Упал на пол плащ Даго. Резким движением стянул Пестователь с себя блузу с кружевами, скинул штаны. Голый, подошел он к кровати и привстал на колени между раздвинутых бедер женщины, и тут она схватила его за шею и припала своими губами к кго устам. Даго вошел в ее распаленное нутро и удивился, что оно такое же глубокое, как у крупных женщин. Милка радостно запищала от первого же толчка, стала она царапать ногтями мужскую спину. Даго чувствовал, как в средине себя Милка сжимается и разжимается, как дрожат мышцы ее живота, как старается она поднять ноги еще выше, чтобы сам он вошел в нее еще глубже. Движениями бедер Милка всю себя подавала мужчине, а зубами кусала его губы до крови. Даго и сам впал в чувство наслаждения но сдерживал собственное желание, чтобы их соединение продолжалось как можно дольше. А под самый конец Милка бессильно откинулась, разбросав руки в стороны, он же, наконец, ударил в нее своим семенем.
Даго лежал на Милке недолго, ибо, как обычно после мгновения счастья с женщиной, делался он чутким и осторожным. Он поднялся с кровати, накинул на себя плащ, затем приказал, чтобы карлица покинула комнату. Но та его не слышала. Могло показаться, что она вообще утратила сознание. Когда же пришла в себя, то увидала Пестователя стоящего у окна и враждебно глядящего на нее.
— Я исполню обещание, — шепнула Милка.
Одевалась она бестолково, так как не хватало ей сил. На нетвердых ногах женщина подошла к двери, не говоря ни слова, открыла ее и, не оглядываясь, исчезла в сенях. Даго же взял кувшинчик с медом и опорожнил до дна. Губы горели, словно прижженные углями, Пестователь чувствовал, что силы постепенно покидают его. Он с трудом добрался до ложа и упал на него, укрывшись лишь плащом. Спал он крепко, без снов.
Утром Спицимир сообщил Пестователю, что Милка получила кошель с золотыми солидами, хорошего коня и четырех воинов в черных плащах, которые должны были помочь карлице безопасно добраться до границ державы Крылатых Людей.
Даго не желал даже себе признать, что воспоминание о прошедшей ночи вновь пробуждало в нем телесное желание. Зря вообще-то Спицимир с такой спешкой отослал Милку к Хельгунде. Пестователь подумал: что, возможно, его отец, великан Боза не без причины охотился на измельчавших женщин, поскольку они давали больше наслаждения, чем крупные и рослые женщины.
В полдень он о Милке забыл. Прибыл гонец из Гнезда с сообщением, что его жена Зифика родила ребенка мужского пола.
— И что с ней? — с беспокойством спросил Даго.
— Здорова, господин. Дитя родила так же легко, как кошка котят.
Пестователь закусил губу, лицо его искривилось в странной гримасе то ли отвращения, то ли гнева или презрения. Он тут же приказал готовиться в дорогу и еще вечером отправился в Гнездо во главе огромного каравана возов, наполненных сокровищами Дунинов и жителей Познании. Обоз сопровождали две сотни лестков и пятьдесят людей Спицимира в черных плащах.
Дикие Женщины рожали быстро и без труда. Зифика ожидала супруга в своей комнате, вновь одетая в мужской костюм савроматской воительницы. Она была горда тем, что дает начало новой династии Пестователей. На грудь себе она повесила золотую пектораль королевы Айтвар, которую обнаружила в каком-то только лишь ей известном месте во время своего похода на Мазовию. На тщательно расчесанные волосы наложила она золотую повязку, в левой ее руке был золотой лук аланов, а в правой — серебряный щит. Рядом с Зификой стояла колыбель с младенцем. Зифика не ожидала каких-либо нежностей от Пестователя, она и не хотела его объятий и поцелуев. Одного желала — чтобы он взял дитя из колыбели, поднял вверх и дал ему имя, тем самым признавая своим сыном и наследником.
Даго вошел в комнату неожиданно, без какого-либо предупреждения от слуг. Красные сапоги и белый плащ были в грязи, потому что начались уже весенние оттепели, по дороге в Гнездо из-под конских копыт летела грязь. Лицо Пестователя было серым от усталости дорогой, а может и от злости. Лишь на голове неожиданно ярко горел золотой камень Священной Андалы.
Сразу же за Даго в комнату вошли Херим со Спицимиром, как будто бы Пестователь хотел иметь свидетелей собственной встречи с женой и сыном.
Он встал перед женщиной, широко расставив ноги, и заявил презрительно:
— Вижу, что ты жива и здорова, а это означает, что не родила мне великана. Обычная женщина, если сын ее великан, в родах умирает. Или ты считаешь, что эта держава нуждается в карликах? Только великан может и далее строить громадное предприятие, начатое мной.
Сказав это, Даго сплюнул жене под ноги, даже не глянув на колыбель.
Зифика побледнела, она, словно проглотив жердь, сидела в кресле, в левой руке держа лук аланов, а в правой — серебряный щит.
К ней подошел Херим и, утешая, произнес:
— Пройдет у него гнев, и тогда он признает сына своим…
Зифика сорвалась с места и закричала:
— Прочь!.. Все прочь от меня!.. Выметайтесь!..
