Фела вошла в комнату, нагруженная покупками, и начала возиться у круглого стола. От бумажного шороха и прочих шумов сновидец пробудился, ошалело посмотрел по сторонам и жалобно завопил:
– Кто? Что это?
– Это я, – призналась Фела, женщина проворная и здоровая, в принципе благожелательная и даже красивая, которую, однако, моментально раздражала чужая глупость или бестактность.
– Ах, это ты! А где я был?
– Ты спал.
– Верно, я заснул. Сам не понимаю, как я могу теперь спать. Боже мой, как только я начинаю раздумывать о себе…
– …что случается редко…
– …мои болезни приводят меня в ужас. Я нуждаюсь в полном покое и в самом заботливом уходе. Полная потеря сил, полная потеря.
Фела, знающая все это наизусть, собрала покупки и пошла на кухню. Было слышно, как она скрипит дверцами, открывает кран, зажигает газовую плиту. Потом зарокотала электрическая кофемолка.
Сильвен Эймар осторожно поднялся, бесшумно подобрался к окну в сад, возобновил тайное наблюдение и курьезную гимнастику. Наконец он увидел… ее – молодую, отливающую антрацитовой чернотой. Ее грудь пересекала яркая, как пламя, вертикальная полоса. Гребешок был маленький, кокетливый. Эта курица отличалось изысканной повадкой птицы более гордой породы – экзотической и неведомой. Откуда она вообще появилась, как попала в сад? Очевидно, малопонятным образом сумела перелететь через высокую стену и теперь, после многих попыток, должна была отказаться от надежды на возращение. В маленьком, закрытом со всех сторон саду ей даже не хватало места для разгона.
Она металась, панически кудахтала, резко мотала головой, поминутно исчезала в гортензиях или в папоротнике. Но, успокоившись, похаживала дерзким, весьма петушиным аллюром, задрав голову и вытянув шею. Более того, сколь возможно выпячивала грудь и вызывающе поглядывала круглым, словно бы искусственным глазом.
На кухне воцарилась тишина, и Сильвен Эймар живо прыгнул в кресло. Очень вовремя – Фела вернулась в комнату и, судя по всему, не заметила его маневра. Он бросал на нее душераздирающие взгляды, щупал пульс, прикладывал ладонь к сердцу.
– Плохи дела?
– Одышка замучила.
Его губы скривились от боли и безнадежности. Фела глубоко вздохнула. От нетерпения или сочувствия – хотел бы он знать. Ее грудь поднялась и опустилась. Приятная грудь – еще упругая и хорошей формы. Когда жена, стоявшая к нему боком, скосила на него глаз – он поразился его сходству с глазом черной курицы и засмеялся. При всех страданиях не смог сдержать смеха. И когда глаз жены расширился и заблестел от удивления, он откровенно захохотал, но в его хохоте угадывалось все что угодно, кроме добродушия.
Фела нахмурилась:
– Чего ты гогочешь?
– Ничего.
Ее короткое замечание развеселило его еще пуще, он буквально задыхался от смеха, вытирая глаза.
– Не смейся так, это утомляет сердце.
Фраза, несомненно, имела иронический смысл. Он перестал смеяться, схватился за сердце и горестно прошептал:
– Господи, у меня теперь нет сил даже на хорошее настроение.
Фела, не отвечая, не глядя на него, поправляла скатерть.
– Через десять минут все будет готово.
– Мне совсем плохо. Вряд ли я смогу есть.
– Не волнуйся, насчет еды ты молодец. Даже слишком.
Когда она ушла на кухню, он тихонько открыл книжный шкаф и вытащил медицинский словарь. Много приятных часов он провел за этой большой книгой, выискивая симптомы близкой смерти своих недругов. Имелся в шкафу и тайничок с бутылкой виски. Он достал бутылку, торопливо глотнул несколько раз и спрятал.
На следующий день он сладострастно и долго размышлял о разных интересных вещах, потом спустился в сад.
Тихо. Гравий, кое-где поросший мхом, слегка поскрипывал под его тяжестью. За стеной располагались другие садики, столь же таинственные и неухоженные. Кругом проржавевшие складные стулья, прогнившие ящики, разбитые глиняные горшки, пустые бутылки, потерявшие под дождем последние этикетки. На втоптанной в землю решетке для чистки подошв лежали сломанные грабли – запустение, никакого повода для оптимизма.
Черная курица появилась из-за кучи жухлой травы и рваной обуви. Радость встречи моментально преобразила кислую физиономию Сильвена Эймара. Он тут же превратился в ласкового, деловитого, заботливого хозяина своей новой живности. Уселся на корточки и прельстительно заулыбался:
– Цып, цып, малышка, цып, цып. Сейчас будем лакомиться зернышками.
Он протянул руку и дружески пощелкал пальцами. Курица не шевелилась. Тогда он достал из кармана несколько хлебных крошек, размял и бросил.
Она разок клюнула и тут же удрала, всерьез разозлив сердобольного дарителя.
Потеряв надежду ее соблазнить, Сильвен Эймар изменил тактику. Он спрятался за дверью прачечной с палкой в руке. Спокойная, надежная засада, тем более что он был один в доме и располагал временем. Агрессивная мысль поначалу только проскользнула в мозгу, но затем вспыхнула, словно ядовитый гриб, который созревает быстро, жадно впитывая зловещую субстанцию.
