Петронас рассмеялся. Затем сделал глоток меда, и вновь его охватил смех, настолько сильный, что мужчина чуть не подавился. Он схватился из-за стола и, смеясь, выплюнул мед в льняную тряпку.
— Не означает ли твой смех, что я не увижу Пестователя? — обеспокоилась женщина.
— Да нет же, госпожа, — отвечал тот, все еще кашляя. — Ты увидишь его. Этой же ночью.
А когда уже успокоил дыхание и снова уселся за столом, продолжая есть и пить, признал:
— Пестователь приказал мне никого к себе не допускать, в особенности, близких ему людей. Для тебя, госпожа, я нарушу его указание. И не потому, что дарю тебя каким-то особым почтением или желаю взамен увидеть выражения благодарности. После встречи с Пестователем ты поймешь много дел, о которых сейчас я говорить не могу и не хочу. Но впоследствии, если правду говорят о твоей мудрости, ты сама обратишься ко мне за помощью и советом.
Эти слова показались Арне разумными, хотя она и не верила, будто бы Пестователь не желал видеть ее, Арне. Только этот вот ромейский прислужник мог ее к Пестователю и не допустить. Следовало оценить эту его милость и показать это.
— Выпьем, мой господин, — предложила она, поднося к губам кубок с медом.
А потом, когда они разговаривали о делах, казалось бы, мелких, она внимательно пригляделась к молчащему до сих пор Мыне. А не его ли имел в виду Петронас, упоминая о супружестве Арне.
Да. Мыну она желала. Он был красив какой-то странной, дикой красотой. Было ему не больше трех десятков лет, но заботы уже перепахали ему лицо, равно как и многочисленные шрамы, наверняка полученные во множестве стычек. У него были черные волосы, длинные черные усы и обширная борода, но кожа очень светлая. В каждом движении его ладоней, плеч, а прежде всего, в том молчании, которое он хранил, чувствовалось величие, нечто такое, которое было свойственно богатым, высоко урожденным людям. И Арне возжелала Мыну.
— Быть может, господин, ты и прав в том, что мне следует выйти замуж, — гортанно засмеялась она, что всегда у Арне было признаком телесного желания.
— Это хорошо, госпожа, — ответил Петронас. — И для князя Мыны тоже хорошо.
— А ты, Петронас, почему не берешь себе жену? — осмелилась спросить Арне.
— Я жажду одной лишь власти, — ответил тот и приказал двум воинам-согдам, чтобы те провели Арне в предоставленную ей комнату. Когда они это сделали, он вернулся к Мыне и долго беседовал с ним, попивая вино.
Арне же, наевшаяся и упившаяся медом, легла на ложе и сама успокаивала свою телесную жажду, чему научилась еще в детстве, после чего сразу же заснула. Когда же три воина-согда без стука вошли в ее комнату, и один осторожно коснулся ее плеча, женщина проснулась и увидела, что уже наступил вечер.
— Выступаем в дорогу, благородная госпожа, — на ломаном языке склавинов сказал один из согдов. — Твой конь уже оседлан.
Арне схватилась с ложа, протерла заспанные глаза и выбежала на внутренний двор. Там ей подали коня и, в сопровождении полутора десятков согдов она тут же покинула посад Гнезда. Еще до того, как сделалось совсем темно, их нагнал Петронас и еще десяток его воинов.
Зажгли факелы, и почти три десятка всадников двинулось по дороге, петляющей среди возделанных полей и весок по направлению Познании. Только лишь через какое-то время свернули они в пущу, на очень узкую тропу, по которой рядом могла ехать только лишь пара всадников. Тут же рядом появился Петронас, и Арне поняла, что он желает переговорить с ней в четыре глаза.
На всю жизнь запомнила она эту поездку. Почти три десятка лошадей топало копытами на узкой тропе, факелы согдов сыпали искрами, неожиданно отбрасывая свет на серебристый панцирь Петронаса и его шлем с павлиньими перьями.
— Знаешь ли ты, госпожа, что на свете самое ценное? — спросил Петронас.
— Золото. Так знай тогда, что князь Ватай, повелитель градов, которые называют Червенскими, владеет золотом, найденным в курганах над Донапром.
— А не сказал ли тебе об этом твой гость по имени Мына?
— Да. Он видел те сокровища, касался их, любовался ими. Об этом сокровище мечтат императоры ромеев. Умерших скифских вождей хоронили в могилах, давая им лошадей из золота, невольниц из золота и золотые повозки. Все это правда. Об этом золоте видят сны тевтонские епископы, а прежде всего — епископ Вичинг у князя Сватоплука.
— А разве самому Сватоплуку сложно добыть эти сокровища? Ведь Ватай это его вассал и слуга.
— Ватай утверждает, будто бы сокровища скифов — это все сказка. Он выплачивает дань Сватоплуку, но про сокровища говорит, как о сказке.
— А вдруг это правда?
— Правду узнает лишь тот, кто свяжется с родом Ватая.
— И это мне предстоит сделать? — догадалась Арне.
— Подумай над этим, госпожа. Возможно, только тебе одной изгнанный сын Ватая выдаст тайну сокровища скифов.
— Понимаю тебя, господин. Только вот зачем нам сокровища скифов? — притворилась Арне наивной.
