К Авданцу подошел тот самый ворожей, который приходил к нему в лагерь ночью, и сказал:
— Рассказывают, что древние кельты именно на этом вот камне убивали девушек в жертву своим богам. Мы, господин, делаем то же, подражая им, и в знак памяти о них. Но ты не обязан убивать, ни ее, ни себя. Будет достаточно, если ты ранишь ее и себя, ваша кровь соединится, и тогда ты станешь одним из нас. Невозможно сделатьтся нашим повелителем, не пролив крови.
Окружавшая их толпа с факелами в руках начала песнь: дикую и чувственную но вместе с тем и грозную по причине ритмичных ударов барабанов и пронзительного голоса пищалок.
Женщина в белом одеянии подошла к лежащей на камне и подала ей кубок с каким-то напитком. Девушка выпила его и тут же начала трястись на каменном алтаре, извиваться, разбрасывать бедра в страшном телесном томлении. Жаждала ли она смерти или мужчины, этого Авданец не знал. «Это только лишь чары», подумал он и, стоя неподвижно, глядел на нее.
И снова к нему приблизился ворожей, с которым юноша познакомился в своем шатре, и подал ему кубок с каким-то питьем. Авданец выпил его, хотя и опасался яда. Но не почувствовал он в себе смерти, лишь телесное влечение. Тут к нему подошли трое очень рослых мужчин, совершенно нагих, с огромными членами, с Авданца сняли всяческую одежду. Встал он перед извивающейся девицей — совершенно нагой, лишь плечи покрывали ему длинные светлые волосы, наследие от его отца, Даго Пестователя.
Барабанные удары делались все более скорыми. Людская толпа заволновалась, женщины и мужчины сбрасывали с себя одежду; голыми начали они переступать с ноги на ногу, пока не взялись за руки и начали танец вокруг Авданца и голой девушки, вьющейся от телесного желания на каменном валуне. «Это всего лишь чары», — говорил про себя Авданец, но не мог сдержать неожиданного взвода члена, начавшего торчать в низу живота.
Песнь стали петь все более дикую, все сильнее и сильнее гудели барабаны и топали в землю босые ноги танцующих. Мужское естество Авданца возбудилось настолько сильно, что даже начало болеть. А девица на плоском камне, походящем на алтарь, все так же раскидывала ноги. Юноша почувствовал на плече чью-то руку. Рядом стоял все тот же ворожей, который был ночью в шатре. Он оставался одетым в белое, а все вокруг давно уже избавились от одежды. Ворожей поднял руку вверх, и тогда замолкли удары барабанов вместе с голосом пищалок. Все перестали танцевать.
Громогласным голосом ворожей обратился к Авданцу:
— Ты добыл земли шлёнзан. Желаешь ли ты стать нашим повелителем? — спросил он.
— Да, — ответил Авданец.
— Кто родил тебя?
— Великан, прозываемый Даго Пестователем.
— Ты обязан соединить нашу кровь с собственной кровью. Убей и ее, и себя.
Авданец еще раз присмотрелся к девице на алтаре. Увидел мисочки ее небольших грудок и ее розовые срамные губы.
Он взял каменный нож и подошел к девушке. Ворожей поднял руку вверх, и снова раздались удары барабанов и голос пищалок. Продолжился прерванный на мгновение танец.
Девица на камне застыла. Авданец провел острием каменного ножа по ее бедру, так что показалась кровь. Затем свою обнаженную грудь он полоснул тем же ножом и склонился над лежащей, чтобы капли его крови упали на кровоточащее бедро девушки.
— Один, два, три, четыре, пять, — громко считал ворожей каждую каплю крови, спадавшую с груди Авданца и соединявшуюся с девичьей кровью у нее на бедре.
— Я хочу тебя. Почему так долго ты заставляешь меня ждать? — услышал юноша низкий, гортанный голос.
— Веришь ли ты в Бога на кресте? — спросил ворожей.
— Нет, он запрещает наслаждаться с женщиной, — ответил Авданец.
— Тогда забери ее в грот, чтобы там многократно поиметь ее. До самого утра. И никогда не приводи сюда Бога на кресте, ибо отречешься не только от нее, но и от себя самого.
Авданец забрал девицу в грот и до самого утра познавал с ней удивительнейшее наслаждение, пока не почувствовал боль в яичках. Потом выпи несколько кубков крепкого меда, пока не потерял сознание. Не помнил он, когда его одели и посадили на коня, привязав, чтобы не свалился, когда будет съезжать по склону Шлёнзы.
Утром его увидели его воины: Авданец возвращался, пошатываясь на коне. Но был жив.
Здзех уложил Авданца в шатре, где тот проспал весь день и всю ночь.
Наутро, когда взошло солнце, Авданец приказал, чтобы перед его шатром собралась вся армия, и его собственные воины, и Одиленовы.
— Похоронили ли вы сына князя Кизо и его норманнов так, как я вам приказал? — крикнул Авданец.
— Мы сделали это, господин, — ответил за всех старый Здзех.
— Правда ли то, что в течение двух минувших ночей не было тумана возле Святой Горы, и туман этот не приближался к нашему лагерю? — вновь задал вопрос Авданец.
— Так, господин, — хором ответили ему.
— В одиночку въехал я на вершину и видел там удивительные вещи. Сотни раз охватывал меня страх, но и сотни раз переполняла меня необыкновенная сила и отвага. Меня окружали языки пламени, только были они холодными и не обжигали. И тут услышал я голос: «Отступись от Святой Горы, иди и побеждай». Потому желаю я послушаться этого голоса, встать во главе ваших рядов и побеждать.
