I
Была середина осени. Наступило время жатвы винограда. Полевые работы в полном разгаре: одни приготовляют точило, другие поправляют бочки, те плетут корзины, те налаживают гладкий круглый камень, чтобы давить сочные гроздья, срывают кору с высушенных ивовых ветвей и делают факелы, чтобы зажигать по ночам, когда будут собирать в чаны неперебродивший сок. Дафнис и Хлоя покинули на время стада и помогали виноградарям. Дафнис приносил виноград в корзине, бросал в точило, давил, сливал вино в бочки; Хлоя готовила обед жнецам, наливала им прошлогоднего вина, срезала невысоко висевшие гроздья. Ибо на острове Лесбосе лозы растут низко; вместо того чтобы подыматься вверх по деревьям, они свешивают ветви до земли и ползут по ней, как плющ, так что достать до них могут и дети, у которых руки едва освободились от пеленок.
II
По обычаю, соблюдаемому на празднике Вакха, когда рождается вино, – женщины окрестных селений приглашены были к жнецам на помощь. Они засматривались на Дафниса, хвалили красоту его, равную, по словам их, красоте Вакха. Одна, побойчее других, поцеловала его, что понравилось Дафнису, а Хлою огорчило. В свою очередь, юноши, стоя в точилах, шутили и заигрывали с Хлоей; прыгали с резвостью, как сатиры при виде вакханки, и уверяли, что согласились бы сделаться овцами, чтобы ходить за такою пастушкою. Хлоя смеялась, а Дафнис огорчался. Но оба ждали с нетерпением, когда сбор винограда кончится, чтобы вернуться в знакомые поля и, вместо буйных криков, слышать звук флейты и блеяние стад. Через несколько дней жатва кончилась, бочки наполнились сладким вином, помощь была менее нужна, и они снова начали водить стада на пастбище. С радостным сердцем пошли в пещеру Нимф помолиться и принесли гроздья, еще висевшие на лозе, – как жертвенный дар. Никогда не ленились они воздавать Нимфам эту почесть. Каждый день, на утренней заре, приветствовали богинь; молились им и вечером, возвращаясь домой. Всегда приносили какой-нибудь дар – цветы, плоды, поспевавшие к тому времени года, гирлянды свежих листьев, возлияния из овечьего или козьего молока. Впоследствии богини вознаградили Дафниса и Хлою. А теперь, подобные веселым щенятам на свободе, прыгали они, играли на флейте, пели и боролись друг с другом не хуже баранов и козлов.
III
В то время как они предавались этим веселым забавам, подошел к ним старик, одетый в звериную шкуру, с грубою кожаной обувью, с мешком, привешенным сбоку, столь же древним, как его владелец. Он подсел к ним и сказал:
– Дети мои, я старик Филетас. Некогда певал я песни во славу этих Нимф, игрывал и на флейте в честь бога Пана, и большое стадо быков следовало за голосом моим. Ныне пришел я рассказать вам то, что видел и слышал. Есть у меня сад, который я обрабатываю собственными руками. Полюбил я его с тех пор, как, состарившись, больше не могу водить быков на пастбище. В этом саду – цветы и плоды различных времен года: весною розы, лилии, гиацинты, простые и двойные фиалки; летом маки, груши, яблоки всех родов; а теперь виноград, винные ягоды, гранаты, зеленые мирты. На заре стаи птиц прилетают в мой сад, одни клевать, другие петь, потому что он уютный, тенистый и орошается тремя источниками, и если бы не терновая изгородь, то можно бы подумать, что это целая роща.
IV
Войдя в него сегодня, около полудня, заметил я под гранатовыми деревьями и миртами ребенка, державшего в руках миртов и гранатов, белого, как молоко, златокудрого, как огонь, свежего, словно он только что выкупался. Он был наг, один и рвал плоды, играя, как будто в собственном саду. Я подбежал, хотел удержать его, боясь, чтобы резвый шалун не поломал моих миртов и гранатовых деревьев. Но он ускользал от меня неуловимо – то забегал в чащу розовых кустов, то прятался в маки, как молоденький тетерев. Не раз, бывало, гонялся я за молочным козленком, бегал до усталости за новорожденными телятами. Но и те были менее проворны. Наконец, утомившись, – потому что я очень стар, – должен я был опереться на посох и, все-таки посматривая, чтобы он не убежал, спросил его, от каких он соседей и зачем приходит рвать плоды в чужих садах. Ничего не ответил он, только подошел ко мне и улыбнулся так тихо, так нежно, что сердце у меня смягчилось, и больше я не мог сердиться. Я стал просить, чтобы он не боялся и позволил обнять себя; клялся ему своими миртами, что отпущу, дам яблок и гранатов, позволю во всякое время рвать мои плоды и цветы, если только он поцелует меня.
V
Мальчик громко рассмеялся, и я услышал голос более нежный, чем голос ласточки, соловья и лебедя перед смертью, когда он стар, как я:
– Что до меня, Филетас, дело за мною не станет: я готов тебя целовать, потому что я ведь только и жажду поцелуев, не меньше, чем ты своей утраченной юности. Но смотри: позволят ли тебе твои годы принять такой подарок? Ибо, как ты ни стар, но, когда поцелуешь меня, – захочешь и поймать. А настигнуть меня не может ни сокол, ни орел, ни птица с еще более быстрым полетом, если есть такая. Я по виду дитя, на самом же деле более стар, чем Сатурн, более стар, чем все века. Я видел, как во цвете юности ты пас в этих долинах большое стадо, и я был с тобою, когда, влюбленный в Амариллис, ты играл на флейте под этими буками. Но ты не замечал меня, хотя я был недалеко от молодой девушки. Это я тебе отдал ее, и от вашего союза родились дети, добрые пастухи и земледельцы. Теперь я покровительствую Дафнису и Хлое. Соединив их утром, вхожу в твой сад, играю с цветами и листьями, купаюсь в источниках. Вот почему твои цветы и деревья так прекрасны: они орошаются водами, в которых я купаюсь. Посмотри на сад: есть ли в нем хоть одна сломанная ветка, хоть один сорванный плод, растоптанный цветок или замутившийся родник? Радуйся! Ибо ты один из людей созерцал в старости своей дитя – Любовь.
VI
Молвив так, он вспорхнул на мирты, как молодой соловей, и, прыгая с ветки на ветку, мелькая сквозь листья, достиг вершины. Тогда я увидел крылья за плечами его и в колчане, между крыльями, маленькие стрелы. Потом взлетел он еще выше и скрылся. Если опыт жизни недаром убелил мне голову и старость не омрачает моего разума, то вы, о дети, посвящены богу Любви, и он охраняет вас.
VII
Велика была их радость, когда они это услышали, и то, что он говорил, казалось им похожим на пленительную сказку. Они спросили, что такое Любовь, – дитя или птица, и в чем заключается ее могущество? Филетас ответил:
– Дети, любовь есть бог, юный, прекрасный и окрыленный. Вот почему любит он юность, летает за красотой и окрыляет душу. Такова сила его, что даже сила Громовержца не может с нею равняться. Он царствует над стихиями; он царствует над светилами. Он царствует над прочими богами, с большею властью, чем вы над вашими козами и овцами. Все цветы созданы любовью, и любовь вызвала на свет из недр земных растения. Любовью движутся реки, любовью дышат ветры. Я видел влюбленного быка: он ревел, как ужаленный оводом. Я видел козла, жаждавшего соединиться с козою, и всюду он следовал за нею. Я и сам был молод и любил Амариллис: тогда я не думал о пище, забывал о питье, не наслаждался отдыхом; душа моя изнемогала, сердце билось, тело трепетало, я кричал, как будто меня били, потом вдруг погружался в молчание, как мертвый. Кидался в холодные реки, как будто внутренний огонь пожирал меня. Призывал бога Пана на помощь, ибо он также влюблен в богиню Питие. Я благодарен был Эху, которое повторяло за мною имя Амариллис. Я разбивал в отчаянии флейты, потому что они очаровывали послушных телиц моих и не привлекали Амариллис. Ибо нет никакого лекарства от любви – ни питья, ни еды, ни волшебных заклятий. Есть одно только средство – целоваться, обнимать друг друга и обоим лежать вместе голыми.
VIII
Филетас, после всех этих наставлений, собрался уходить, и они наградили его овечьими сырами и козленком, у которого на лбу начинали пробиваться рога. Оставшись одни и в первый раз услышав имя любви, они предались печали и безнадежности. Ночью, по возвращении домой, стали сравнивать то, что испытывали, с тем, что слышали: влюбленные страдают – и мы страдаем; не думают о еде – и мы не думаем; не спят – мы не можем уснуть; горят – внутренний огонь и нас пожирает; желают видеть друг друга, – и мы томимся в ожидании слишком медленной зари. О, ведь это же и есть любовь – мы любим друг друга, сами того не зная! Но если это любовь, если я любим, то почему же мы так страдаем? Зачем ищем друг друга? Все, что говорил Филетас, верно. Этот самый мальчик с крыльями приснился нашим родителям, и велел, чтобы мы водили стада на пастбище. Как же поймать его? Он мал и убежит. Как же спастись? У него крылья. Он догонит нас. Надо помолиться Нимфам и призвать их на помощь. Но ведь Пан не помог Филетасу, когда он был влюблен в Амариллис. Испытаем же лекарство, которое он советовал: целовать друг друга, обниматься, лежать вместе голыми. Правда, теперь холодно, но уж мы потерпим. Терпел же до нас Филетас.