— Это огромные богатства. Тот, кто положит их к ногам Арпада, короля мардов, сможет привести к тому, что марды ударят в спину Сватоплука. И тогда исполнится предсказание, что мы станем владеть от Сарматского Моря по Карпатос.
— И что со всего этого буду иметь я, старая женщина?
— Пестователь не назначил своего преемника. Но знай то, что им станет только тот, кто уничтожит Сватоплука и позволит отомстить за похищение Зоэ. Женщина не стоит того, чтобы ради нее строить или рушить державы, даже если бы у нее и была кожа, мягкая словно бархат и пахнущая будто лаванда. Но иногда она бывает малым камешком, вызывающим лавину каменных глыб, давящих все на своем пути.
Сказав это, Петронас придержал своего коня и оказался в арьергарде. Арне же ехала ошеломленная величием планов Петронаса, убаюканная мыслями, что, может быть, когда-нибудь она наденет княжескую корону Ватая, а Семовит сделается преемником Пестователя.
Вскоре, несмотря на окружавшую их темноту, Арне узнала округу. Они приближались к подножию Вороньей Горы. Так выходит тут, в этих краях следовало ожидать встречи с Пестователем?
У самого подножия Вороньей Горы новь к Арне подъехал Петронас. В руке он держал брызгающийся искрами факел.
— Дальше мы пойдем одни: ты, госпожа, и я.
Арне не стала возражать. Похоже, она поддалась чарам этого человека, так сильно похожего на Семовита. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности, у нее даже не промелькнуло мысли, что, поехав с ней на Воронью Гору, он мог бы ее убить, а потом обвинить в ее смерти упырей и стриг, что проживали здесь. Никогда она не была боязливой. Не боялась она мужчин, поскольку знакома была с искусством отдаваться без протестов или борьбы. Е ошеломляло лишь видение дел, показанных ей Петронасом: Сватоплукпобежден, а Семовит объявлен преемником Пестователя.
Подкованные кони громко били копытами по каменистой дороге, ведущей на Воронью Гору. Петронас не отзывался ни единым словом, Арне тоже молчала, поскольку все ее внимание поглощали отзвуки из расстилающегося вдоль дороги леса. Потому что, если чего она и боялась, то невероятных созданий, которые заполняли лес, в особенности, ночью и как раз здесь.
На вершине холма трое согдов, которых Арне узнала по белым плащам, заступило им дорогу. Но тут же они заметили Петронаса и сразу же открыли им путь. Так они въехали на самую вершину и здесь соскочили с лошадей, их у них тут же приняло двое слуг. На Вороньей Горе они увидали костер, горящий у основания уродливого дерева Макоши. На деревянном троне возле него сидел только лишь Даго Пестователь в своем белом плаще и с непокрытой головой, опирающейся на ладони, с локтем на колене. Вся его фигура, а в особенности — слегка свешенная голова, выражала такую печаль, что у Арне стиснуло горло.
Всю территорию вокруг костра окружало с два десятка согдов, каждый с факелом в руке, неподвижный, словно бы вырезанный из дерева. Несмотря на их факелы и огонь костра — вокруг царила темнота, и только лишь через какое-то время Арне заметила где-то сбоку кучку странно одетых людей. То были ворожеи и жерцы, собранные сюда, похоже, из самых дальних околиц, а может быть — и даже дальних краев, поскольку некоторые из них носили остроконечные шапки магов. Они все время суетились, меняли позицию, ежились, ложились на земле, потому что, время от времени, свистел кнут, и кто-то из охранявших их воинов лупил этих людей куда попало.
Петронас подошел к кучке ворожеев и обнажил меч. Этот жест понять было несложно. Если те не начнут свои чары, на землю упадет чья-нибудь отрубленная голова.
Раздался звук пищалок и рокот маленьких барабанов, а из кучки ворожеев выбежало несколько человек, переодетых в медвежьи шкуры, поскольку медведь, который засыпал зимой и весной просыпался к жизни, был знаком вечного возрождения, вечной жизни. Лица ворожеев и жерцов закрывали плетеные маски, разрисованные различными магическими знаками или изображениями всяких чудищ. Они неуклюже скакали вокруг костра и Пестователя, перемещая вес тела с ноги на ногу. При этом они выли странную песню, но Арне не понимала слов.
Она подошла к Пестователю и опустилась на одно колено.
— О, Даго Господин и Пестователь. Это я, Арне. Прибыла, чтобы сообщить тебе, что ты не один в своей печали, Семовит ищет похитителей Зоэ.
На лице мужчины не дрогнул ни единый мускул, не затрепетала века. Женщина поняла, что он ее не услышал, не осознал ее присутствия. Возле костра он сидел будто мертвый.
Вонючая и растрепанная женщина подала Арне кружку с напитком. Вторая, точно такая же грязная и вонючая, подсунула такую же кружку к устам Пестователя. Только теперь тот пошевелился, взял кружку из ее рук, выпил до дна, после чего сосуд выпал из его рук и покатился к костру. Обе женщины с визгом ужаса сбежали в темноту, к клубящейся куче жерцов.
— Выпей, госпожа, — услышала Арне мягкий и спокойный голос Петронаса.
Она послушала. Питье было горьким, но приятно обжигающим горло и желудок. В пении переодетых в медведей пляшущих жерцов она начала различать слова: