как и Мери пришедшим посмотреть на добрый народ, — всем направо и налево достается от веселой невесты, и, однако, она не забывает жениха и между смехом и шуткою украдкою кидает на него испытующие взгляды. Князь кажется ей задумчивее обыкновенного… Елена Павловна говорит без умолку, восхищаясь от души остротами Мери.
— А что твоя бедная больная? — спросила наконец Елена Павловна, подъезжая уже почти к самому дому.
Мери не взглянула на князя, не покраснела, не смешалась нисколько.
— Моя бедная Зоя, — сказала она, вздохнув. — Ах, не напоминайте мне о ней! Одна мысль о ней прогоняет всю мою веселость. К несчастию, нет никакой надежды.
— Как! Ужели ее припадки?..
— Неизлечимые. Прежде надеялись еще ей помочь, но теперь доктора объявили, что это невозможно. У нее падучая.
— Ах, какой ужас!
— И в такой степени даже, что она потеряла рассудок.
— Отчего это с нею?
— Это последствия болезни. Мать ее была больна и умерла этой болезнью. Зоя еще и в детстве страдала: но это, разумеется, скрывали. Теперь же невозможно и скрывать.
— Какая жалость! Как же это ты, мой ангел, бываешь часто с нею? Знаешь ли, что это опасно. Она может перепугать.
— Я не боюсь ее. Знаете, она очень привязана ко мне: так не хотелось огорчить ее, тем более что на днях ее перевезут в город, а там мы нечувствительно расстанемся.
— Ты всегда прелесть, чудо доброты!
Мери улыбнулась, как улыбается ангел, утешающий страждущего младенца, невластный согнать с чела своего следов святого сострадания…
Ужели, скажут мне, князь не старался видеть Зои, которой не мог не узнать? Ужели не понял ее страдания, ее любви и поверил сказке, сплетенной его невестой? На самом деле, по совести, не поверил. Он очень хорошо знал Зою, и потому ни любовь ее, ни ее несчастие не могли удивить его. Он был сначала поражен и долго после того расстроен, убит. Печаль сжала его сердце. Он спрашивал судьбу, за что она преследует его? За что не только сам он, но все, что мило ему, что привязано к нему, что на минуту порадовало его или остановило на нем приветный взор, должно непременно сделаться жертвою неумолимой судьбы. Что это за таинственный, неотклонимый рок, который тяготеет железною рукою над ним во всех привязанностях, во всех радостях его? И за что именно он, а не другой, избран жертвою этого рока? Князь был совершенно подавлен тяжестью этой мысли; несколько раз, прохаживаясь по комнате скорыми шагами, он останавливался у своего письменного стола и чертил карандашом на целых листах слово: «fatalité»[44]. Вечером, на третий день после появления Зои, он решился даже увидеть ее; ночью, простясь с невестою и бабушкою, он приказал кучеру выехать за ворота и остановиться у соседнего сада, а сам, закутавшись в плащ, углубился в темные аллеи сада…
Но Зои уже не было.
Князь еще раз произнес «fatalité» и на другой день приказал камердинеру осторожно, тайно узнать, куда переехали жильцы из маленького садового домика. Камердинер узнал, но не прежде как через три дня. Князь тотчас же решился идти и узнать все… завтра.
На другой день он опять сказал: «завтра»…
Может быть, вы захотите знать, что сделалось с Зоей, с ее блестящею подругой и князем? Спросите о том у этого старичка, который тихонько бредет по Исаакиевскому мосту, возвращаясь со Смоленского кладбища. На нем поношенный темно-зеленый сюртук, картуз бог знает какого года; очки с зелеными стеклами; прежде, бывало, давно уже это было, он хаживал по этому мосту, напевая какой-нибудь мотив Мюллера или Боэльдье; теперь… теперь он ничего не поет и, кажется, ничего и не видит из всего, что окружает его. Лицо его — покойно, но так покойно, как бывает лицо человека, у которого сердце сжато безотрадным, беспредельным горем, как бывает лицо старика, который потерял последнюю радость жизни своей…
Этот старик недавно приехал из провинции, но… уже не собирается в Германию.
В это время мимо старика проехала богатая карета с гербами и княжескими коронами. В ней были молодая, богато одетая дама и молодой мужчина.
— Мы заедем к Римплеру, оттуда к Сихлер{80}. Мне шляпка у нее лучше нравится, чем та, бархатная. Как ты думаешь? — говорила молодая дама.
Ю. В. ЖадовскаяПереписка{81}
Иван Петрович! Пришлите мне, ради бога, книг. Скука страшная! Эта скука ледяным гнетом тяготеет у меня на душе. Не знаю, что делать?.. Бывают же такие ужасные минуты, когда человеку все противно! На днях мне принесли горшок роз. Пышно начали они развертываться на солнце; все были свежи и прекрасны, как вдруг одна из них при самом расцвете, бог знает отчего, побледнела, завяла и спала со стебля. Силы жизненной, что ли, у нее недостало или от другой какой причины — не умею разгадать! Боюсь только, и со мной не сделалось бы того же.
Прощайте! Заходите к нам на досуге.