IX
Так новою школою была для них ночь. На следующее утро, выгнав стадо в поле, только что увиделись, они обняли друг друга, чего прежде никогда не делали. Переплелись руками, прижались друг к другу. Что же касается до третьего средства – лечь вместе голыми, – не посмели. Это было бы чересчур отважно не только для молодой девушки, но и для козьего пастуха. Следующую ночь провели также без сна, размышляя о том, что сделали, и сожалея о том, чего не посмели сделать:
– Что же? Ведь вот мы и целовали друг друга, а легче не стало. Обнимались, но я не нашел утоления. Значит, лежать вместе – единственное лекарство от любви? Делать нечего, надо попробовать. Уж верно в этом есть что-нибудь посильнее поцелуя.
X
Среди таких помыслов сны их, конечно, были тоже любовные – о поцелуях и объятьях. То, чего не делали днем, довершали они ночью: лежали вместе, голые. Утром вставали, еще более влюбленные, и гнали стада на пастбище, торопя их свистом, – так нетерпеливо стремились они к поцелуям. Только что замечали друг друга, бежали, улыбаясь. Потом начинались поцелуи, объятья с переплетенными руками. Но третье средство медлило. Дафнис не смел его предложить; Хлоя тоже не хотела говорить первая. Наконец, случай помог, и все сделалось само собою.
XI
Сидя рядом, под тенью дуба, начинали они чувствовать сладость поцелуев. Страсть уже опьяняла их, но не утоляла. Чем сильнее обнимали они друг друга перевившимися руками, тем крепче прижимались губы к губам. В пылу объятий Дафнис привлек к себе Хлою слишком порывисто, она склонилась на бок и наполовину легла, он – за нею, следуя за ее устами, чтобы не потерять поцелуя. Признав в этом то, что видели во сне, они оба долго лежали так, как будто связанные. Но не умея ничего большего, воображая, что это и есть предел любовных радостей, провели в напрасных объятьях главную часть дня. Вечером разошлись, проклиная ночь, и погнали стада свои обратно. Может быть, дошли бы они и до чего-нибудь более действительного, если бы не приключилась внезапная тревога, которая наполнила смятением всю страну.
XII
Богатые юноши из Метимны, желая провести в сельских забавах время жатвы, снарядили маленький корабль, взяли слуг вместо гребцов и отправились, не слишком удаляясь от берега и проезжая мимо Митиленских поместий, соседних с морем, потому что это прибрежие доступно и покрыто великолепными жилищами. Всюду – купальни, сады, рощи, которые непрерывно следуют друг за другом, одни – дар природы, другие – дело рук человеческих. Прекрасные места, волшебные приюты наслаждений! И так ехали они вдоль берега, иногда причаливали и, не делая никому зла, предавались разнообразным увеселениям. То посредством крючков, привязанных легкой лесою к тростнику, с высоты обрывистого мыса, нависшего над водою, удили рыбу, которая водится между морскими камнями. То с гончими и сетками ловили зайцев, которых спугивали из виноградной чащи крики жнецов. Или же охотились на птиц, брали в силки диких гусей, стрепетов, уток. Таким образом, развлекаясь, добывали себе и припасы, необходимые для стола. Если же чего-либо недоставало, покупали у поселян и за все платили щедро. Впрочем, нужен был только хлеб, вино да ночлег, так как они считали не безопасным в осеннюю пору ночевать в море. Корабль же вытаскивали на берег, боясь, чтобы ночью не унесла его буря.
XIII
Случилось однажды, что поселянин, имевший надобность в веревке для подымания точильного камня, так как его собственная истерлась, сошел тайно к морскому берегу, увидел корабль, никем не охраняемый, отвязал канат и унес с собой, желая им воспользоваться. Утром юноши-метимнийцы стали искать веревки. Так как никто не признавался в краже, то, сделав несколько упреков хозяину, отправились они морем далее. Проехав стадий тридцать, остановились и причалили к берегу у тех полей, на которых Дафнис и Хлоя пасли стада свои, потому что казалось им, что на окрестных равнинах должна быть хорошая заячья охота. Не имея веревки для причала, взяли длинных отпрысков зеленой ивы, сплели из них подобие каната и привязали корабль к берегу за верхнюю часть кормы. Потом спустили свору гончих и расставили тенета на тех местах, которые показались им наиболее удобными. Собаки зарыскали в поле с громким лаем и спугнули коз, которые, спустившись с холмов, побежали к берегу моря. Но здесь, не находя травы на голом песке, самые смелые приблизились к кораблю и перегрызли отпрыски зеленой ивы, прикреплявшие корабль к берегу.
