м с сестрой-сторожницей, вошедшей вслед за нами, – судя по всему, сцена эта ее скорее интересовала, нежели пугала.
Францисканец сделал три шага вперед и звучным голосом произнес несколько латинских слов, которые, похоже, только наэлектризовали демоническое безумие одержимой. Он спокойно отошел, ибо не хотел провоцировать несчастную. Она вдруг уселась на кровати в своей разодранной в клочья ночной рубашке. По ее лицу пробегали конвульсии, слюна пенилась, выброшенные вперед костлявые руки желали оттолкнуть или схватить – ничего не было жесточе и трогательней этого порыва – детского и откровенно безумного одновременно.
И тогда произошла удивительная вещь. Жан Рэ пошел на нее нарочито медленно. Я уже видел однажды это преувеличенное, ледяное спокойствие, когда он на моих глазах вошел в клетку со львами. Сейчас я стоял у него за спиной и не мог видеть его взгляда, вероятно магнетического. Одержимая уронила руки. Ее глаза были наведены на это незнакомое лицо. Все случилось очень быстро. Жан Рэ два раза сильно ударил по щекам это несчастное больное существо. Исторгнутый крик буквально потряс пространство. Мой друг отшатнулся и прыгнул гибким длинным прыжком в угол комнаты за черным камнем, который выкатился неизвестно откуда. Уголь, надо полагать, – паркет на его пути дымился и чернел. Жан Рэ ловко схватил его и швырнул в кропильницу – каменную раковину, укрепленную в стене. Кропильница затрещала и раскололась. «Это» со свистом ураганного порыва пролетело в разбитое окно, прошумело в ветвях, оставляя долгий черный след, как после удара молнии.
– Спасена! – Энтузиаст францисканец не мог сдержать восторга. – Вот это работа! – И он сердечно хлопнул томатурга по плечу.
Монахиня, улыбаясь, прикрыла усмиренную пациентку, уснувшую глубоким сном.
Мой друг послюнявил обожженные кончики пальцев. Он находил все случившееся вполне естественным и не скрывал удовлетворения.
У меня все плыло перед глазами. От внезапного головокружения я потерял сознание. Мне потом сообщили, что францисканец подхватил меня и, как ребенка, донес до гостиной. Добрые сестры предложили нам выпить – вполне заслуженно. Жан Рэ пригубил и даже зажмурился:
– Такого ликера мне еще не приходилось пробовать.
Информатор
Но подозрение не замедлило родиться в его душе…
Семь часов. Сумерки уже сгущались. С лестницы тянулся запах кофе. Из крана в ванной комнате монотонно капала вода.
Паскаль Арно подошел к окну. Дождь. Автомобили уже зажгли фары. Маленький мальчик бежал, прикрываясь большим зонтом, который смешно замедлял его аллюр. Неосторожно спрыгнув с тротуара, он подвернул ногу и упал перед визгливо затормозившей машиной. Исчез из поля зрения наблюдателя. Тот огорчился, словно потерял существо, которое мог бы полюбить.
Отошел от окна и свалился в кресло, обитое кретоном в цветочек. Он чувствовал себя усталым, ни на что не годным. Он умирал от скуки. Пребывание на море не вылечило его нервов, а размотало их окончательно. Неделя длилась бесконечно: в пятницу вечером приедет Андре и останется до вечера воскресенья; он тосковал без своей жены – ему всегда хотелось кого-то иметь рядом. Он был одним из тех людей, которых, даже если они отменно себя чувствуют, необходимо держать за руку.
Этим вечером ему мечталось переменить обстановку, увидеть новые лица, бежать от невыносимой обыденности пансиона, где он торчал уже несколько недель.
Что касается стола и сервиса вообще – тут жалоб не было, но его угнетала рутина жизни отеля. И потом полное одиночество. Только женщина могла скрасить подобную скуку. Вообще он не знал точно, чего ему хочется. По этой причине он и отдыхал здесь.
Он вышел из отеля поспешно, дабы не дать себе времени передумать, и принялся гулять по улицам портового города, который, несмотря на мертвый сезон, дышал смутной фантастичностью морских просторов. На главной торговой улице, что вела из парка в порт, он заметил несколько баров и маленьких ресторанчиков. Медленно дефилируя мимо них, он остановил взгляд на вывеске «Пилот». Прочитав напечатанное при входе меню, он прельстился названием «шашлык по-кавказски». Замечательная, должно быть, штука! Настроение его сразу улучшилось, или он вообразил, что улучшилось.
Кто-то окликнул его, когда он вошел. Нет, ему показалось. За соседним столиком мужчина средних лет кончал есть суп. Он звучно глотал, шумно дышал, но делал это с таким удовольствием, что Паскаль, шокированный поначалу, стал наблюдать за ним с интересом. Проглотив последнюю ложку, гурман вытер губы ладонью, перевел дыхание и благостно посмотрел вокруг. Паскаль встретился с ним глазами и, улыбаясь, спросил:
– Ну и как?
– Потрясающе!
И засмеялся радостно и застенчиво. Хотя он и сидел, можно было угадать высокого мужчину весьма плотного телосложения. Редкие, но еще черные волосы слегка завивались на затылке и висках, темно-карие глаза блестели весело и дружелюбно. Они поговорили о великолепии кухни «Пилота», о ветре и дожде и затем друг о друге. Люди уж так созданы, что обожают рассказывать о себе и берут в конфиденты первых встречных, которым их секреты ни к чему.
