— Лестк ведь жив, королева.
— И как долго? — с издевкой спросила Зифика. — Я выслала тайного посланника к Спицимиру, который занят опекой Лестка. У Спицимира имеется сын по имени Наленч. Я приказала передать Спицимиру: задуши Лестка и приди с помощью против Карака, а я от имени своего сына, Кира, признаю в твоем Наленче единственного властителя полян, ибо тот, кто владеет Гнездом, владеет и всей державой..
— Не поверит он тебе, госпожа. Ему известно, сколь сильно желаешь ты трона для собственного сына. Впрочем, Наленча не признает ни Авданец, ни Палука. Только лишь Кир или Лестк могут стать истинными властителями. Кир порожден твоей кровью, а ты сама рождена в королевском роду Айтвар.
— Это правда, Херим. Но почему не понял этого Пестователь? Я дала ему сына и внесла в качестве приданого Мазовию. А кто такой Лестк? Его родила сухая колода Гедания, дочь княжонка из Витляндии. Так чья кровь лучше, королевы Айтвар или Гедана?
Тут Херим позабыл о том, что притворяется больным. Он сел на кровати и выдал:
— Все это не имеет никакого значения. Никому из сыновей не отдаст он ни власти, ни трона. Ведь он долговечный. Сыновьям же предложит только почести. Вполне возможно, что на троне сядет только лишь его внук или правнук.
Зифика неожиданно остановилась в своем хождении по комнате. Резким движением она вытащила нож и прижала его лезвие к горлу Херима.
— Ты веришь в его бессмертие!
— Нет, моя госпожа, — испуганно отпрянул тот.
И тем самым сохранил себе жизнь. Зифика без слова вышла. Но на следующий день назначила нового военачальника, Порая, и выслала его в Мазовию во главе оставшихся в живых савроматских воинов, что пребывали в Крушвице. Она приказала Пораю приготовить Плоцк и град Цехана к обороне, в открытый бой с Караком не вступать, но нападать на его армию по-склавински, из засад. Порай должен был сражаться так долго, пока она сама с новой армией и с союзниками, которых за это время поищет, не придет ему на помощь. В Крушвице осталось около трех десятков савроматов и пятьдесят воинов градодержца Кендзержа.
Той же ночью исчез висевший на стенке за троном меч Пестователя, прозванный Тирфингом. Вместо меча там обнаружили рулон бересты, покрытой знаками склавинских рун. Перепуганная Зифика с берестой в руках вбежала к Хериму в комнату, выгнала Людку, которая кормила мужа отваром, и приказала эти знаки прочитать, поскольку сама так и не познала тайны рунической письменности. Херим колебался, читать или не читать. Он и опасался взрыва гнева Зифики, и в то же время желал насытиться видом ее страха.
— «Пестователь жив и побеждает», — сказал он.
О чудо! Испуг исчез с лица Зифики. Она заявила с издевкой:
— Кто-то, Херим, готовит здесь измену и желает меня напугать. Мои глаза меня не обманывали. Умер Фулько, умер и Пестователь.
Еще в тот же день трех савроматских воинов, что ночью охраняли двор Зифики, повесили при всех на торжище. И сам градодержец Кендзержа получил десять палок, и тоже при всем народе. Ужас охватил обитателей Крушвица, люди запирались по домам, даже в публичный дом Арне мало у кого хватало отваги прийти, ибо каждый, кто встречался с другими, мог быть обвинен в том, что готовит заговор против королевы.
Точно такой же рулон бересты получил и Спицимир в Гнезде. Ему его привез лестк по имени Тачала, один из тех, кто был с Пестователем в Венедийских Горах, а потом сбежал от погрома, который приготовила лесткам в Плоцке Зифика..
Спицимир руны знал. Он просчитал знаки и спросил у Тачалы:
— Ты его видел? Слышал его слова?
Тачала покорно склонил голову, но в словах его явно прозвучала издевка:
— Ты ведь, господин, слышишь слова, не высказанные или произнесенные очень даже далеко. Так что должен был и ты его услышать.
— Ты видел его?
— Как тебя сейчас.
— И где это было?
— В Медвежьем Ущелье. Он прибыл туда к группе лестков, что прячутся там от савроматов.
— Как он выглядел?
— Он не носил Андалы и золоченного панциря. Сидел на буланом громадном жеребце, а на ремешке у пояса висел его Тирфинг.
— Я тоже хочу его видеть.
— Зачем? — спросил Тачала. — Разве тебе не достаточно его приказов?
— Я не знаю его приказов.
— Ты утратил свою силу слышать невысказанные слова? — удивился Тачала.
Спицимир подал знак своим людям в черных плащах и приказал разоружить лестка.
— На пытках скажешь, что здесь ложь, а что — правда, — сказал он.
Лестк, похоже, не испугался.
— Сказал мне Пестователь: «Отправишься в Гнездо, а там Спицимир либо убьет тебя, либо прибудет ко мне, чтобы продолжить служить мне. Передай ему, что близится день гнева моего».
И такая уверенность била из фигуры и слов этого человека, что Спицимир испытал беспокойство. Тачала носил рваный белый плащ лестка, поношенной была и его одежда, поскольку, как большинство лестков, прятался он в лесах, опасаясь мести савроматов. Знал лестк, что Спицимир не шутит, когда грозит пытками. И все же не испугался. И, похоже, не потому, что был такой уж храбрый, но потому что чувствовал за собой некую огромную силу. А что могло быть этой силой, если не живой, взаправдашний Пестователь?