XIV
На море подымалось волнение от ветра, веявшего с прибрежных холмов. Волны, в обратном течении, незаметно подняли отвязанный корабль и унесли в открытое море. Только что увидели это метимнийцы, как одни побежали к морю, другие стали звать гончих. Все вместе кричали так долго и сильно, что отовсюду с окрестных полей сбежались поселяне. Но делать было нечего: ветер свежел, волны, играя, уносили корабль с неумолимою быстротою. Метимнийцы, лишенные и корабля, и многого имущества, бывшего на нем, стали разыскивать пастуха провинившихся коз. Нашли Дафниса, начали его бить и срывать одежду. Уже один из них ремнем, на котором водят собак, хотел связать ему руки. Несчастный вопил под ударами, молил о помощи соседей, в особенности призывал Ламона и Дриаса. Оба, старики еще бодрые, с руками, загрубелыми и окрепшими в полевых работах, прибежали, заступились за Дафниса и потребовали, чтобы спорящие объяснили, в чем дело.
XV
Так как требование это всеми было одобрено, то выбрали посредником волопаса Филетаса. Он был и годами старше всех, и в стране считали его за человека справедливого. Метимнийцы первые изложили свою жалобу ясно и подробно перед судией-волопасом:
– Мы высадились на берег, чтобы охотиться. Привязав корабль ветками ивы, оставили его на берегу и отправились с гончими искать дичи. Вы не можете себе представить, какими драгоценными вещами наполнено было наше судно! какими одеждами! сколько собачьих сбруй припасено было там! сколько денег! На эти сокровища можно бы купить все ваши поля. Как вознаграждения, требуем мы, чтобы вы позволили нам увести с собою этого глупого пастуха, который, по-видимому, пасет свои стада в море.
XVI
Так говорили метимнийцы. Дафнис, после испытанных побоев, чувствовал себя нехорошо. Но, увидев Хлою, забыл все и начал так:
– Я стерегу мое стадо, как должно. Жаловался ли кто-нибудь из окрестных поселян, что козы мои испортили ему сад, сломали хотя одну лозу в его винограднике? А вот эти юноши – действительно глупые охотники: собаки их, плохо выученные, бегают всюду, лают без толку; они, как волки, спугнули коз моих с холмов и пастбищ и загнали к морю. Вы говорите: перегрызли ивовые ветви. Правда! Но ведь на голом песке не могли они найти ни дерна, ни тмина, ни толокнянки. Корабль унесен ветром в море? Но в этом виновны ветер и море, а не козы. На корабле были деньги, одежды? Но какой разумный человек поверит, чтобы судно, нагруженное драгоценными вещами, могло быть привязано ивовыми ветвями!
XVII
Молвив так, Дафнис начал плакать и пробудил жалость в поселянах, так что Филетас, в качестве посредника, поклялся богом Паном и Нимфами, что ни Дафнис, ни козы его не виновны; виновны же разве море да ветер, за которые пастух отвечать не может. Метимнийцы, мало убежденные доводами Филетаса, бросились в ярости, снова схватили Дафниса и пытались связать ему руки. Но поселяне, выведенные из терпения, напали на них, как стая крикливых скворцов и сой. В один миг вырвали из их рук Дафниса, который, в свою очередь, не жалел ударов. Скоро, при помощи палок, обратили они в бегство метимнийцев и преследовали их до тех пор, пока не выгнали за межу своих владений.
XVIII
Меж тем как поселяне заняты были дракою, Хлоя отвела Дафниса к Нимфам. Обмыла ему лицо, запачканное кровью, которая потекла у него из носу во время драки; вынула из мешка кусок хлеба с ломтем сыру и дала ему поесть. Но более всего подкрепил и успокоил его поцелуй нежных губ, более сладкий, чем мед.
XIX
Такова была опасность, которой избегнул Дафнис. Этим дело не кончилось. Метимнийцы, вернувшись домой, смиренные пешеходы, без корабля, покрытые синяками, потерявшие охоту к веселью, созвали народное собрание, явились гражданам как молящие справедливости и потребовали возмездия. Они, конечно, не открыли истины, боясь, чтобы их не подняли на смех за палочные удары, принятые ими от безоружных пастухов. Напротив, обвинили митиленийцев в том, что они отняли корабль и ограбили их, как враги во время войны. Метимнийцы, заключив по ранам, что они говорят правду, сочли необходимым отомстить за оскорбление молодых людей, принадлежавших к лучшим семьям. Тотчас, большинством голосов, постановили поход на митиленийцев, без объявления военных действий, и приказали военачальнику спустить на море десять кораблей, чтобы опустошить берег Митиленский, так как, ввиду наступавшей зимы, считали неблагоразумным посылать в море много кораблей.