Ближе к десерту сотрапезники уже сидели за одним столом, полные доверия и симпатии. Разговор вертелся вокруг кино. Собеседник Паскаля, который представился как профессор Метцер, хорошо знал тему. Он рассуждал о талантливых молодых режиссерах, о необходимости субсидировать их творческие порывы, о сомнительных и мимолетных удачах экспериментального киноискусства.
Паскаль рассказал, что его жена занимается кинокритикой и даже ведет рубрику в еженедельнике «Уголок женщины», где подписывается «Андре Аш».
– Андре Аш! – профессор даже подпрыгнул на стуле. – Я ее хорошо знаю. Талантливо пишет! Великолепные суждения!
Счастливый Паскаль Арно вынул из бумажника фотографию: смеющаяся Андре обеими руками треплет свои пышные белокурые волосы. На этом прелестном снимке его жена казалась даже красивее, чем в действительности.
– Она самая, – улыбнулся профессор Метцер. – Очаровательная женщина.
– Вы знакомы? Вы встречались с ней?
– Разумеется. Я ее часто видел в «Тревлинге».
– В «Тревлинге»?
– Ну да. Это кабачок, где собираются журналисты, актеры и вообще разные кинодеятели. Я туда захаживаю иногда. Особый, очень занятный мирок.
Паскаль ничего не понимал. Он сидел молчаливый и задумчивый. Его жена никогда не упоминала об этом кабачке. Пустяки, разумеется, велика важность повидать друзей после работы. Он сам когда-то любил съездить в Люксембург на денек-другой. Стоит ли грустить по такому поводу! И все же его удивило, что она скрывала подобные вещи. Это не в стиле Андре.
– Вы что-то помрачнели, – заметил профессор. – Неужели я допустил какую-нибудь бестактность? Извините, ради Бога.
Паскаль очнулся.
– Ни в коей мере. Я просто размышлял о своем вынужденном отпуске, обо всех неприятностях моей работы на факультете. Я загрустил о нормальной жизни, где не ведут счет печалям и радостям, не остаются наедине со своими мыслями…
Он с трудом выговаривал эти фразы. Что-то подсекалось, распылялось, расползалось в нем. Так в стене, подставленной солнцу и ветру, крошится один камень, потом другой, и брешь расширяется. Идея, что Андре скрывает нечто, даже пустяк, захлестнула сердце мучительной холодной волной.
Он на мгновение скрыл лицо в ладонях, потом резко откинул голову, сослался на усталость, на спешные дела, чтобы только поскорей завершить пагубную эту встречу. Профессор Метцер вежливо поднялся.
– Вы меня найдете здесь в любой вечер. Буду рад еще раз повидаться с вами.
– Я также, – заверил Паскаль.
Заведомая ложь. Этот человек отравил ему вечер, отдых и, вероятно, жизнь. Ему вдруг показалось, что в мире живут только враги, желающие его обмануть, принуждающие быть всегда настороже, вселяющие в него постоянное недоверие. Он проклинал этого Метцера, в то же время убеждая себя, что тот не мог питать враждебного замысла и не имел никаких резонов изобретать подобную историю.
На следующий день, в пятницу, Андре, как всегда, приехала на уик-энд. Паскаль клятвенно обещал себе не допрашивать ее, но использовать какую-либо случайность в разговоре. Увы. Добрые намерения испарились моментально. Сидя напротив оживленной Андре, Паскаль ощутил, как его лицо стягивает фанатическая решимость. Это было сильнее его. И он донельзя глупо ринулся в атаку.
– Я хочу тебя спросить кое о чем, только обещай ответить откровенно.
Она подняла глаза, разумеется, заметила выражение его лица, но ее улыбка осталась неизменной.
– Ну что еще?
– Видишь ли… Ты ведь иногда заходишь в «Тревлинг»?
– А что это такое?
– Кабачок, где собираются разные кинодеятели.
– Кажется, я слышала название. Правда, не знаю, где это находится, и никогда там не была.
Паскаль Арно облегченно откинулся на спинку кресла.
– Ну конечно! Так я и думал!
Андре посмотрела вопросительно и немного беспокойно.
– Что еще за история?
Он ей все объяснил в двух словах, не скрывая своей нервозности и дурного настроения. Она его легко разубедила. Обычное заблуждение. Профессор, очевидно, общается с массой людей и легко мог ее перепутать с кем-нибудь.
Они посмеялись над инцидентом и провели вполне приятный вечер. Андре даже похвалила его.
– Мне кажется, дела обстоят неплохо. Побольше спокойствия и оптимизма. В конце месяца, думаю, ты сможешь возобновить работу.
Суббота и воскресенье прошли великолепно, только слишком быстро. Погода стояла мягкая. Приятным тихим вечером он провожал Андре на вокзал. В безветрии воздух обрел нежную прозрачность. Солнце уже зашло за горизонт, но небо светилось торжествующим колоритом: лилово-цикламеновое, оранжевое, медно-красное смешалось во влажной озаренности и, отражаясь в море, искрило, пьянило, взрывало недвижную поверхность воды.