— И что еще приказал повторить Даго Господин и Пестователь? — спросил Спицимир.
— «Если останешься в живых, Тачала, тогда проводишь Спицимира на встречу со мной. Только он должен взять с собой не более трех воинов».
— И куда ты меня заведещь?
— На Воронью Гору во время полнолуния.
Спицимир дал знак своим стражникам.
— Возвратите ему оружие. Дайте есть и пить. Потом пускай отдохнет.
Тачалу вывели из комнат Спицимира, и повелитель Гнезда и Познании остался сам со своими мыслями. Как же сложно было ему согласиться с мыслью, будто бы Пестователь бессмертен, что целым и здоровым станет он ожидать на Вороньей Горе. Разве не познал Спицимир сладости самодеятельной власти от имени малолетнего Лестка? Ночами он засыпал, убаюкиваемый мыслями о том, как вот он, Спицимир, правит счастливо, а Лестк потихоньку подрастает. Вот что будет потом, когда пацан подрастет — Спицимир не знал. Но разве дети не болеют, не умирают, не падают с коней и разбиваются насмерть? Разве не было у Спицимира сына, красивого мальчишки по имени Наленч? А сам он, однажды настолько опьянился картинами своего правления, что в присутствии собственных воинов в черных плащах воссел на троне Пестователя. Вот только оказалось, что он малорослый и кривобокий, спинка трона заканчивалась высоко над его головой, а ноги не доходили до пола. И показалось Спицимиру, что все это видят, что выхватывает он скрываемые насмешливые взгляды своих подчиненных. Он тут же сошел с трона, никогда с тех пор не садясь на него, самое большее: сажая на нем свою любимую супругу с маленьким Лестком на руках, сам же прикорнув на стульчике рядом. Он знал уже, чего ему не хватает. Величия. А каким образом добыть величие, без которого управлять невозможно? Купить его, украсть у кого-нибудь, добыть мечом в бою? В один прекрасный день воины в черных плащах устроят заговор, и в ночной темноте получит он удар ножом в спину, поскольку не станет уже пробуждать уважения и восхищения, а только страх, ненависть и насмешку. А самым худшим из всего казалось ему то, что внезапно утратил он свою силу слышать невысказанные слова, а может силы это было в нем уж слишком много, потому что, в какую бы сторону он не повернулся, отовсюду доходили до него насмешки, что он: горбатый, с кривыми ногами, с лицом, перепаханным морщинами, он, такой малорослый, что ножны меча волоклись за ним, что он желает занять место Пестователя.
Да, он поверил в смерть Даго, хотя среди простых людей все так же говорили, что Пестователь бессмертен. Но он же не послушал и посланцев Зифики, чтобы Лестка задушить, а своего сына, Наленча, объявить властителем Гнезда и Познании. Ибо, разве не ради владычества Кира отравила Зифика великого Пестователя? Разве по-настоящему отречется она от желания, чтобы только Кир повелевал полянами?
И вот теперь появился Тачала и принес приказ Пестователя, чтобы Спицимир, всего с тремя воинами, появился на Вороньей Горе в полнолуние. Ну да, величие у у Пестователя имелось. Даже в этот момент при мысли о Пестователе, о том, что он может стать с ним лицом к лицу и отчитываться о том, чего совершил он, с тех пор как дошло до него известие об отравлении в Плоцке, страх ухватил Спицимира за горло. И даже нечто большее. Отозвалось в нем некое неосознанное желание вновь увидеть красивое лицо этого человека, упасть перед ним на колени, снять со своих плеч всяческие заботы, на мгновение скрыть голову под его плащом и получить от него новую силу и новые приказы.
Тяжело волоча ногами, Спицимир направился в комнаты своей дорогой супруги, которая жила среди гуннских ковров, шкур диких зверей, красивых предметов и резной мебели. Сейчас она как раз сидела на лавке, у ног ее играли дети Спицимира, сама же она убаюкивала на руках маленького Лестка.
Спицимир приказало служанке, чтобы та забрала детей. Когда те ушли, он упал к ногам своей жены, положив голову на ее коленях.
— Что обеспокоило тебя, Спицимир? — спросила та тихим и мягким, таким любимым голосом.
— Даго Господин и Повелитель жив и ждет меня на Вороньей Горе. Он объявляет день гнева своего.
Та нежно погладила супруга по волосам, по векам прикрытых глаз.
— Но ведь ты же его не боишься, Спицимир? Ведь не ты отравил его, а только Зифика. Ты закрыл перед нею ворота Гнезда и Познании, чем дал доказательство своей верности. Разве плохо я воспитываю маленького Лестка. Милостями осыплет тебя Даго Пестователь и возвысит над другими, поскольку ты не поступил так, как другие, ты не приказал изготовить для себя корону комеса.
— Но один раз сел я на его троне, моя любимая. И подумал тогда: зачем мне служить повелителю, раз и сам могу быть повелителем.
— То была всего лишь одна мысль, Спицимир. Одна краткая мысль, и ничего более. На троне ты уселся ради шутки, потому что все потом смеялись, что ты ногами не доставал до пола.