XX
Заутра стратег поднял якорь. С отрядом воинов, служивших ему гребцами, направился он к морской границе Митилении. Здесь награбил много скота, также вина и хлеба, ибо жатва только что кончалась, и захватил в плен людей, занятых осенними работами в полях. С наибольшею силою напал он на ту местность, в которой жили Дафнис и Хлоя, высадился неожиданно и забрал все, что нашел под рукою. Дафнис в это время отлучился от стада: пошел в лес нарезать зеленых ветвей на зимний корм козлятам. Увидев издали, как враги высаживаются на берег, спрятался он в дупле древнего бука. Хлоя была на пастбище; преследуемая врагами, прибежала она, молящая, к Нимфам и богинями заклинала воинов пощадить ее и овец. Но напрасно. Метимнийцы, всячески насмеявшись над изваяниями богинь, увели оба стада и погнали перед собою пастушку ударами хворостины, как беззащитную козу или овцу.
XXI
Корабли были переполнены разнообразною добычей. Метимнийцы сочли за лучшее не продолжать военных действий и пустились в обратный путь, боясь врагов и зимы. Выехали в море; но двигались медленно, не на парусах, а на веслах, потому что не было ветра. Когда все успокоилось, Дафнис вышел из лесу на равнину, где обыкновенно пасли они стада свои. Но не нашел ни коз, ни овец, ни Хлои. Всюду запустение; разбросанные по земле, валялись обломки флейты, на которой играла Хлоя. Он громко закричал и с жалобными воплями стал подбегать то к буку, под тенью которого они сиживали, то к берегу моря, надеясь еще увидеть Хлою, то к изваяниям Нимф, у подножия которых напрасно искала она убежища от врагов. Здесь катался он по земле и обвинял Нимф в предательстве:
XXII
– Хлою оторвали от ваших алтарей; вы это видели и потерпели! Хлою, которая плела для вас венки, приносила вам начатки молока, Хлою, чья флейта висит еще здесь, как жертвенный дар! Волк не унес козы – а враги сразу похитили оба стада и пастушку, подругу мою! Они режут коз, убивают овец! Ты будешь жить отныне в городе,
Хлоя! Как покажусь я теперь на глаза отцу и матери, без стада, без Хлои, чтобы сделаться простым поденщиком; потому что мне больше некого пасти? Лягу здесь и подожду смерти или новых врагов. О Хлоя, чувствуешь ли ты такое же горе, как я? Помнишь ли ты эти долины, Нимф и меня? Или утешают тебя в несчастий овцы и козы, разделившие с тобою плен?
XXIII
Пока он жаловался так, глубокий сон объял его среди плача и стонов, и явились ему Нимфы, три жены, высокие и прекрасные, наполовину обнаженные, с босыми ногами, с развевающимися кудрями, подобные изваяниям. Сперва они как будто безмолвно жалели Дафниса, потом старшая сказала ему, утешая:
– Не упрекай нас, Дафнис. Мы более заботимся о Хлое, чем ты. Это мы сжалились над нею, когда она была маленькой девочкой, приняли и вскормили ее в этой пещере. Она рождена не среди полей и овец, так же как ты рожден не среди коз Ламона. Впрочем, мы уже устроили все к ее благу. Не привезут ее в Метимым рабыней, не будет она военной добычей. Мы умолили бога Пана, чей лик ты видел под сосною и которому, однако, вы ни разу не принесли в дар гирлянды цветов, – мы умолили Пана прийти на помощь Хлое. Ибо лучше нас умеет он сражаться, и нередко случалось ему покидать затишье полей для брани. Пан выступил в путь, Пан идет – грозный воитель, против метимнийцев. Не горюй же и встань. Покажись Ламону и Миртале, которые, подобно тебе, лежат и плачут, думая, что и тебя взяли в плен. Завтра Хлоя вернется с козами и овцами. И снова будете вы вместе водить их на пастбище, снова играть на свирели. Остальное бог любви довершит.
XXIV
Увидев и услышав это, Дафнис внезапно пробудился. Плача от скорби и радости, обнял подножие Нимф, дал обет, если Хлоя спасется, принести им в жертву лучшую в стаде козу. Потом побежал к сосне, под которой виднелась статуя Пана, козлоногого, рогатого, в одной руке державшего флейту, другой останавливавшего козла, который скачет. Дафнис помолился за Хлою и обещал заколоть ему козла. Солнце склонялось, когда юноша кончил молиться и плакать. Взяв нарезанные ветви, вернулся он домой, где возвращение его утешило Ламона и Мирталу. Поев немного, лег он спать, но и во сне плакал. Умолял Нимф явиться, тосковал в ожидании дня, который, как они обещали, должен был возвратить ему Хлою. Ночь никогда не казалась ему такою длинною. А в это время вот что происходило на кораблях.