Солнце вздымалось все выше на безоблачном осеннем небе, его сияние било всем стоявшим здесь в глаза.
Авданец протянул к солнцу руки и воскликнул:
— Солнцем клянусь, что сделаю всех вас богатыми, если только будете исполнять всякий мой приказ, даже если тот и покажется вам пугающим. Вы тоже обязаны дать клятву на солнце, что будете мне верно служить.
Необычная тишина низошла на ряды воинов. Ибо не было известно никакой более грозной и сильной присяги, нежели так, которую давали на солнце. Кто нарушал такую присягу — бывал ослеплен либо самим солнцем, либо же своими врагами. Так был ослеплен князь Карак, поскольку не желал принять веры в Христа. Так был ослеплен князь Ростислав, поскольку нарушил присягу на солнце, данную своему племяннику Сватоплуку.
И скомандовал воинам Здзех, чтобы те обе руки протянули к Солнцу и повторили:
— Клянусь и обещаю быть послушным господину Авданцу, исполнять его приказы, а если же измена поселится в сердце моем — тогда пускай я ослепну.
Эти слова повторяли даже норманны, которые верили в иных, в отличие от склавинов, богов, но ведь и они знали, что Солнце дает и отбирает жизнь, оно позволяет расти плодам земным, но способно уничтожить их жарой и засухой.
Долго воины держали ладони, направленными к солнцу, и по рукам их, прямо в сердца, казалось, стекает некая великая сила.
Потом Авданец приказал, чтобы Здзех разгрузил его наполненную деньгами повозку и раздал все эти сокровища среди воинов.
— Мы пойдем во Вроцлавию, к князю Кизо, и расскажем ему про смерть Одилена. Объединимся с ним в отчаянии и печали.
Именно так, как рассказывают, осенью того же года армия Авданца выступила в направлении не сильно далекой Вроцлавии, чтобы объединиться в трауре с князем Кизо.
Навстречу им выехал самый старший сын князя Кизо, Дегнон, и попросил Добога Авданца, чтобы тот обошел Вроцлавию стороной.
— Дабуг Авданец, — гордо заявил он. — Нам уже ведомо про смерть моего брата Одилена, и в городе царит печаль. Уважь ее и не вступай в город со своими воинами, ибо это наполнит его смятением, ой же отец желает теперь тишины и спокойствия.
Ответил ему Авданец:
— Я веду не только своих воинов, но и армию Одилена. Она тоже полна печали о своем вожде. Позволь им, господин, соединиться в трауре с твоим отцом, князем Кизо.
У многих воинов имелось при себе много денег, а во Вроцлавии имелись купеческие лавки и множество девок. Потому Дегнона и его воинов чуть не подавили, так пришедшие спешили в город. Пришлось Дегнону согласиться с тем, что воины войдут во Вроцлавию, а Дабуг Авданец, который ведь был зятем князя Кизо, вместе с ними усядется за поминальный по Одилену пир.
Рассказывают, что под вечер пригласил князь Кизо Авданца, Здзеха и несколько владык, командующих воинами Авданца и Одилена, на поминальный пир в своей крепости в обширном дворище. Подали много меда и множество еды, ибо именно так следовало тогда чтить память об умершем..
— Говорят, что моя дочь Аске беременна, — обратился к Авданцу во время пира князь Кизо.
— Да, княже. А если родится сын, я дам ему имя Скарбимир.
— И откуда же ты возьмешь сокровища? — загоготал Дегнон.
Не любил он Авданца, ибо верил в могущество Великой Моравы, и мечталось ему, чтобы Аске когда-нибудь стала супругой Сватоплука, а не какого-то там Авданца, который появился со двора Арнульфа во Вроцлавии, словно какой-нибудь приблуда во главе сотни баварцев.
Авданец налил себе меду в кубок, выпил до дна и загоготал, подобно Дегнону.
— А разве мало сокровищ во Вроцлавии?
— Ты и так достаточно получил их вместе с Аске, — хмуро ответил на это князь Кизо.
— Эти средства я потратил на оснащение армии, с которой завоевал Землю Шлензан. Добычи от них не брал, ибо они поддавались без боя. Так что сейчас я беден.
— Тогда попроси своего отца, Даго Пестователя, чтобы отсыпал тебе немного из своих сокровищ, если любит тебя.
— А если он меня не любит?
— Тогда долго не проживешь, ибо нарушил священное перемирие между Пестователем и Сватоплуком, — заявил на это Дегнон.
— Не боюсь я ни Пестователя, ни Сватоплука, — ответил на это Авданец.
Сбросил он шлем с головы, так что развеялись его белые волосы, после чего вытащил меч из ножен и отрубил голову князю Кизо. В тот же самый момент Здзех вонзил стилет в грудь Дегнону. Какой-то из служивших Дабугу баварцев по условному знаку выкинул из окна на двор крепости горящий факел. И тогда-то во всем граде раздался один вопль отчаяния. Четырехкратный перевес имела армия Авданца над защитниками Вроцлавии. Силой же войска Дабуга было желание убийств и жажда девок. Говорят, что случившееся во Вроцлавии походило на уничтожение Калисии, хотя и не совсем, поскольку Авданец запретил жечь купеческие склады и дома на посаде. Сгорело лишь дворище князя Кизо вместе с крепостью.