— Не знаю, повелитель, — склонил голову Петронас.
— Узнай это. Это очень важно. Ибо я желаю твою сестру, Зоэ. Она мутит мой разум и отбирает у меня волю. Я желаю быть увереным, что она родит мне великана.
— Я не знаю этого, повелитель.
— И все же, от моего имени ты высказался, словно великан.
— У ромеев я овладел искусством правления людьми.
— Кто был у ромеев, тот знает, сколь малая и нищая наша страна, — признал Даго.
— Не понимаю, повелитель. Ты создал могучий вал против франков. Это творение по меркам великана. Позволь мне быть при тебе. На жизнь и на смерть, на добро и на зло.
— Позволяю, — кивнул Даго Пестователь.
И все же, с того самого дня то там, то тут раздавался шепот, будто бы Пестователь болеет Отсутствием Воли.
И тем более это казалось странным, что камень Священной Андалы сиял на его лбу необычайно ярким светом.
Глава вторая
Случилось это в месяц падения листьев, на пятом году пребывания Дабуга Авданца при дворе Арнульфа Каринтийского. Случилось так, что после многих лет бездарного правления Карл Толстый перестал быть императором франков. На съезде в Трибуре франкские богачи свергли его с трона и отобрали императорскую корону. После того они отправились во Франкфурт и предложили эту корону Арнульфу Каринтийскому, бастарду Карломана. Для франкских лучших людей неважным был тот факт, что Арнульф не был порожден в законном браке — для них важными были его храбрость, предприимчивость, зрелость в управлении державой и кровь Каролингов, что текла в нем по отцу. Так Арнульф стал повелителем восточных франков и, хотя ему признали императорскую корону, еще много лет должно было пройти, множество провести сражений и усмирил заговоров, прежде чем в Италии, в Старой Роме, папа римский Формозус надел ему императорскую корону на голову. Таким образом исполнились мечтания Карломана, и его любимый бастард стал императором. Вот только принимают ли мечты ту форму, в которую были они были выпестованы в чих-то мыслях и в чьем-то сердце?
Лишь только Арнульф почувствовал императорскую корону на голове, сразу же ему пришлось выступить на бой против своих врагов, желавших ее для себя: Ламберта и Агельтруды, укрывшихся в Сполето. По дороге в Сполето отозвалась отцовская болезнь — паралич. И, точно так же, как и его отец, Арнульф скомандовал возврат в Баварию. Папа римский Формозус, что был сторонником Карломана и противником Ламберта и Агельтруды, потрясенный и перепуганный фактом болезни Арнульфа, умер через два месяца с того момента, как короновал его. Избранный после него Бонифаций VI сидел на папском троне всего пятнадцать дней, а когда после него избрал Стефана VI, противника Арнульфа и сторонника Ламберта, этот Ламберт мог триумфально вступить в Святой Город и свершить жестокую месть. Созвали синод епископов, из могилы вытащили тело Формозуса и усадили на синодальном кресле, после чего покойника признали изменником и клятвопреступником. Стефан VI приказал сорвать с тела Формозуса священнические одеяния и бросить толпе на бесчестие. Труп таскали по пыльным улицам Святого Города, а под конец вбросили в Тибр.
Такими тогда были времена, и такими были способы действия — об этом стоит помнить, когда ведешь рассказ о давних повелителях, об образовании государств и искусстве правления людьми. Об этом, впрочем, что должно было произойти в будущем, никак не мог знать ни Арнульф, ни франкские лучшие люди, когда они пришли предлагать ему корону. Не знал об этом и Дабуг Авданец, ибо не было при нем ворожея, который предсказал бы будущее и его самого, и Арнульфа.
Говорят, что небрачный сын дочери Авданца и Пестователя был свидетелем того, как собравшиеся во Франкфурте богачи предлагали корону Арнульфу. Говорят, что именно тогда и родилась Немецкая Держава, и тысячу лет после того пыталась она уничтожить творение Пестователя.
Говорят и то, что именно в тот самый день Дабуг Авданец понял, что хотя Лестек — сын Даго и княжны Гедании — был рожден в законе, и ему должна была достаться власть над полянами, он, Дабуг Авданец, бастард Пестователя — подобно тому, как Арнульф был бастардом Карломана — не должен считать себя кем-то худшим, чем Лестек, и только лишь от него самого, его Жажды Деяний и силы великан зависит, предложат ли когда-нибудь и ему избранные люди полян княжескую корону. Какое значение имеет тот факт, что кто-то был зачат в законе, а не из любви или желания к женщине, с которой его отец не заключил брак? Самым главным было то, что в Дабуге текла кровь великанов.
