает к горячему лбу, но снег тает, и лицо пылает по-прежнему. Члены ее тяготеют, глаза смыкаются; в уме образы слабеют, смешиваются, исчезают; она заснула; но вдруг голос Игорев взгремел в ее ухе: «Ольга, Ольга! помни свое имя, жди меня!»
Она очнулась и быстро оглянулась во все стороны; встала и пустилась снова идти. А день гаснет. Все скорее идет дева; то поглядит на небо, то на длинные тени от елей по белой дороге, глядит во все глаза и взглядом и желаньем ловит, останавливает отлетающий свет. — Уж вот только белизна снега освещает предметы: куда поздно! Что подумает отец! Но чу! Кажется, шум; да, лай собачий. А там должно быть и село наше. Слава Бел-богу! вот оно, вот село. Еще скорее идет Ольга; она собрала все свои силы. Вот огни, что глаза волчьи, мелькают перед нею; шум все ближе, воздух как будто теплее; вот все живо около нее, она дома. — Но что же это за люди у ворот? и что за наречие у них такое, не чудское, не кривичское?
— Кто вы, добрые люди? — спросила она трех молодцев, стоявших у пустых саней.
— А тебе что за дело? — отвечал один.
— Постой, не молодушка ли какая? — подхватил другой, — Голос-ат тоненький. Ну, так и есть.
— Добро пожаловать, красавица! — закричали все. — Не пивца ли несет? Ан наливай скорее, да не пяться, побудь с нами.
— Честные гости, — прервала Ольга, узнав варягов по выговору и одежде, — не из Киева ли вы?
— Из Киева, голубушка. Видите, братцы, уж и девки-то чудские ведают про стольный Олегов город.
— А что ведаете про Игоря? — спросила Ольга.
— Про Игоря! — отвечал один. — Так и Игоря-то узнаешь? Так тебе его надобно?
— Надобно! — прервала Ольга. — Кому ж, коль не мне? Где он? Неужели приехал? Укажите мне князя Игоря моего, укажите!
— Князя Игоря? — сказал один варяг товарищу на ухо. — Это, верно, она! Девица, поди со мной, — продолжал он, — пойдем, все узнаешь.
Ольга побежала вперед к отцовской избе и застала отца на пороге в беседе с чужеземцем.
— Вот она, — вскричал отец. — Где ты пропадала? Здесь об тебе дело: вот и посланец от Олега могучего. Взойдем в избу, гость почтенный, сам скажи ей все наказанное нашим мудрым Олегом, наследником трех могучих богатырей, Рюрика, Синеуса и великого Трувора, моего брата названого.
Тут посланный перешел порог и за ним старик с дочерью. Они оба сели в передний угол, а она стала перед ними.
— Вот тебе дары от жениха, князя светлого Игоря Рюриковича. Он тебя выбрал в супруги из всех девиц. Да ниспошлют Перун, Волос{9} и Лада все блага земные на ваш союз!
Отец смотрел со слезами на дочь любимую.
— Чуяло ли твое сердце, дитя мое, эту новую судьбину? Как же шло это дело и как же я не знал?
— А вот, слушай, — начала Ольга тихим голосом. — Помнишь, батюшка, как все наши варяги собрались переезжать на ту сторону, я стала в лодку: Игорь сошел ко мне, и мы поплыли. Он на меня глядит, после вымолвил нежное слово и позвал в Киев с собою. Мне стало совестно, и я отвечала ему, как водится, чинно, по твоему казанью.
— Постой, — прервал старик, обращаясь к посланному, — сядем у печи, там теплее; мне и весело и страшно.
— Игорь Рюрикович, — продолжала девица, когда все уселись, — опять меня стал уговаривать и вымолвил слово о браке. Тут я припомнила ему, что он не властен, что он ходит по сю пору по Олеге и что он сам себе не боярин. Когда мы доплыли до берега, он уверял, что я одна ему по сердцу, что иной жены не хочет, и сказал на прощанье: «Дожидайся меня или моего посланного и назовись Ольгою по имени и в честь моего дяди родного, как водится на Славяни. Будешь в Киеве, тебе будет и честь, и слава, и богатство: я пришлю тебе выкуп». — Я ждала, молчала, много терпела, но не смела проговориться с тобою, батюшка, ждала, ждала и… дождалась. Вот тебе, отец родимый, прямую правду сказала.
