Игорь спит. «Вставай, пробудися, — говорила мама новгородская, которая входила к нему, когда хотела. — Лети, мой ясный сокол, лети к своей голубушке. Уж она вон там. То ли дело девица с наших озер! Красавица!»
Игорь встает, надевает шубу зеленую, подбитую казарским горностаем, и идет к Олегу, не смея прямо броситься к невесте. Она же ждет в сенях со всеми и в первый раз робеет. Шумная толпа около них теснится. Олег с Игорем выходят из покоев и идут навстречу к нареченной супруге.
— Здравствуй под моей кровлей, — сказал государь славян. — Девицы, затяните песни и величайте князя Игоря с княгиней Ольгой! Не так ли ее зовут?
— Да, так! В честь и славу твою, — отвечал Игорь.
— А вы, жены, — прибавил Олег, — а вы учите ее делам хозяйским да готовьте богатые одежды, как следует супруге сына Рюрикова. Вы же, слуги догадливые, готовьте напитков пьяных: от них веселье в доме, что благодать в стране от реки широкой! Иди со мной, брат! — сказал он, ударив по плечу старого товарища Труворова. — Иди, побеседуем о прошлом, а дочку оставим с новыми подругами: молодежь к молодежи — стариковские толки не в лад с девичьими!
Свадебные песни гремели вокруг невесты во все течение дней, предшествовавших свадьбе, и воинский двор Олегов словно превратился в лес, населенный птицами голосистыми, встречающими весну красную.
Между тем жены Олеговы, повинуясь приказу мудрого супруга, готовят одежды юной Ольги. Окруженные рабынями всех возрастов, они беспрестанно смотрят за их работой. Одни, искусные в мастерстве красить полотна и шерстяные ткани, смешивают березовый лист с полевым дроком и выводят из этой смеси краску желтую, как янтарь венедский{12}; а из корня диких пионов краску красную, не менее рябиновой кисти. Другие же нижут восточный жемчуг, бусы синие и вынизывают ожерелья.
Славянские жены, не сводя глаз с разного шитья, привезенного из Скандинавии, хитрые перенимать всякое дело, выводят на тканях мудреные узоры. Все кипит делом в женском тереме, по улицам и на площадях киевских. Народ несется толпою к днепровским берегам. Во многих местах на реке прорублены проруби. Одни черпают чистую воду и наливают ее в котлы. Другие шестами беспрестанно мешают в них хмель и ячмень, и проворные парни поддерживают огонь, кипятящий густую брагу.
— Живо, ребята! живо! — кричат белокурые варяги. — Подбавьте хмельку, не бойтесь! Уже варить пиво, так пьяное. Крепки у нас головы на шеломы тяжелые: не скоро разберет их, как славянские головы шапочные!
В день, посвященный Ладу, богу согласия, поутру отворяются ворота дома княжеского и хор девиц ведет Ольгу в баню. Идущие впереди стараются удалить всякую зловещую встречу; потчуют ведьм и колдунов, выходящих нарочно к ним, медом и пряниками и приглашают их на вечерний пир, чтобы им не вздумалось навести на молодых порчи и напасти. Входят в баню. Там пол и лавки усыпаны сушеной мятой и душицей. Спутницы невесты разделились на две толпы. Одни беспрестанно поливают раскаленную каменку, от которой валит влажный пар; другие, окружив Ольгу, раздевают ее, берут пахучего болотного цвета, трут им тело невесты, поднимают на воздух молодые зеленые веники и сводят пар на ее гибкие члены.
Замужние женщины, не смея войти в эту баню — убежище девиц, остаются у порога и оглашают горницу звонкой песнею.
Настал день торжества. Жители Киева сбегаются на священный холм, глядящий на желтый Днепр. Там стоит огромное капище Перуна.
Идет Олег с Игорем и с варягами. Идут и жены и девы.
Четверо белых ягнят и бык уже пали под топором жрецов. Головы жертв привязаны к кумирам низших богов, обставленных кругом истукана бога молнии. Жены обступают невесту, разнимают по славянскому обычаю ее девичью повязку, расчесывают на две части ее длинные волосы и заплетают в две косы. Потом надевают на нее богато шитый повойник{13} и накрывают ее покрывалом; а Ольга преунывным напевом произносит слова, ею выученные.
Тогда Игорь бросается в средину жен; те на минуту как будто не хотят отдать ему невесты, но скоро разбегаются, и он уводит свою добычу из капища. Легкие сани привозят их на двор княжеский; там зажженные пуки соломы запрещают въезд в ворота. Кони пугаются, пятятся, встают на дыбы; но Рюриков сын встает на ноги в санях, ударяет бичом коней — и они духом пронеслись через пламя.
Молодых принимает старшая из жен Олеговых у порога, застланного овечьими кожами. «Войдите! — говорит она, высыпая на юную чету ячмень и просо. — Ступите на этот мех. Да наполнятся чадами ваши хоромы, да призрит на вас Воло´с, да будет обилие в полях и стадах ваших!» Тут она бросила за плечо сосуд, в котором были ячмень и просо, и глядевшие старики сказали, улыбаясь, друг другу: «Быть у них первенцу сыну. Вишь, посудина так в мелкие дребезги и рассыпалась!»