XXV
Военачальник метимнийцев, проплыв десять стадий, решил дать отдых воинам, утомленным вылазкой. Заметив мыс, выдававшийся в море, и образовавший двумя концами полукруг, подобие нового месяца, где воды были спокойнее, чем в гавани, велел он спустить якорь, в некотором расстоянии от берега, опасаясь, чтобы приморские жители не произвели нападения на корабли; потом предоставил метимнийцам отдыхать и забавляться на свободе. Так как все у них было в изобилии, благодаря добыче, – начали они пить, веселиться и праздновать победу. Но к тому времени, когда наступили сумерки и ночь положила конец празднику, – земля сделалась как бы огненной, по воде издалека послышался шум весел, как будто приближался многочисленный флот. Они стали звать военачальника, трубили сбор, перекликались, одни считая себя ранеными, другие падая, подобно убитым. И все являло вид морского сражения. А сражения не было, и не было врагов.
XXVI
После ночи, проведенной в таком беспокойстве, наступил день, еще более страшный, чем ночь. На рогах у козлов и коз Дафниса появились гирлянды плюща с гроздьями ягод. Овцы и бараны Хлои завыли, как волки. Голову самой пастушке увенчала сосновая зелень. И на море творились чудеса не меньшие; хотели поднять якорь – не могли; когда погружали в воду весла, чтобы грести, – они ломались; дельфины, выскакивая из волн и ударяя хвостами о корабли, расшатывали скрепы. На вершине обрывистого утеса, которым увенчан был мыс, слышалась флейта Пана: звуки были не сладкие и нежные, подобные звукам свирели, а наводили ужас, подобно грому воинской трубы. Флот объят был смятением; матросы хватались за оружие и спрашивали, где враг. Ожидали с нетерпением ночи, надеясь отдохнуть. Те, у кого ум еще был не совсем помрачен, поняли, что эти чудеса происходят от бога Пана, гневного и мстящего. Но никто не мог догадаться о причине этого гнева, потому что среди добычи, награбленной ими, не было ничего посвященного Пану. Наконец, около полудня, когда военачальник уснул тоже не обычным, а чудесным сном, сам Пан явился ему и сказал:
XXVII
– О святотатцы! нечестивейшие из людей! кто побудил ваши безумные сердца к столь великому буйству? Вы опустошили поля, любезные нам; похитили стада быков, овец и коз, посвященные нашим заботам; отторгли от жертвенника отроковицу, которую бог любви избрал, дабы на ней явить пример своих милостей. Не уважили вы Нимф, ни меня, меня – бога Пана! Но с такою добычей не видать вам города Метимны, не избегнуть свирели моей, которая наводит трепет на ваши сердца. Я потоплю вас, отдам на съедение рыбам, если вы тотчас же не возвратите Нимфам и Хлои, и стада ее, овец и коз. Встаньте же, высадите на берег молодую девушку со всем, что ей принадлежит. Тогда я буду сопутствовать вашему плаванию, буду сопутствовать Хлое благовеющими ветрами.
XXVIII
Пораженный сновидением, Брияксис (так звали стратега) внезапно пробудился, созвал корабельных начальников и приказал искать Хлою среди пленников. Они скоро нашли ее и привели к нему, ибо она сидела, увенчанная сосновою зеленью. Догадываясь по этому знаку, что сновидение относится к ней, он взял ее на собственный корабль и высадил на берег. Только что коснулась она земли, как снова с вершины скалы послышались звуки флейты; но теперь уже не было в них ничего враждебного; флейта играла сельскую песню, подобную тем, с которыми пастухи водят стада на пастбище. Тотчас же овцы бросились на берег с корабля по лестнице, не спотыкаясь, в стройном порядке, козы – с еще большею легкостью, потому что они привыкли лазить по горам.
XXIX
Потом стадо окружило Хлою, образовало подобие хора, прыгая, блея, как бы изъявляя радость. А в это же время стада других пастухов, козы, овцы, коровы, оставались спокойно на дне корабля, как бы чуждые призыву флейты. Пока все, удивляясь, прославляли Пана, чудеса еще более дивные появились на море и суше: корабли метимнийцев сдвинулись и поплыли, прежде чем якоря были подняты; дельфин, прыгавший по волнам, предшествовал кораблю военачальника. А перед стадами слышалась тихая музыка Пановой флейты; овцы и козы шли и паслись, очарованные звуками.