А Даго сидел в своей комнате, выстеленной гуннскими коврами; он уже выпил полный кубок межа, но ни на миг не испытал успокоительного кружения головы. Слуги принесли ему еду, но он их выгнал. Есть ему не хотелось.
Перед наступлением сумерек пришли к нему Херим и Спицимир.
— Пестователь, — сказал Херим. — Зифика назвала своего сына именем Кир, и она просит разрешения уехать в Мазовию.
— Не позволяй этого, господин мой… — отозвался Спицимир. — Прикажи убить и ее, и ребенка.
Херим схватил Спицимира за плащ у шеи и начал им трясти:
— Спицимир, вечно не хватает тебе людской крови…
Спицимир оторвал пальцы Херима от собственного плаща, после чего положил ладонь на рукоять меча и повторил:
— Прикажи убить и ее, и дитя. Ради добра державы.
Даго бросил глиняный горшок в стену, так что тот разлетелся на десятки осколков. Затем вскочил из-за стола, смял в ладони посеребренный кубок для меда.
— Пускай едет, куда ее глаза глядят. Не желаю ее видеть, касаться ее, разговаривать с ней. И своего выродка тоже пускай с собой забирает.
Он бросился к двери, отталкивая по пути Херима со Спицимиром. Побежал в конюшню и сам оседлал белого жеребца. Вскочил на него и перед самым закрытием ворот крепости выехал галопом в посад, а потом и дальше — в поля и леса.
И как же долго он так скакал в наступающей темноте, все время галопом, как будто бы поток воздуха успокаивал разгоряченное гневом лицо? Бвл ли это только гнев, но, возможно, зависть и ревность? Авданец от семени Пестователя получил маленького великана, такой же маленький великан с кровью Даго имелся и в семействе Палуки. Это сын Авданца или Палуки, в конце концов, подвигнет на плечи творение Пестователя, раз он сам не оставит законного наследника. Даго хотелось кричать от отчаяния, только мчащийся воздух запирал дыхание в груди. Хотелось ему и плакать, но всякую слезу захватывал ветер и осушал глаза и щеки. Хотелось ему убивать, сечь мечом направо и налево, но вокруг был только снег с белыми латками тающего снега.
Так и летел, мчался Даго на белом жеребце, словно некий призрак из Страны Умерших, пока, в конце концов, Виндос не выдохся и с хрипом не упал передними коленями в болотистую землю. Соскочил с него Даго, и единственным существом, к которому испытал он любовь, был его конь. Увидал он пелые хлопья пены на теле Виндоса, поднял жеребца на ноги, и мокрые от пота бока начал оттирать своим белым плащом. А рядом находился какой-то дом, конюшня и мастерская колесника, поскольку перед ней стояло несколько возов и уже готовых колес, ожидавших, когда наденут их на оси.
Даго повел жеребца к постройкам, пинком открыл дверь в жилой дом.
— Эй, люди! Помогите мне осушить моего коня, поместите его в теплую конюшню.
Колесник уже спал. Но проснулся и начал зажигать факел. Даго продолжал оттирать своим белым плащом покрытые пеной бока Виндоса. Он даже не обратил внимания на громадного мужчину с длинными усами, который вышел с горящим факелом, затем помог завести жеребца в конюшню, где его накрыли попонами, чтобы не простыл он от весеннего холода.
— Плохо, господин мой, обошелся ты со своим конем, — укоризненно произнес хозяин. — Жеребец дорогой и красивый. Красивее его никогда не видел. Но и ты, господин мой, тоже нуждаешься в отдыхе…
Даго пошатнулся на ногах. Он был устал от поездки из Познании, остаток сил отобрала безумная скачка по полям и лесам. Он так и упал бы на пол, если бы колесник не схватил его в поясе и практически занес в теплую избу, где горели три каменные лампады, а громадная женщина, одетая только лишь в льняную сорочку, разводила огонь в печи.
Она поставила перед Даго кувшин с пивом и глиняную кружку. Но тот жадно пил прямо из кувшина, а они — колесник со своей женой — внимательно наблюдали за пришельцем. Догадывались они, что перед ними какой-то большой господин с блестящим камнем на белых волосах, в позолоченном панцире, в прекрасных красных сапогах из вавилонской кожи и с золотыми шпорами. Вот только меч этого человека выглядел скромно в своих ножнах из липовых дощечек. Зато щит его поблескивал золотыми шипами.
— Быть может, господин мой, встретилось тебе по пути нечто нехорошее? — спросил у гостя колесник. Тот поднял голову, отнял губы от горшка и поглядел в глаза хозяевам. Не вычитал он в них ни измены, ни жадности к имуществу его.
— У меня родился карлик, — выложил он, после чего голова его бессильно упала на стол.
Хозяева сидели рядом, время от времени подбрасывая дерево в огонь очага. Даго же вскоре очнулся, оглядываясь по сторонам настолько живым взглядом, как будто проспал целый день.
— Кто вы такие? Как вас зовут? — властным голосом спросил он.
На вид мужчине было лет тридцать; женщина — рослая и с громадными грудями, которые шевелились под свободной рубахой — была гораздо моложе его. Своей красотой, светлыми волосами и рослой фигурой она походила на Зелы. Только вот Зелы была лет на десять, по крайней мере, старше нее.
— Я, господин мой, колесник, проживаю возле главного тракта, ведущего в Гнездо. Называют меня Пястом, так как хорошо исправляю колесные втулки