Когда курица, не подозревая о засаде, проследовала мимо двери, он ударил со всей доступной силой и ловкостью. Обезумевшая, клохчущая, она покатилась куда-то в заросли плюща. Сильвен Эймар остался за дверью, предаваясь тихому, заслуженному блаженству.
Курица, пожалуй, даже толком не сообразила, что, собственно, произошло. Она беспрерывно кудахтала, и жалобные сонорные каскады обнаруживали серьезную травму. Левое крыло траурно повисло, быть может сломанное.
Сильвен Эймар праздновал победу в молчании. Неясный, блуждающий свет озарил его душу. Его поступок, возможно, сочтут не очень-то красивым, но зато он действовал мужественно и решительно.
Так как курица скрылась окончательно, он убрал палку и бесшумно поднялся в дом. Проходя по коридору, он заметил свое лицо в зеркале, с удовольствием задержался, широко улыбнулся и потер руки.
Он очень быстро заснул в кресле и пробудился только с приходом Фелы. Тотчас понял, что произошло нечто важное. Она была бледней обычного, и левая рука висела на перевязи. В ответ на его красноречивое молчание она принужденно улыбнулась:
– Случайно поранила руку. Слава Богу, один любезный месье подвез на машине, и мне быстро оказали помощь.
Сильвен Эймар был просто потрясен:
– Ты что, села в машину незнакомого мужчины? Я же тебе запретил делать такие вещи. Сколько раз я тебе рассказывал о последствиях такой неосторожности!
Фела пожала здоровым плечом.
– Но это был мужчина очень милый и сострадательный. Он доставил меня в частную клинику одного своего друга, и мне в момент обработали рану и сделали перевязку.
– И что это за тип?
– Неважно.
– Ты собираешься с ним увидеться еще раз?
– Возможно. – Она дразнила его. – Я непременно сообщу тебе все подробности.
– Наплевать мне на эти мерзости. Но как ты могла ни за что ни про что взять и сесть в машину незнакомого мужчины?
Фела коварно усмехнулась:
– Почему незнакомого? Ведь я уже знаю его.
Он долго и внимательно смотрел на нее, пытаясь разгадать ход ее мыслей, потом откинулся в кресле. Надо хорошенько все обдумать. Он перестал ворчать, но, по правде говоря, бесился от ревности и нарастающей злобы.
Второй поход Сильвена Эймара на черную курицу состоялся несколькими днями позднее. Когда Фела ушла, он спустился в сад и устроился в засаде, вооруженный любопытной острогой собственной конструкции. К длинной ручке от половой щетки он приделал обыкновенную вилку, хорошо закрепив ее двумя съемными металлическими кольцами. Зубья были тщательно отточены напильником, и в целом острога выглядела вполне пригодной для убийства.
Когда курица, обманутая мнимым спокойствием пейзажа, дефилировала около двери прачечной, он рассчитанным движением выбросил вперед вооруженную руку. Это напоминало стремительную, не оставляющую никаких шансов атаку гремучей змеи. Раненная в правую лапу курица подняла такой гвалт, словно солидный курятник демонстрировал ужас и смятение.
Но увы! Удар не оправдал ожиданий мастера. Обезумевшая от боли и паники курица рванулась к стене и скрылась в зарослях плюща, который в свою очередь тоже долго не мог успокоиться.
Итак, не сегодня, судя по всему настанет час справедливого возмездия. Сильвен Эймар посетовал на неудачу и принялся демонтировать свое оружие. Он запрятал составные части в три старых железных ведра, вложенных одно в другое, затем поднялся в дом, уселся в кресло, терзаемый невеселыми размышлениями, и наконец уснул.
Часа через два вернулась Фела, и он удивленно воззрился на ее правую ногу – там, между икрой и лодыжкой, красовалась ослепительно белая повязка. Он было хотел спросить, что случилось, но по зрелом раздумье предпочел промолчать. Какое ему, в сущности, дело? У него есть занятие поважнее.
– Ты ничего не замечаешь? – взорвалась Фела. Он внимательно ее рассмотрел и чудесно разыграл изумление.
– Боже мой! Ты, кажется, поранилась? Что произошло? Наверняка автомобильная катастрофа! – И прибавил, подозрительно нахмурившись: – Надеюсь, ты не побывала в чьей-нибудь машине? Я имею в виду машину, где тебе нечего делать.
Фела покраснела от боли и гнева.
– Знаешь, это просто навязчивая идея.
– Я говорю так только ради твоего блага. Скоро меня не будет и ты почувствуешь, каково обходиться без моей протекции и заботливости.
Он склонил голову в ладони и – злобный и сентиментальный – предался ядовитой мечтательности.
На сей раз он решил нанести окончательный удар. У него было впереди часа два – Фела ушла к парикмахеру. Предстоял поединок – он расправил плечи, поправил воротничок. Потом выпил приличную дозу виски и ополоснул стакан, дабы не осталось следов.
Вынул из комода длинные острые ножницы – праздничный подарок кредитного банка – и осторожно поместил во внутренний карман, кольцами вверх. В сад спустился с ловкостью браконьера.