XXX
Был час, когда вторично, после полудня, выгоняют стада на пастбище. Дафнис, с высокого места, откуда открывался вид на далекие поля, заметив стадо и Хлою, воскликнул громким голосом: «О Нимфы! О Пан!» – сбежал вниз на равнину, бросился в объятия Хлои и упал, теряя сознание. Когда, после многих усилий, поцелуями и ласками она привела его в чувство, оба пошли к старому буку, на обычное место и, усевшись под тенью, он спросил ее, как удалось ей бежать от врагов. Она рассказала ему подробно: гирлянды плюща вокруг козлиных рогов, волчий вой овец, сосновый венец на ее голове, огонь на земле, шум на море, флейту Пана, по очереди певшую то брань, то мир; ужасы ночи, неведение дороги, песнь, которая указывала путь. Дафнис, видя в этом помощь Пана и совершение того, что предсказали Нимфы в сновидении, рассказал ей, в свою очередь, все, что видел и слышал, и как умирающего от скорби возвратили его Нимфы к жизни. Потом послал ее за Дриасом, Ламоном и всем необходимым для жертвоприношения. Сам же в это время выбрал лучшую в стаде козу, обвил ей рога плющом, наподобие того, как все стадо явилось неприятелю, пролил молока между рогами, заколол козу в жертву Нимфам, повесил, содрал кожу, посвятил ее богиням и прикрепил к скале.
XXXI
Когда пришла Хлоя с домашними, Дафнис зажег огонь, сварил одну часть мяса, другую изжарил, предложил первые куски Нимфам и выпил в честь их кубок сладкого вина; потом сделал застольные ложа из мягких листьев. И все возлегли, чтобы есть, пить и веселиться. В то же время он следил за стадами, боясь, чтобы волк не наделал беды. Пропели пэан во славу Нимф, сочиненный пастухами былых времен. Когда наступила ночь, легли спать под открытым небом. На следующий день не забыли Пана. Увенчав сосновою зеленью красивейшего в стаде козла, отвели его к сосне, посвященной Пану. Здесь совершили возлияния, помолились Богу, закололи жертву, повесили и содрали кожу. Сварив и изжарив мясо, положили куски поблизости на лиственное ложе, посередине луга. Кожа, сельская жертва пастушьему богу, была подвешена за рога на ветвь сосны у изваяния. Сделав это, предложили Пану первые куски мяса, пролили большой кубок вина; Хлоя пропела гимн, Дафнис сыграл на флейте.
XXXII
Возлегли и начали пир, когда случайно подошел волопас Филетас. Он принес богу Пану гирлянды цветов и гроздья, еще висевшие на широколиственной лозе. За ним следовал младший из его сыновей, Титир, мальчик светлокудрый и румяный, белый и резвый. Он шел, весело прыгая, как молодой козленок. Тотчас же встали, увенчали статую Пана, привесили жертвы к дремучим ветвям сосны; потом усадили гостей, приглашая разделить трапезу. Когда старики разгорячились от вина, явилось немало предметов для беседы и рассказов: говорили о том, как пасли стада во дни юности, как много раз спасались от морских разбойников. Один хвастал, что убил волка, другой, что разве Пан играет на флейте лучше, чем он. Этим искусством гордился Филетас.
XXXIII
Дафнис и Хлоя стали ублажать и упрашивать волопаса, чтобы явил он образчик искусства, сыграл на флейте в честь того бога, которому флейта мила. Он согласился и, хотя жалуясь, что старость уменьшила силу его дыхания, взял флейту у Дафниса. Но, пригодная отроку, оказалась она малою для столь великого искусника. Филетас послал Титира за собственной флейтой в свой домик, отстоявший на десять стадий. Мальчик сбросил верхнюю одежду и побежал, легконогий, как детеныш лани. В это время Ламон предложил рассказать историю Пановой флейты, слышанную им от сицилийского козьего пастуха, который взял, как плату за рассказ, флейту и козла.
XXXIV
«Некогда свирель, называемая Сирингой, была не свирелью, а молодою девушкой с благозвучным голосом. Она пасла коз, играла с Нимфами, пела так же сладко, как теперь. И между тем, как она пасла коз, играла и пела, Пан подошел и хотел овладеть ею, обещая, что все козы понесут двойни. Она же посмеялась над его любовью и ответила, что не хочет любви ни козлиной, ни человеческой. Пан устремился к ней, чтобы овладеть ею насильно. Она убегает от его насильственных объятий. Запыхавшись от бега, прячется в тростник. Пан, в ярости, срезает стебли тростника, но, не найдя в них девушки, догадывается о том, что случилось, выдумывает флейту и соединяет воском тростники неравные, образ неравной любви. И вот как прекрасная девушка превратилась в благозвучную Сирингу».