Ольга покраснела и передником заслонила глаза свои. Старик взял Ольгу за обе руки, подвел к посланному и, зарыдавши, сказал:
— Вот вам дочь моя! Нежьте ее, мое дитя любезное. Отныне она невеста Игоря, сына Рюрикова. Через два дня поедем к нему в Киев!
— А ты, батюшка? — спросила Ольга.
— Я, — отвечал отец, — я провожу тебя к твоему князю-супругу, погляжу на светлый город, добытый нашими варягами, погляжу еще раз на воинов и на оружье, послушаю шуму городского, а там — увидим.
На другой день во всех дворах узнали, что сын Рюрика выбрал себе невесту, и с той поры на посиделках слышались песни, где повторялись имена Игоря и Ольги.
Утро забелелось; Ольга вскочила, посмотрела вокруг себя: все готово. Отец еще спит. Пойдем, сказала себе, проститься с ладьей. На чьи-то руки ее оставить?
Лодочка ее стоит, полузанесенная снегом. Ольга подошла к ней и задумалась: «Прости! пришлось нам расставаться. Служила ты мне службу, спасибо! Уж красных ли дней я в тебе не нагляделась? Обильного ли лову не видала? Бывало, как весело меня носит по тихому озеру, словно мои девичьи мысли до встречи с Игорем! А в бурю! В тебе не страшен был ветер буйный. Бьет в лицо, рвет кудри, крушит одежу — мне любо. А нонче на других водах пришлось мне плавать. Те воды будут и чище и шире, но другая ладья понесет ли так шибко? И уж не править мне веслом! Будут возить перевозчики; буду сидеть сложа руки, глядеть на прислужников и сидеть рядом с моим князем. А руку-то на плечо его, и сердцу будет весело. А что коли буря зашумит и завоет ветер? Не вытерплю, возьмусь за весло, управлю ладьей, — и скажет мой свет: „Жена — да выручила!“ Прости, ладья моя!»
Ей стало на минуту тяжело; но она встрепенулась, как ласточка перед полетом, и прибежала к отцу.
Уже все было готово к отъезду.
Лошади запряжены; нетерпеливо бьют копытами и пылят снег. Сани покрыты ковром казарским. Ольге подают лисью желтую шубу. Ольгу покрывают длинною фатою. Отец и киевский посол сели с ней рядом, и варяги с криком бросаются на коней.
Песнь третья
Небо мрачно, и звезды едва сыплют искры с синего свода, но снег, верный товарищ людей северных, освещает однообразную дорогу. Вот холмы поднялись над небосклоном: они венчают широкую реку.
— Вот Днепр! — вскричал один варяг.
— Да это Днепр! Днепр! — отвечал другой, и то имя, громко переходящее из уст в уста, сильно отозвалось в душе юной невесты.
— Слава Перуну! — сказал старому перевозчику конюх Олегов. — Мы приехали: вот Киев!
— Слава Тору!{10} — прошептал старик с тайным негодованием, которое испытывал всякий раз, как слышал варяга, призывающего богов славянских. — Слава всем азам Валгаллы!{11} — повторил он, взглянув на дочь, как бы для того, чтобы отвратить от нее гнев родных и почти забытых богов заморских. Ольга, пробегавшая все пространство нетерпеливым глазом, первая увидела хижину над берегом. У ворот стоит мужчина. Кому быть ему, как не Игорю? Подъезжают: сердце бьется, но быстрый взгляд скользнул по незнакомому и теряется снова в пустой дали.
Вот и Киев, мать русских городов, рисуется на небосклоне: рассеянные огни на противоположном берегу привлекают внимание невесты. Княжие хоромы над крутым берегом и ночью при звездах ясно отличаются от других своей белизною и теремом высоким. На них остановились взоры Ольгины.
Сани спустились на лед замерзшей реки, быстро помчались и поднимаются на другой берег. Едут ухабами, сугробами по дороге, занесенной снегом, и въезжают наконец внутрь дубовой ограды. Главный провожатый закричал; голоса откликаются, и вмиг воины, рабы и жены теснятся на тереме и в окнах.