Двадцать один год исполнился Дабугу Авданцу, кода Арнульфу из Каринтии предложили корону. Вот уже более четырех лет, по приказу Даго Пестователя, пребывал он с сотней лестков при дворе Арнульфа в Клагенфурте, то обучаясь различным наукам, то вместе с послами Арнульфа путешествуя в Старую Рому, к западным франкам, в Лотарингию и по всему тевтонскому королевству. Ему даже случалось путешествовать через Майнц и Верден ко двору эмира в Кордове, где он познакомился с культурой и военным искусством сарацин. Дважды переходил он Альпы через перевал Монжу, с испугом заглядывая в чудовищные пропасти и скользя по обледеневшим дорогам. Впрочем, в Каринтии тоже хватало очень высоких гор, взять хотя бы вечно покрытую снегом и недостижимую для не имеющего крыльев человеческого существа вершину под названием Гроссглокум. Дабуг Авданец видел замечательные замки и церкви, аббатства, в которых было множество рукописей, большие города и замечательные дворцы, и иногда, сколь же мизерным казалось ему Гнездо, и как больно ему бывало из-за того, что в управляемом франками большом мире так мало слышали о Державе Полян, мало того, даже правильно выговорить ее название мало кто мог. Некоторые называли ее Гнезненской державой и считали, будто бы лежит она где-то в окрестностях дикой Сардинии, о которой тоже едва-едва слышали. Тевтонские монахи не могли записать ее названия, и даже если кто и сделал это в каком-то манускрипте, то оно звучало уродливо и странно. Даже его родовое имя искажали и вместо Авданец говорил «Адбанг», потому что думали, что родом оно от слов «HabDang». И только лишь тевтонский епископ Вичинг, который какое-то время провел при дворе Сватоплука и вел словесные войны с Мефодием и его ромейскими влияниями на церковь в Великой Мораве, пока не был предан анафеме и изгнан из Моравы, знал, что такое Держава Полян. Знал он и то, что она тоже может попасть под ромейские влияния. Поэтому, когда Мефодий умер, епископ Вичинг успел выпросить у римского папы Стефана V аннулирование висящей над ним анафемы и с триумфом возвратился ко двору Сватоплука, чтобы окончательно расправиться со склавинской литургией, которую проповедовали там ромейские монахи.
По дороге в Великую Мораву он остановился при дворе Арнульфа и здесь, узнав что Арнульфу служит бравый юноша, бастард Пестователя, повелителя полян, пригласил того в свои покои на долгий разговор, ибо был он человеком, созданным для интриг, и он жаждал направлять людьми, как игрок направляет фигурками на шахматной доске.
Сегодня никто уже точно не знает, а случилась ли такая встреча вообще. Тем более неизвестно, о чем эти два человека — хитроумный епископ и жаждущий власти юноша — разговаривали друг с другом. То же, что произошло потом, похоже, указывает на то, что, все-таки, они встречались во Франкфурте или в Клагенфурте и обменялись между собой какими-то обещаниями и заверениями. Хотя, а что мог обещать тевтонский епископ, направляющийся в Великую Мораву, помимо обещаний поддержки со стороны Сватоплука ко всему, что этот молодой человек будет делать в будущем, добиваясь собственных прав, как сын Пестователя. Авданец же не был в состоянии ничего более обеспечить епископу кроме того, что на земле, вырванной у дядьев и отца, позволит в будущем строить Государство Божие, подчиняющееся тевтонским епископам и папе в Священном Городе.
Дабуг Авданец вместе с полутора десятками лестков позволил окрестить себя уже через три месяца своего пребывания при дворе Арнульфа — Здзех был окрещен еще во времена, когда служил Карломану. Поверил ли Дабуг Авданец в первородный грех, в то, что смерть Сына Божьего на кресте снесла все повинности, в Божье Государство? Да, поначалу он верил глубоко, поскольку эта новая вера была более живописной и гораздо сильнее обращалась к его воображению, чем история про Сварога, про Навь, про сотни богов, населяющих рощи и реки. А если иногда его и мучили сомнения, то многочисленные путешествия, в которых он принимал участие по приказу Арнульфа, уверяли его в том, что без включения народов, проживающих к северу от гор Карпатос в круг христианского мира, никогда с ними никто не станет считаться, их истории и судьбы будут сопровождаться презрением, точно так же, как для всех языческих народов, которые считались слепыми.
Видел Дабуг Авданец великолепия Святого Города, десятки выстроенных из камня соборов, аббатств и монастырей, познакомился он с людьми, углубляющими тайны всяческих наук, и иногда ему хотелось буквально кричать от жалости, что в его стране нет хотя бы одного столь великолепного строения, а лишь топорные — как ему тогда казалось — городища и удобные, хотя и деревянные, дворища. Чем же худшим, по сравнению с другими, был его народ, что до сих пор оставался за Рекой Забытья, что не вошел еще в историю, не выстраивал огромных каменных зданий с десятками колонн и с высоко подвешенными сводами.
Слышал он когда-то, что его отец, Даго Пестователь, обещал пробудить спящего на востоке великана. Вот только сдержал ли он обещание? Разбудил ли он его на самом деле, дал ли ему зрение и сделал его уши открытыми к голосам из внешнего мира? Сватоплук сделался великим и известным, потому что еще его дядя привлек в свою страну миссию от ромеев. Вот только кто — за исключением шпионов, высылаемых за Вядую — слышал о Гнезненской Державе, название которой никто не мог правильно написать на пергаменте? И действительно, во стократ больше при дворе Арнульфа говорилось о сорбах, велетах, ободритах, чем о могуществе государства Пестователя, что пряталось у этих за спинами. Даже о языческих русах, живущих далеко на востоке, имелось больше рукописей, чем о стране, что порождала великанов. Почему?