XXXV
Ламон окончил рассказ, и Филетас похвалил его, уверяя, что басня эта лучше всякой песни, – когда Титир вернулся с отцовской флейтой. Она была велика, составлена из толстых тростников, с работою желтой меди, украшавшею воск. Казалось, что это та самая первая флейта, которую придумал и сделал Пан. Филетас поднялся, сел на лиственное ложе, сначала испробовал поочередно каждый из девяти стволов, чтобы знать, верен ли звук; потом, убедившись, что дыхание проходит беспрепятственно, начал дуть с юношескою силою и увлечением. Чудилось созвучие нескольких соединенных свирелей – столь разнообразные звуки извлекал он из отверстий флейты. Затем, мало-помалу понижая строй и переходя к напевам более тихим и сладостным, обнаружил перед ними все тонкости глубокого искусства. Сыграл песни для стада быков, другие – для коз, третьи – любезные овцам; нежные – для овец, гордые и сильные – для быков, острые и ясные – для коз; словом, все флейты соединились в одной.
XXXVI
Между тем как слушатели лежали, не двигаясь, очарованные музыкой, Дриас встал, попросил волопаса сыграть вакхическую песнь и начал плясать пляску виноградарей. Можно было видеть, как он поочередно то срывает виноград с лозы, то несет его в корзине, то выдавливает гроздья, то наполняет бочки и пьет сладкое вино, – столь совершенным было искусство, и так естественно изображала пляска лозы, точило, бочки и пьющего Дриаса.
XXXVII
Третий старик, исполнив пляску, ко всеобщему удовольствию, обнял Хлою и Дафниса. Тотчас оба встали и начали изображать басню Ламона. Дафнис был Паном, Хлоя Сирингою. Он молил ее страстно, она отвергала любовь его с улыбкою; он преследовал и бегал за нею на кончиках ног, подражая козлоногому Пану, она убегала. Наконец спряталась в лес, заменивший болото. Дафнис взял большую флейту волопаса, извлек из нее жалобные звуки, подобные вздохам влюбленного, потом страстную песнь, как будто для того, чтобы тронуть сердце гордой, наконец, призывный крик, как будто он искал ее. Восхищенный Филетас встал, обнял его и, поцеловав, подарил ему флейту, прося богов, чтобы Дафнис передал ее такому же достойному наследнику, как он. Дафнис посвятил богу Пану свою прежнюю маленькую флейту, заключил в объятия Хлою, как будто она в самом деле возвратилась после бегства, и отвел стадо в овчарню, играя на свирели.
XXXVIII
Так как наступала ночь, то Хлоя вернулась домой с овцами, под звуки той же свирели. Овцы шли рядом с козами, Хлоя – рядом с Дафнисом, и он мог целовать ее на свободе. Они обещали друг другу утром вывести стада на пастбище ранее обыкновенного часа, что не преминули исполнить. Едва забрезжил день, как они уже были в поле. Приветствовали сначала Нимф, потом Пана, сели под дубом и начали играть на флейте. Затем стали целовать друг друга, обниматься, легли на землю, но больше ничего не сделали. Когда встали, то решили поесть и выпить из общего кубка – вина, смешанного с молоком.
XXXIX
Разгорячившись от вина и сделавшись смелее, начали они спорить, кто сильнее любит, и захотелось им поклясться во взаимной верности. Дафнис подошел к сосне, призвал Пана в свидетели, что он не может прожить без Хлои ни единого дня. Хлоя, в пещере Нимф, поклялась богиням жить и умереть с Дафнисом. Такова была невинность Хлои, такова простота ее сердца, что, выйдя из пещеры, она пожелала, чтобы Дафнис еще раз поклялся.
– Дафнис, – молвила Хлоя, – Пан – бог изменчивый, непостоянный; он любил Питие, любил Сирингу, то и дело гоняется за Нимфами лесными, не дает покоя и Нимфам полей, покровительницам стад. Я боюсь, что, если ты забудешь клятву, он и не подумает наказать тебя, хотя бы даже у тебя было не меньше любовниц, чем стволов у свирели. Дай мне настоящую клятву пастуха, – поклянись козою, вскормившею тебя, что ты не покинешь Хлои, пока она будет верной, – если же нарушит клятву, данную тебе и Нимфам, беги от нее, возненавидь ее, убей, как волка!
Дафнису понравилось это сомнение: стоя среди стада, одну руку он положил на козла, другую на козу и поклялся любить Хлою, пока будет ею любим; если же когда-нибудь она изменит, – убить себя, а не ее. И Хлоя, радостная, более не сомневалась – как простодушное дитя, как пастушка, считающая овец и коз богами пастухов.