Что делать! я сам болен тою же болезнью; у меня у самого душа как деревянная… Не беспокойтесь, это скоро пройдет, особенно у вас… Вот оденутся деревья, зазеленеют луга… Теперь весна похожа на осень, а там ясные дни, теплый воздух произведут на вас благодатное влияние. Берегите прекрасное души вашей, не давайте ему вянуть от жизненного холода… Сегодня не могу быть у вас. Посылаю вам несколько книг.
Преданный вам ***ов
Благодарю за книги. Шекспир заставил трепетать меня. Счастлив тот, кому дано разгадать тайну человеческого сердца! Завидую гению, который силою волшебной власти самые страдания превращает во что-то прекрасное и благородное… Перед таким могуществом исчезаешь в своем ничтожестве! Глупые, мелкие огорчения терзают мое сердце, как будто оно создано для них! Бессильная возвыситься над омутом пошлости, я с ужасом вижу, как лучшие цветы сердца гибнут. Пусть бы еще посрывала их буря, — нет, черви подъедают! Грустно! — Прощайте, до свидания!
В вашем письме есть что-то, похожее на желание славы… Полноте! не отягощайте вашу душу этим новым бременем. «Я буду жить в потомстве!» — слова, конечно, громкие и завлекательные, но, бог знает, утешат ли они нас за гробом, а для этой жизни, право, не стоит много хлопотать… Зачем гнаться за неверным и далеким призраком? Сегодня вечером зайду к вам и, может быть, удастся поговорить с вами. До свидания!
Что за вечер был вчера! тихо, ясно, звезд на небе без счета. Мы долго гуляли по набережной; около меня раздавались рассказы о преферансе и изредка равнодушные восклицания: «Какая прекрасная погода!» Мне хотелось утонуть взором и мыслью в бездонной лазури небес, — а я должна отвечать со всевозможной любезностью на глупейшие вопросы. Как желала я встречи с вами! Мне хотелось сказать вам только два слова: «Как хорошо!» — но вас не было!..
Здоровы ли вы? Разные мелочные недосуги по службе мешают мне вас видеть… Проклинаю их! — Посылаю вам «Утреннюю зарю». Прочтите «Медведя» с особенным вниманием. Что сказать вам? Грустно что-то… Раздавшаяся ли под окном моим русская песня навела на меня эту грусть или она тайный душевный порыв? — не знаю. Я судорожно схватился за перо… Писать к вам усладительно, а надежда на вашу доброту заставляет меня забывать, что я пишу нескладно и неинтересно. Простите душевнобольному!
Да сохранит вас бог от необъяснимых болезней души! Наблюдайте внимательнее за ее порывами, иначе и вправду она может захворать. — Сейчас видела я самую здоровую душу в мире — Глафиру Николаевну П… Вечно цветущая и веселая, она засыпала меня городскими новостями, оглушила своим звонким смехом. Это депо вестей и пересказов. В душе у нее нет, кажется, ни малейшего уголка ни для чего возвышенного; ей, как она сама говорит, и грустно никогда не бывает… Мне страшно, Иван Петрович! что, если во мне самой таится будущая барыня или дама, погруженная с ног до головы в визиты и наряды и не видящая ничего, кроме них, в жизни? Сильна пошлость, Иван Петрович! Могуча она… Охватит она мою душу своим всеобъемлющим холодом, увлечет меня в мутные волны свои и поглотит все мое святое и прекрасное! Страшно!..
Как вам не стыдно иметь так мало веры в свою душу и свой ум! Чего вы боитесь? Ваших сил станет и не на такую борьбу… Мне кажется, вы слишком много думаете о будущем: так, пожалуй, настоящее ускользнет от вас, и вы с сожалением оглянетесь на него уже тогда, когда оно сделается воспоминанием. Часто счастье бывает у нас под рукою, а мы ищем его бог знает где… Не рассердитесь ли вы, если я скажу вам: будьте женщиной в высшем значении слова — не ссорьтесь с головой, но не забывайте и сердца… 3 № «Библиот. для чт.» можете продержать до понедельника.
Преданный вам ***ов
Вы вчера ушли от нас недовольный и раздосадованный. Мне тяжела мысль, что я неумышленно как-нибудь огорчила вас. Что с вами? В душе у меня вы найдете искреннее участие. — Сегодня мне необыкновенно грустно. Небо мутно; перед окном грязь да старые дома; дали не видно; тесно, душно! — Убежала бы я теперь в страну, где светит солнце, шумят деревья, расцветают цветы!.. Пожалейте обо мне, Иван Петрович! Все окружающее меня так далеко от сочувствия с безумной душой моей… О, дайте мне широкое поле, темный лес, светлую реку с отразившимися в ней небесами: упоенная красотами природы, убаюканная ее песнями, я бросилась бы с восторгом в ее божественные объятия и, может быть, сладко, сладко бы уснула!
На ваше поэтическое желание посылаю вам две немецкие книги; в них много говорится о природе. Я заметил, что немцы вам по душе со своими мечтательными взглядами и своей сладенькой фантазией. На днях вы сказали, что читаете их с особенным, тихим удовольствием. Да и вчера вы так снисходительно — если не сказать внимательно — слушали этого картофельного инженерика, Гартена, который преследовал вас и словами и взглядами. — Простите меня, что я нарушил ваше приятное расположение духа моей неуместной хандрой. Есть минуты, в которые человеку все изменяет…