Столы уставлены вкусными яствами и чашами, полными вина и пива, и княжеские палаты открыты для всех, кого вместить могут. Лавка молодых поставлена под кумирами богов домашних. Олег приближается к Ольге: «Отдаю тебе свет белый, — сказал он, приподняв покрывало концом копья. — Дай тебе Перун детей-сынов и были б они храбры на суше и на море!»
Тогда все гости сели вокруг столов; со всех сторон слышен веселый крик, хохот, шум голосов возрастающий, когда новая полная чаща осушится за здравие Игоря и Ольги. Забыв наказ княжеский, гордые варяги обидными словами раздражают старцев киевских, которых речи и движения дотоле выражали радушное веселье. Жрецы, колдуны, колдуньи, всякий в свою очередь становится предметом дерзкой насмешки варягов. Первым подадут они чашу пива, и лишь только те протянут руку, варяги выплеснут ее в честь богов. Другим велят встать из-за стола, играть им на гуслях и волынке. Колдуний, страшных для славян, заставляют петь, плясать, водить хороводы. «Покажите-ка, бабы, — говорят они, — вашу силу черную. Вот вам костей, соли и ножей! Пропадите невидимками, оборотитесь в волков, сорок али в огненных змей летучих! Подымайтесь на воздух, рассыпайтесь искрами!»
Недвижимые колдуньи вперяют в них глаза, в которых видны и досада и страх, и ворчат какие-то непонятные слова.
Между тем раздраженные киевляне окружают князя и просят унять наглых воинов; но мудрый Олег, зная, что голос вождя не слышен среди беспорядка пиров, говорит им:
— Эх, братцы! неужто вы не знаете, что собор воинов не девичья беседа. Пусть себе девки вниз глядят и поют, поджавши руки, а у волков и забава волчья, а у орлов и орлиная. Ведь у нас сказывается: «На свадьбе-де всякой будь гость, только порядок убирайся прочь!» Да и что скажут про Олега, что он под своей кровлей, да еще в день праздничный, закажет шум и веселье? Идите-ка лучше да пейте вдоволь, веселитесь сами и другим давайте!
Наконец Олег кланяется гостям, подзывает чашника-славянина и велит всех выслать из застольной. Толпа уходит, и скоро семейство славянского князя остается одно в замке.
Молчаливый город, дотоле как будто опустевший, вдруг оживился. Кучи мужчин, женщин, детей топчут глубокий снег: то сойдутся, то разойдутся, вызывают друг друга взапуски, катаются по льду, борются и забывают сон и прямую дорогу к избам. Те, которые вынесли память из пира, идут отдельно от других и рассуждают меж собою об угощении:
— Нечего сказать, тороват хозяин наш, князь Олег: вдоволь накормил; много текло вина, нива и меда; ничего не пожалел на свадьбе молодого свет Игоря.
— Еще бы поскупился для Рюрикова сына; разве не все его. Иные сказывают, ему бы шло быть нашим-то князем.
— Может, и так, да нашей братьи что до того? Что Олег, что Игорь, что хозары, что угры — ведь всякому плати да служи: Олег тем берет, что на все горазд, куда хитер, и будущее глядит, что мы вперед на дорогу, да и силен: врагов всех под руку взял; захочет, говорят, гору сдвинет, и море ему не страшно, словно степное раздолье.
— А и того не забыть, братцы, что никогда не называется князем мери, чуди альбо криви; а вот нашим зовется: славянский князь; а зачем бы то? Видно, затем, что нас над другими всеми жалует.
— Оно вестимо так, что Олег и силен, и умен, и разумен, да только эти заморские великаны белоглазые куда тяжелы. Чернобог их попутай, злодеев! Ведь правда, ребята, слышали вы и видели, как над всеми издевались! Уж Борич ли, белокурый молодец? Али Чюрилин сын широкоплечий? Жених ли Владиславы-красавицы, соколиные очи? А им места-то не дали! Уж наругались ли над нашими жрецами, над ведьмами? Да постой, не сносить им голов. Ведьму обидеть не шутка: ее глаз, что жало.
— И подлинно так: придет черный день тому, кто над ними подшучивал. Видели, как плясали колдуньи? У меня волос дыбом становится. Экая злость, подумаешь, в ноги прошла. А как запели? Словно вещие псы лаяли, беду накликивали. Два раза обводили круг около наглецов-злодеев, да как-то расходилось: видно, сила Олегова помешала. Он, молвят, сам колдун. Не быть проку в этой свадьбе.
— А что нам за дело, — прервал старый мужик, — хоть у них весь огород полынью зарасти! Лишь бы нас оборонил от силы нечистой! Вот они ведьмы, вон спускаются и что-то толкуют. Давайте им дорогу. — Бел-бог вам в помощь, тетушки!
— Спасибо, спасибо, мужички вежливые!
Мужики стали раскланиваться, величать каждую по имени, а там разошлись в разные стороны, кто в свою дверь, кто в переулок.
Песнь пятая
Сидит мудрый Олег на скамье дубовой у широких ворот палат своих, а возле него Ольга, покрытая алою фатою: он и она устремили быстрые взоры свои на послов варяжских. На траве перед ними разостланы золотые ткани и камки{14} узорчатые; а сын Рюрика и молодые его товарищи теснятся вокруг амфор греческих, наполненных по края золотом и серебром. Любимые сподвижники вещего вождя, сложа руки, стоят за ним спокойно и слушают речи новоприезжих из Царьграда.